А по выходным Анатолий все же заезжает в город. В баньке попариться, прикупить чего нужно, газеты почитать. Он человек рабочий, даже хвастался, что трудовая книжка есть, а значит, имеет право на отдых. Только не нравится ему такой отдых. "Ходят, - говорит, - там всякие. Прилично одетые, часы на руке. Пройдет рядом, не заметит, а от тебя - мокрое место". Поэтому бежит Ану от города, как черт от ладана. К своим собакам, к своему дому. Не важно, что дом этот - сарай. Важно, что только там он может почувствовать себя человеком, распоряжающимся собственной судьбой.
После бесед с дедом Толей мне всегда становится легче. "Ну и что, что ты здесь. Зато выше тебя только небо. Ты сам себе хозяин", - говорю я. "А что ты будешь делать, хозяин, ежели, к примеру, воспаление легких схватишь?" _ язвительно парирует внутренний голос. "Ну и черт с ним!" - отрубаю дальнейшие колебания. Иду домой, там у меня стоит початая поллитровка. Сейчас сварганю себе закусь, выпью - и спать. Я ведь тоже человек рабочий, тоже могу отдохнуть...
Кирпичи, которыми я, уходя, приваливал одеяло, изображающее дверь моей землянки, откинуты. Внутри на полу лежит какой-то мужик. Рядом валяется пустая бутылка из-под "моей" водки и два пластиковых стаканчика. Становлюсь на колени и трогаю чужака. Холодный, как земля. "Черт, с детства боюсь мертвецов. Опять новую землянку копать..." - проносится в голове шальная мысль.
***
Да, мне везло с алкашами, маргиналами и неудачниками. Сам ведь принял эту судьбу – таскать за ними кресты. В 2004 я уехал в Москву. Удачи ждать или еще что, не знаю. Говорят, Москва – город возможностей. Это так. Львиная доля воспоминаний – оттуда. Но мы не полюбили друг друга, и Арбат Окуджавы не смог стать бульваром Куклева. Когда я вернулся в Челябинск, было много вопросов. Попытался дать ответ я всего лишь раз, зато сразу всем.
МОСКОВСКАЯ ОТВАЛЬНАЯ
Меня часто спрашивают, почему я не остался в Москве. «Здесь больше платят», – обычно отшучиваюсь, но на деле и сам не знаю точно, почему...
В начале 2005 года я по приглашению одной компьютерной фирмы отправился покорять белокаменную. Пожиток оказалось немного – рюкзак, набитый одеждой, и кое-какая мелочевка. Килограммов десять всего, в аэропорту даже в багаж сдавать не пришлось. Москва не оглушила меня, как уставшего от месяцев пеших переходов Михайло Ломоносова. Два часа лёта, сорок минут на «Аэроэкспрессе» – и вот я в центре столицы, где бывал до того не один десяток раз. Ну вот, подумалось, теперь работать, работать и приближать светлое будущее.
Вместе с приятелем мы сняли квартиру, на что ушли все наличные деньги, ведь надо заплатить за первый и последний месяцы проживания да дать посреднику мзду в размере месячной оплаты. Зато мой офис был всего-то в трех станциях метро от дома – роскошь по московским меркам немыслимая. Первое время жили на макаронах, а до метро ходили пешком. Приятель работал официантом в ресторане и иногда подкармливал меня всякой вкуснотой, оставшейся нетронутой после банкетов. Наша однокомнатная келья стояла совершенно пустой, но нам так больше нравилось, по крайней мере, создавалось ощущение жизненного пространства. Утрами мы с удовольствием покидали «дом» и практически бежали 20 минут, чтобы успеть в метро, а там – на работу. В первые месяцы московской жизни даже метро не раздражало.
После первой зарплаты я оделся «по-столичному» и перестал представлять интерес для милиции. Ту липовую бумажку о регистрации, купленную за 500 рублей в Китай-городе, отобрал усатый сержант, больно уж она была грубо слеплена. На проблему регистрации я просто наплевал, но паспорт с собой носил, впрочем, вовсе не для предъявления властям…
Работу мне предложили непыльную. Сиди себе в офисе и сочиняй статьи, правда, довольно узкой тематики – компьютерные технологии, бизнес в Интернете, etc. Поначалу даже нравилось. В отличие от журналиста, пиарщику спешить некуда, и каждый текст можно совершенствовать до бесконечности. Этот неспешный процесс утомил меня примерно через два месяца. Я уволился. По иронии судьбы за несколько дней до увольнения сократили коллектив ресторана, где работал мой сосед по квартире. Опять наступило время макарон, но только без периодической ресторанной подкормки.
Последние 32 рубля были потрачены на покупку бутылки мерзейшего портвейна. Мы выпили его в Кусково и, разогревшись на летнем солнце, уснули под тополем на берегу пруда. Пробуждение в сумерках омрачилось воспоминаниями о пустом холодильнике и о том, что кончился чай. Но мы не унывали.
Через несколько дней Андрей устроился в крупную рекламную компанию, а я – в «Русский Newsweek». Началась работа по-настоящему. Помню, в Москве я обычно появлялся по выходным, уставшим от очередной командировки. В понедельник шел на работу и после планерки в тот же день или на следующее утро ехал в аэропорт, чтобы улететь писать статью. Потому и носил все время с собой паспорт, чтобы по телефонному звонку мчаться на самолет.
На Северном Кавказе осень в том году выдалась жаркой во всех отношениях. Я мог даже не гадать, а посмотреть новости в воскресенье, чтобы знать, где окажусь в понедельник. Чаще всего – в Чечне или Дагестане. К зиме на Кавказе, как обычно, слегка устаканилось, и география полетов расширилась: в Арктику на поиски «Челюскина», на остров Огненный в колонию помилованных смертников, в Непал к подножию Эвереста, в Суздаль на гусиные бои, в Прагу и Варшаву на встречу с чеченскими беженцами… Всего не упомнишь. Бывало, просыпался ночью в гостинице, и только включив телевизор, мог понять, в каком я городе. Гостиницы, привокзальные кафе, аэропорты, холодная курица в блестящем судке, незнакомые люди, которым нужно задать неудобные вопросы, ночные такси по двойному тарифу, кипы билетов для отчета бухгалтерии. И снова: гостиницы, вокзалы, такси.
Несколько раз я был дома. Ехать в командировку в родной город – это больно и любопытно одновременно. Ведь у меня здесь были дом и семья. Были… Теперь нет, и рассказывать об этом вам не хочу.
В «Русском Newsweek’е» я проработал два года, в течение которых вряд ли смог бы рассказать, как найти Третьяковскую галерею или Горбушку. Зато прекрасно знал расположение каждого кофейного автомата в Домодедово и как объехать пробки по пути к площади Трех вокзалов. Только по выходным мы с Андреем – а он засиживался на работе обычно часов до двух ночи – позволяли себе расслабиться и просиживали темень с субботы на воскресенье в любимом кабаке или клубе.
Затем случились определенные события как в моей личной жизни, так и в редакции. Я снова уволился. Деньги в «РН» были приличные, удалось даже скопить небольшой капиталец для поддержания штанов в течение четырех месяцев. Зато с квартиры съехал приятель, нашедший вариант поближе к месту работы. Наступила пора одиночества, усугубленного наличием свободного времени и серостью московской зимы. Попытался найти земляков, которые, как и я, решили хлебнуть столичной романтики. Выяснилось, что их довольно много, но поддерживать знакомство они не имеют никакой возможности. Дома слишком далеко друг от друга, некогда совсем, прости, старик, сам видишь, какая запара, и тому подобное. Постоянный цейтнот, а метро работает только до часу. И ты видишь ли, семья… Успеть домой пораньше, урвать от сна несколько минут, когда можно подышать в волосы близкому человеку – это я понимаю. Только не было у меня такого в Москве. А в одиночку, ох, как тяжело…
Моим единственным собеседником стал карманный компьютер. Когда я устроился на редакторскую должность в газету «Жизнь», оказалось, что путь от дома до работы занимает от полутора до двух часов. Обратно – соответственно. Спасала только обширная библиотека на флэш-карте «карманника». Почему-то в метро хорошо читать фантастику. В ладони, вспотевшей от метрополитеновской жары, я сжимал целые миры.
Выходные складывались своеобразно: в субботу отсыпаешься до обеда, потом вяло готовишь поздний завтрак, звонишь кому-нибудь, авось, готов встретиться. Под вечер встречаешься и всю ночь за ресторанным столиком говоришь о работе. Своей или знакомого, других-то тем нет. Воскресенье – примерно такое же, только без выхода в свет, ибо завтра – на Работу.
Когда мне говорят, что работа – это краеугольный камень, смысл жизни и «ваще все», я готов верить, если человек имеет в виду возможности, которые он приобретает благодаря работе. Ну не знаю, добиться общественного статуса, признания, улучшить жилищные условия, детей отдать в престижный лицей, по миру в отпуск поездить, пожить нормально, мало ли чего.
Глядя на провинциалов, вырвавшихся в Москву, вечно мотающихся по съемным квартирам, обходящих за версту сытых ментов, готовых пахать до рассвета за купюру в паспорте, а потом, проспав на офисных стульях пару часов, снова зарабатывать у монитора деньги и круги под глазами, я могу снять из уважения шляпу. Их мечта, как и моя в свое время, сбылась. Только ведь еще и пожить нормально хочется.
Вероятно, из-за вот этого «пожить» я и не остался в Москве. Наполеоновские планы купить квартиру разбились, когда квадратный метр жилья с 1200 долларов скакнул до 3500. Даже с регулярно растущей зарплатой не успеть.
Съемная «однушка» все больше напоминала склеп. В телефонных разговорах чаще стали происходить паузы, ничего ведь нового не происходит, да и говорить почти разучился. А самое главное – пропал смысл московской «ссылки». Мы ведь планировали переехать вдвоем, да не срослось…
После сакраментального вопроса о причинах моего возвращения обычно звучит: «Ты упустил свой шанс!» Чепуха. Звонят, зовут обратно, даже со съемом жилья помочь обещают. Я обычно говорю, что подумаю. И тут же забываю о звонке.
***
С завидной регулярностью после возвращения в Челябинск меня приглашали посидеть перед телекамерами и рассказать, как дошел до жизни такой, как променял столичную праздничную суету на суровые челябинские будни. Первое выступление свершилось на челябинском «Времечке». Тогда мы потели под софитами в студии с великим органистом Владимиром Хомяковым, который возвратился из Калининграда. Ведущие, как мне показалось, сочувственно отнеслись к нам, явным, с их точки зрения, дауншифтерам, просравшим свою синюю птицу. Мы же с Владимиром Викторовичем только недоуменно переглядывались. Нам было понятно, кто мы, что мы делаем, а самое главное — почему. Мы сделали свой осознанный выбор. Но всяческие