Сфабриковали еще фальшивку о настроениях пленных англо-американских летчиков. Для этого взяли госпиталь военнопленных, где находились летчики, сбитые над Западной Европой. Фамилии, адреса пленных были настоящие, но отношение их к войне придумали сами… В донесении все выглядело так, будто рядовые англичане и американцы устали от войны, их одолевают сомнения — надо ли ее продолжать. Получалось, что большинство раненых летчиков задают один и тот же вопрос: не пора ли кончать войну и заключить сепаратный мир с Германией. Если русские хотят продолжать, пусть воюют сами…
Отправили еще донесение об «Атлантическом вале» — об укреплениях на северном побережье. Сообщение было расплывчатым, и Центр запросил более точные сведения. На это Паннвиц и рассчитывал. Подготовили другую информацию — в городе Кале охрану несут немецкие жандармы, вооруженные автоматами «Стен», изготовленными на английских военных заводах.
Из Центра запросили — откуда вермахт получил английское вооружение?
Паннвиц сообщил о своей удаче в Берлин. Теперь можно передать сообщение, ради которого Паннвиц затеял историю с «Атлантическим валом». В фальшивом донесении говорилось:
«Автоматы «Стен» приобретены вермахтом через нейтральную страну с обязательством не использовать оружия на Восточном фронте».
Получалось, что англичане сами укрепляют «Атлантический вал», по-видимому не собираясь открывать второй фронт.
Главари рейха все еще не знали, что радиоигра известна Москве.
В рейхе, которому Гитлер сулил тысячелетнее существование, нарастало глухое брожение, росло недовольство в самых разных слоях немецкого общества. Многие, хотя еще далеко не все, немцы начинали ощущать, что «новый порядок», насаждаемый нацистами, оборачивается против национальных, социальных интересов самой Германии. Мотивы нараставших оппозиционных настроений были различны — от крайне правых, реакционных до последовательно демократических взглядов, исповедуемых коммунистами, левыми социал-демократами и примыкавшими к ним антифашистскими группами.
«Партия расстрелянных», как называли партию коммунистов, которая под ударами гитлеровского террора потеряла половину своих людей — сто пятьдесят тысяч убитых и брошенных в концлагеря, — продолжала в подполье неравную борьбу с нацизмом.
«Гитлер, — говорилось в обращении КПГ к немецкому народу, — ведет Германию к самому худшему Версалю, ведет к тому, что Германия будет расчленена, а немецкому народу придется платить за весь ущерб, причиненный войной, который Европа и Советский Союз понесли из-за Гитлера. Хотите избегнуть этой участи — свергайте Гитлера и создавайте свободную независимую Германию!..»
Это были пророческие слова.
Нарастала оппозиция к Гитлеру и со стороны военных. Такие настроения среди генералов усилились особенно после разгрома советскими войсками трехсоттысячной армии Паулюса под Сталинградом, после гнетущей катастрофы под Курском, не говоря уж о неудавшемся наступлении на Москву в первые месяцы войны на Востоке. Во всех просчетах виноват Гитлер!
И даже промышленные магнаты — Круппы, Маннесманы, Сименсы, Флики и другие апостолы монополистического германского капитала — уже с тревогой взирали на авантюризм Гитлера, опасались за судьбу своих капиталов. Бывший лейпцигский обер-бургомистр Карл Гёрделер возглавлял эту тайную оппозицию.
К недовольным генералам Клаус фон Штауффенберг примкнул еще в середине войны. Но его продолжали терзать мучительные сомнения, раздумья по поводу военной присяги, которую он давал Адольфу Гитлеру. Вправе ли он нарушить клятву, слово офицера германской армии?..
И цели заговора были для него неприемлемы, он все больше убеждался, что дело не столько в Гитлере, сколько в фашистском режиме. На этот счет у него возникли резкие разногласия с Гёрделером, когда они впервые встретились у него дома, в Лейпциге. Клаус был потрясен откровенным цинизмом Гёрделера.
— В борьбе против Гитлера мы опираемся на наших противников с Запада… Запад поддержит, и мы завершим победой войну с Россией. В этом направлении мы уже предпринимаем некоторые шаги… Но пока это праздные разговоры. Будем ждать, когда англо-американские войска откроют второй фронт, тогда они станут реальной силой, на которую мы сможем опереться… Надо ждать подходящую ситуацию.
Так говорил Гёрделер в тишине своего кабинета.
Клаус фон Штауффенберг заговорил о неприемлемом для него нацистском режиме, о том, что опираться следует на более широкие слои немецкого населения.
Гёрделер снисходительно улыбнулся и заметил уклончиво:
— Прежде всего устраним Гитлера, потом разберемся… Но пока Европа не подготовлена к внезапному миру. От свержения Гитлера выиграют только русские, угроза большевизма усилится. Мы не хотим этого. Будем ждать второго фронта, — повторил бывший обер-бургомистр Лейпцига.
— А пока немецкие солдаты будут бессмысленно проливать кровь на Восточном фронте! — воскликнул фон Штауффенберг.
— Отложим этот разговор до новой встречи, — закончил разговор Гёрделер, — у нас еще будет время…
Однако новая встреча не состоялась. В одной из групп, примыкавшей к антигитлеровской оппозиции, — Штауффенберг поддерживал с ней связь — произошел провал. Гестаповский агент-провокатор втерся в доверие, и несколько человек было арестовано. Опасались новых арестов. Брат Клауса — Бертольд фон Штауффенберг посоветовал Клаусу исчезнуть, хотя бы на время. Он так и сделал. Подвернулся удачный повод: в штабе ему предложили поехать на стажировку в действующую армию. В высших командных кругах вермахта Клаус фон Штауффенберг был на хорошем счету, его кандидатуру даже называли в качестве будущего начальника генерального штаба. Предложенную стажировку связывали с его передвижением на более высокий пост. В начале сорок третьего года Штауффенберг отбыл в штаб танковой дивизии, воевавшей в Северной Африке. Но воевать долго ему не пришлось. В боях под Маретом его машину атаковали на бреющем полете британские штурмовики. Штауффенберг был тяжело ранен — потерял глаз, правую руку, а на другой руке ему оторвало два пальца.
В реве моторов, в грохоте выстрелов Клаус далее не успел ощутить боли, только удар по плечу — как показалось ему, тяжелым и гибким шлангом — и потерял сознание.
Клаус очнулся душной ночью в пустыне. Через распахнутые двери штабной машины светила луна. Он же увидел расплывшееся светлое пятно.
Машину подбросило, и раненый застонал. Над ним склонилась сестра милосердия, поднесла флягу к пересохшим губам. Он сделал глоток. Вода потекла по лицу, на грудь.
— Жив… — кому-то сказала сестра.
«Буду жить, — пронеслось в его голове. — Буду жить…» Клаус снова погрузился в забытье. Его доставили в Карфаген, затем переправили в Мюнхен.
Почти полгода Штауффенберг пробыл в госпитале. Раны заживали медленно. За это время Клауса словно кто подменил. Еще в дивизии, среди штабных офицеров, он почти не скрывал своего отношения к Гитлеру, не афишируя, конечно, свои намерения. И удивительное дело — ему мало кто возражал, большинство молчаливо соглашались или боязливо уходили от разговора. А в госпитале было много времени для раздумий. К нему приезжали друзья, с которыми он вел опасные разговоры.
Приехал в госпиталь и новый начальник генерального штаба Цейтцлер, привез нагрудный золотой знак за ранение. В палату вошел в сопровождении свиты, вскинул руку в нацистском приветствии, сам приколол знак к пижамной куртке Клауса и сообщил, что фон Штауффенбергу присвоено звание полковника. В генеральном штабе Штауффенберг становился заметной фигурой, его высоко ценили, иначе зачем бы приезжать Цейтцлеру в госпиталь.
— Теперь вы вправе, господин полковник, оставить службу в армии, — сказал Цейтцлер. — Вы достаточно проявили свою преданность фюреру…
Но у Штауффенберга были другие планы.
Осенью Клаус выписался из госпиталя. В полковничьей форме с пустым рукавом, с забинтованной уцелевшей рукой, с черной повязкой, пересекавшей лицо, и боевыми наградами на груди, он стал появляться в обществе.
Клаус фон Штауффенберг остался в кадрах вермахта. Преодолев колебания, Клаус упорно шел к намеченной цели. Все беды германской нации исходят от Гитлера, Гитлер должен быть уничтожен, это освободит армию от сковывающей присяги, думал он.
И снова Клаус встретился с Гёрделером, на этот раз в присутствии генерал-полковника Бека, бывшего начальника генерального штаба. Перед ним сидели главные, но не самые решительные инициаторы заговора. Клаус фон Штауффенберг настроен был агрессивно.
— Теперь-то наконец можно подавать сигнал к выступлению — второй фронт существует! — воскликнул он, выведенный из себя неуверенностью собеседников. — Или у вас нет человека, который решился бы совершить эту акцию? Если не осмеливаются генералы, поручите полковникам… Я готов это сделать. Мои пальцы остались не только для того, чтобы молиться… Но я по-прежнему уверен, что опираться надо на более широкие силы нации…
Клаус сложил уцелевшие пальцы, поднял руку, словно намереваясь осенить себя знамением Христа.
Бравада помогала Штауффенбергу скрывать ощущение горечи от своей физической неполноценности.
Когда фон Штауффенберг ушел, Гёрделер ожидающе посмотрел на генерал-полковника:
— Ну и что будем делать?
— Не нужно сдерживать этого молодого горячего кавалериста, — ответил Бек. — Но с пистолетом он не управится, ему нужна бомба…
Создавалась парадоксальная ситуация. Во главе заговора стояли люди реакционных взглядов, согласные устранить Гитлера, но не больше, а подготовка к государственному перевороту все больше переходила к группе Клауса фон Штауффенберга и его единомышленников. Прежде всего это были генерал Ольбрихт из штаба армии резерва сухопутных войск, генерал фон Тресков, занимавший пост в штабе армейской группы «Центр» на Восточном фронте, и еще несколько военных, настроенных самым решительным образом.
Полковник фон Штауффенберг не придавал большого значения настроениям Гёрделера, главное — стереть с лица земли Гитлера, остальное решится позже. Тем не менее Клаус принимал меры к тому, чтобы расширить социальную базу участников переворота. Он осторожно искал контакты с прогрессивными левыми силами страны, в том числе с коммунистическим подпольем и социал-демократами. Но сам Клаус не мог выхо