«Блиать, сцука, блиать...» – неумело матерился француз. Как мог, объяснил, что Чукотка – это не Москва, а отдельный мир со своими правилами. «Пошли, выпьем», – убедил я его.
В баре были: пиво, водка, шампанское. Жан купил какое-то пойло. Пока пили, я посмотрел на его руки, обожженные тросами. На безымянном пальце притулился золотой перстень: щит, три короны, девиз. «Жан, что это?» – спросил я, указывая на перстень. «Это герб моей семьи», – ответил он. «И что?» – переспросил я. «Я – граф», – просто ответил Жан, мой одногодок, надо сказать. «Так у тебя есть шато во Франции, кони, поле для гольфа и всякая фигня???» – «Ну да...»
Я чокнулся с графом, поправил сползающий набок моржовый пенис в рюкзаке и заснул. Сон был тяжел: конь графа топтал меня копытом, а бомж на первом этаже аэровокзала пытался отнять рюкзак. Мы летели еще восемь часов. И снова «Ил-76» мотался по воздуху, как пьяный грузчик. Графа встречала «Ауди». Меня – очередь у кассы метро.
...Отоспавшись, я пришел в редакцию с замотанным в газету моржовым придатком. Леня был счастлив. Я, честно говоря, тоже.
Медленно, но верно мы приблизились к концу этой книжки, хотя хронологически – это самое начало моей работы в журналистике. Попал я в профессию удивительно просто. Начал подрабатывать на третьем курсе университета в крупнейшей южноуральской газете «Челябинский рабочий». Главред «Челябки» Борис Киршин одновременно был деканом отделения журналистики. Похоже, у меня стало получаться писать, поскольку после защиты диплома Киршин предложил остаться в штате. Вот и все...
Итак, конец 90-х. Я веселым козликом взбегаю на четвертый этаж и открываю дверь в кабинет. Поначалу у нас в отделе информации был всего один компьютер на пятерых, но и тот вечно был занят завотделом, ведущим с машиной бесконечные шахматные баталии.
А еще не было мобильных телефонов, и можно было убить день, пытаясь дозвониться до пресс-секретаря УВД города. Зато мы курили прямо в кабинете (это же картину писать можно: сигарета в зубах направлена в потолок, один глаз прищурен от попавшего в него табачного дыма, голова задрана, второй глаз косит на желтый лист плохой бумаги, а он судорожно корчится под ударами литер).
Работали мы с огоньком. Мнение областной газеты имело такой вес, что после критической статьи можно было рассчитывать на ту самую защиту слабых от сильных, о которой я упомянул в начале. Ну, или на расширенное заседание какого-нибудь райсовета с пропесочиванием упомянутых в статье чиновников.
Социальной своей ролью мы гордились, и работу делали тщательно. Что уж скрывать, выпивали на работе постоянно. Это было в порядке вещей, как курение в кабинете, и нисколько не мешало выполнению поставленной задачи. Четвертый этаж – это скопище отделов, да, в те времена никто не слышал о проклятых «ньюсрум», в которых нынче располагаются почти все редакции.
Ну ладно, прошла планерка, день расписан, оперативные службы обзвонены, пора подумать о душе. Пятый этаж, эмпиреи, обитель богов и начальства и секретариат.
В секретариате дым коромыслом. Два секретаря Олег и Антон, вооружившись строкомерами, рисуют очередной номер «Челябинского рабочего». На балконе девятиэтажки напротив резвятся обнаженные барышни. Это они сделали надпись мелом на бетоне: «Антон, we loves you!» Секретариат – это... Трудно сказать. Сейчас, в компьютерную эпоху глупо чертить газетную полосу линейкой, на которой вместо сантиметров написаны гарнитуры шрифтов. Нужная штука. Вы когда-нибудь пили водку по строкомеру? «А накапайте мне сто строк петитом...» – берется стальная линейка-строкомер, приставляется к стакану, отмеряется напиток. Антон Лапин и Олег Лабастов (главреды серьезных изданий сегодня) в этом плане были утонченные перфекционисты: напиток должен быть холодным, дозы должны быть равными.
Но тогда газеты рисовались не компьютером, а руками и линейкой, и секретариат ежедневно засиживался допоздна. В ожидании полос сочинялись песни, игралась «тыща», пилась водка под изысканную закуску, писались в толстых бухгалтерских книгах дневники посиделок. Так вот, надпись на балконе появилась во время взлета секретариатской группы «Пятая власть». Поклонниц тогда у них было множество. И неудивительно: на фоне юр шатуновых и прочих «миражей» из окошка любого ларька «Пятая власть» играла драйвовый и свежий рок-н-ролл. Сочинялся он в прокуренном секретариате между поисками квадратных сантиметров для некролога, который должен стоять на последней полосе, и стопарем водки, уже на полосе этой стоящим. А завтра... «А завтра с утра мы пойдем на Труда!» – оптимистично сообщалось в одной из песен «Пятой власти». На улице Труда, в тополиной роще недалеко от Дома печати располагался пивной ларек – душевная пристань и лекарь, возвращающий Музу к жизни.
Мда... И вот в один из тихих дней в кабинет отдела информации зашел бравый парень в армейской шинели. Он как-то подозрительно интимно поздоровался со всеми и подошел ко мне. Познакомились. Роман Грибанов работал в «Челябке» до меня, а потом ушел в армию. Сейчас вернулся и вполне обоснованно претендует на запись в трудовой книжке. Я загрустил, увидев соперника. Однако мы моментально подружились и начали писать репортажи вдвоем – явление настолько редкое, насколько странное. Мы ведь были абсолютно разными. Рома ненавидел томатный сок, который я очень любил, а я не благоволил к джазу, до которого Грибанов был большой охотник. Но не в этом дело. Наш творческий тандем объездил всю область, написал кучу социальных репортажей. Все их приводить нет смысла. Вот – два, самых удачных, пожалуй. Удачных еще и в том плане, что они не привязаны к моменту или ситуации. А еще возвращают нас с вами на милый моему сердцу Южный Урал. И – нисколько не кривлю душой – имеют вполне осязаемую этнографическую ценность.
ДВОЕ В ЛОДКЕ, НЕ СЧИТАЯ ВОДКИ
Река для каждого своя
Лодка поднялась туго надутыми бортами над береговой осокой. Еще по пути к реке, когда «резинка» представляла собой увесистый сверток, мы решили окрестить ее «Авантюрой». Мысль проплыть по городскому Миассу на таком ненадежном суденышке не представлялась здравой даже нам самим...
Стопка водки (не долбить же по резиновым бокам традиционной бутылкой шампанского) полилась на "нос" челнока, и бывшая "Уфимка-2" стала живым воплощением музы дальних странствий. Первые гребки показали, что, несмотря на свою тихоходность, "Авантюра" удивительно вертлява. Лавируя между зарослями тростника, мы вышли на "большую воду". После одного из островков, метрах в трехстах от Шершневской плотины, река несколько раздается вширь и становится удобной для промысловой ловли головастиков. Этим и занимаются утки, чайки и немногочисленные рыбаки, с надеждой глядящие на непоколебимый поплавок. Вообще-то здесь, посреди заросшей водной глади, не так уж и плохо. Вода так прозрачна, что видно дно. Впрочем, попробуй не рассмотреть дно, если глубина сантиметров 15. Пришлось выходить из лодки (волны гладят лодыжки) и тащить "Авантюру" на себе. Уф, вроде мель преодолена. Знай мы, сколько еще придется тянуть за веревку наше резиноизделие, шуршащее брюхом по илистому дну... Взаимоотношения города и реки потребительские. По берегу, над которым высятся одинаковые бетонные десятиэтажки, лежат окрестные жители, обгорающие на тридцатиградусной жаре. Они лениво поводят очами и переворачиваются боками к светилу. Мы продолжаем плыть, поднимая пух плакучей ивы, которой вдоль берегов множество. Вода, откровенно говоря, грязновата, но ничего, купаться можно. Так, по крайней мере, говорят экологи.
Основная проблема Миасса в черте города – это ил. Особенно в тех местах, где нет течения. Проводились эксперименты по заселению речки какой-нибудь прожорливой рыбой, которая взяла бы на себя ответственность за поедание донных отложений. Наиболее перспективным казался толстолобик, но упрямая рыбешка не пожелала жить в миасской водичке и сгинула особь за особью. А челябинцы просто непотопляемые какие-то...
Все-таки по интересным местам проложил свое русло Миасс. Налево посмотришь – город пылит, направо – окраина городского бора. Так хочется причалить к тенистому правому берегу, но нетерпение гонит вперед. Как оказалось, зря. Впереди уже маячила плотинка Старого моста, а мы все еще безмятежно оглядывали окрестности. Камыши метрах в ста от почерневшей металлической конструкции подступили внезапно – причалить негде, а шум воды слышен уже так явственно, что вспомнилось: высота плотины Старого моста примерно метра полтора, каскады воды, такие удобные для установки рыбацких "морд", никак не подходят, чтобы галопировать по ним на резиновой лодке. Пытаемся выгрести, но тщетно. "Авантюра" грозит сменить имя на "Титаник". Народ на мосту безучастно следит за нашими потугами. Одинокий рыбак, твердо стоящий на запаянных в сапоги ногах, с равномерностью маятника продолжает закидывать в бурлящую струю течения извивающуюся наживку... Так вот и начнешь воздавать хвалу варварам, замусорившим реку у плотинки старыми шинами, ящиками из-под молока и оборудованием игровой площадки. За эту-то полукруглую детскую лесенку, выгнувшуюся из воды, мы и схватились в момент, когда бетонные челюсти плотины жевали водяную струю перед самым носом "Авантюры". Передышка позволила выгрести из быстрины и причалить к спасительному камню у берега.
Выбираемся из лодки и поднимаемся на мост. Чудная картина предстает репортерскому глазу. Перед плотиной идет усиленная чистка ковров, и пузыри мыльной пены невероятно способствуют водным процедурам пловцов по ту сторону водораздела. Хотя таковых немного. Большинство предпочитает просто загорать. Трудно себе представить, сколько пляжей располагается по "северо-западному" берегу Миасса.
Возле мостов народу особенно много – есть на чем остановить взгляд. Вот и теперь перед гражданами отдыхающими разыгрывается представление: спуск "Авантюры" на воду. Переступая через бутылочные осколки на дне, ставим лодку на бурные волны и плюхаемся внутрь. Течение немедленно подхватывает нас и начинает вертеть: Миасс показывает свой норов. Но правый берег уже не тот, что прежде: суровый и поросший соснами. Теперь он типично городской – с тополями, дарящими свою тень десятку рыбаков, почетным строем провожающих нас в дальний путь. (И все-таки не поймем, чего они здесь ловят?)