обы удобнее было обозревать подопечных. Когда я увидел, как Йота отчаянно машет рукой, призывая меня распластаться на дне, было уже поздно. Метрах в десяти прямо на меня шла примерно четырехметровая манта. Резко выдохнув, я начал опускаться на дно, не отрывая глаз от самого, пожалуй, красивого существа на этой планете. Манта парила, взмахивая крыльями так медленно и плавно, что совершенно загипнотизировала. Вот она уже надо мной и ее белоснежное брюхо можно достать рукой. Через долю секунды она в нескольких метрах и только легкий вихрь из планктона завивается спиралью около тебя. Наваждение прошло, и я присоединяюсь к группе, сидящей на дне. Королева возвращалась, трапезничая, кругами собирая дань с подданных.
***
Примерно такой же неожиданностью оказалась Арктика, попасть в которую немногим легче, чем полететь в космос. Но у меня получилось, за что, опять же, спасибо профессии. В Арктике я оказался, можно сказать, случайно: по электронной рассылке пришел спам, я набрал номер телефона, предложил репортаж редактору, получил командировочные – и был таков. Леня Бершидский, тогдашний главнокомандующий «Русским Ньюсвиком», слегка смущаясь, попросил: «Серега, там… Это… Короче, привези моржовый хрен». Леня был политкорректен, но я его понял.
Чтобы «Илюшину-76» пересечь атмосферу над Москвой и анадырьским аэропортом, надо восемь часов, полтора литра вина и книжку «покет-бук» формата. Еще нужны деньги и желание, потому что мероприятие по доставке двух тонн человеческих тел и разнообразного железа довольно затратно. Но интересно, надо признать. Другой мир, который недоступен простому смертному, потому что перед воротами рая стоят церберы в форме пограничников…
ЗАКУЛИСЬЕ АРКТИКИ: В ПОИСКАХ МОРЖОВОГО ХРЕНА
Знатно отоспавшись на трех креслах правого самолетного ряда, я протер глаза и глянул в иллюминатор. С высоты восьми километров Чукотка выглядит, как налоговая декларация губернатора Романа Абрамовича – такая же пестрая, блистающая озерками, реками и обширными оленьими пастбищами – полная бессмыслица. Посадка была жесткой. Ветер, гуляющий по краю континента, разворачивал «Ил» чуть ли не боком, глубокие стыки плит ВПП добавили тряски.
Примерно час после посадки в салоне самолета продолжался осмотр паспортов и разрешения на посещение приграничной зоны. Потом мы вышли. Двадцать человек из России, Америки, Франции, Голландии и Германии в унисон оглядывали мрачные чукотские просторы. Это был не Анадырь. Это был поселок Угольные копи. Аэропорт – в поселке. Город – через пролив. Анадырь даже виднелся. В дымке, стоящей над проливом, резвились белухи и прочая морская нечисть, которой тут полно. Нагрузившись рюкзаками, мы встали на пристани. Судно – я называю его судном, потому что кораблем больничную утку не назовут – скребло ржавым боком металлический уголок волнореза. Это корыто рассчитано на 18 человек, судя по надписи над капитанской рубкой. В него загрузились: 30 турков, призванных улучшить облик Анадыря, их скарб, упакованный в клетчатые китайские сумки, 20 экспедиционеров (настало время назвать повод нашей поездки – поиск останков теплохода «Челюскин»), рюкзаки, кошка (сам не понимаю, откуда она взялась), сидящая на корме чайка. Похоже, в чайке и была проблема. Шторм в Анадырьском проливе раскачивал кораблик, как тазик с хомяками. Но было здорово. Когда борт вставал перпендикулярно поверхности моря, можно было наблюдать, как внизу плавают белухи. Турки относились к происходящему безучастно, по-моему, молились. Мы хрипло орали, капитан сосал трубку.
…Анадырь производит впечатление детского сада, образцово-показательного учреждения, раскрашенного в красное, зеленое и желтое. Гигантская фигура Святого Николая встречает корабли, входящие в бухту. Николай раскинул руки, а за ним – скульптурная композиция про первых революционеров Арктики. Центральная, она же единственная пешеходная, улица должна веселить обитателей Заполярья – дома в вышеназванном колоре, и даже единственный приличный бар с собственной пивоварней цветаст до неприличия. Впрочем, в Анадыре мы пробыли недолго – ночь, обед, визит в музей. Дальше была долгая ночь, когда мы пытались перетащить вещи со старенького баркаса на ослепительно белый в свете прожектора, но отчаянно рыжий от ржавчины днем «Академик Лаврентьев». Шторм не стихал. Шины, висящие по бортам баркаса, отвратительно скрипели, соприкасаясь с гладким «Лаврентьевым». Во время пересадки я чуть не упал, и только рука нашего американского коллеги не позволила мне превратиться в фарш между бортов двух кораблей…
Следующие две недели можно вычеркнуть из памяти. «Академик Лаврентьев» – сугубо гражданское судно. Порядки – тоже гражданские. Мешало только наличие «сухого закона». После шторма, когда в течение двух дней экспедиционеры шатались, как пьяные, и прятались друг от друга в туалетах, наступило умилительное затишье. Подъем – по желанию, и если только хочешь позавтракать, отбой – когда захотел спать, а никак иначе. Кормили четырежды в день, и не кашей, а мясом и всякими морепродуктовыми вкусностями. Я больше не помню такой удачной командировки. Три недели спокойствия. Чукотское море не охвачено сотовой связью, мой карманный компьютер промок во время погрузки и сдох. Две видеокассеты и кипа журналов – вот все, что скрашивало досуг. Ну, еще курево. Однажды во время перекура меня обдал соленым фонтаном кит-горбач… Если вы спросите про море, я не отвечу. Без ориентиров Чукотское выглядит как бесконечность в мареве. Только когда мы проходили мимо мыса Дежнева, стало понятно, насколько оно необитаемо и огромно. Разрушенная метеостанция на мысу, окруженная поросшими лишайником валунами, тюленьи кости на берегу и наш корабль, традиционно снизивший ход у этого места, где-то там, на восток – Канада. Мы молчали, и молчал капитан, в нарушение распорядка пустивший гражданских на мостик…
Когда GPS показал координаты места крушения «Челюскина», под воду отправился робот. Эта желтая «торпеда» мозолила глаза, раскачиваясь на корме «Лаврентьева». Три дня мы с утра сидели в кают-компании, глядя на монитор, висящий под потолком. Море холодное, растительности и живности немного. Зато полно ила, который так и норовил подняться при каждом движении робота. Осторожно, метр за метром, видеоглаз осматривал дно в месте крушения легендарного парохода. «О, гляди, это чемодан… Смотри, это колокол…» – поле зрения камеры робота – 80 сантиметров, каждая случайная водоросль выглядит как артефакт. Когда стало ясно, что «Челюскин» мы не нашли, начальник экспедиции Леша Михайлов скомандовал: «Полный назад».
Снова Анадырь. Несколько слов для радио, пожелания успеха в следующем году. Но все-таки мы возвращались на щите…
Вот этот северный ветер, пронизывающий и перманентный, как икота, он доставал. Нес пыль, мешал взлетать самолетам. В аэропорту есть не писаное правило: ветер – избушка на клюшку. Можно неделю сидеть на полу в зале ожидания, есть просроченную колбасу и ждать, когда же за тобой прилетит хоть что-то. Удаленность Анадыря от Угольных копей тоже играет злую шутку: нельзя звякнуть по телефону, заказать такси и доехать до гостиницы. Ждали. Среди опухших от безделья пассажиров клали рюкзаки и ждали. Потом – стихло. 28 человек сели в самолет и улетели. Я и Жан остались.
Жан… Это особая тема. Вместе с ним мы избороздили в поисках моржового хрена весь необрезанный отросток материка. Нашли. Американцу Кайлу повезло, он купил штуку сантиметров в 80. Мне достался полуметровый пенис. Он у моржей, если вы не в курсе, имеет внутри хрящевую основу. Так и шли по угольнокопейским улицам – американец, ни бельмеса по-русски, я – от силы хау-ду-ю-ду. Так вот, Жан… Когда все наши улетели в Москву, а мы с ним остались, он спросил меня, где найти представителя авиакомпании. «Жан, старик, ты географически представляешь себе, где мы находимся?» – спросил я. «Конечно», – ответил Жан. Я попытался объяснить этому рафинированному европеоиду, что скандал здесь – это отсидка в СИЗО. Жан не послушался, зашел на второй этаж аэровокзала, приблизился к двери с логотипом нашей авиакомпании, дернул ручку.
«Блиать, сцука, блиать…» – неумело матерился француз. Как мог, объяснил, что Чукотка – это не Москва, а отдельный мир со своими правилами. «Пошли, выпьем», – убедил я его.
В баре были: пиво, водка, шампанское. Жан купил какое-то пойло. Пока пили, я посмотрел на его руки, обожженные тросами. На безымянном пальце притулился золотой перстень: щит, три короны, девиз. «Жан, что это?» – спросил я, указывая на перстень. «Это герб моей семьи», – ответил он. «И что?» – переспросил я. «Я – граф», – просто ответил Жан, мой одногодок, надо сказать. «Так у тебя есть шато во Франции, кони, поле для гольфа и всякая фигня???» – «Ну да…»
Я чокнулся с графом, поправил сползающий набок моржовый пенис в рюкзаке и заснул. Сон был тяжел: конь графа топтал меня копытом, а бомж на первом этаже аэровокзала пытался отнять рюкзак. Мы летели еще восемь часов. И снова «Ил-76» мотался по воздуху, как пьяный грузчик. Графа встречала «Ауди». Меня – очередь у кассы метро.
…Отоспавшись, я пришел в редакцию с замотанным в газету моржовым придатком. Леня был счастлив. Я, честно говоря, тоже.
***
Медленно, но верно мы приблизились к концу этой книжки, хотя хронологически – это самое начало моей работы в журналистике. Попал я в профессию удивительно просто. Начал подрабатывать на третьем курсе университета в крупнейшей южноуральской газете «Челябинский рабочий». Главред «Челябки» Борис Киршин одновременно был деканом отделения журналистики. Похоже, у меня стало получаться писать, поскольку после защиты диплома Киршин предложил остаться в штате. Вот и все…
Итак, конец 90-х. Я веселым козликом взбегаю на четвертый этаж и открываю дверь в кабинет. Поначалу у нас в отделе информации был всего один компьютер на пятерых, но и тот вечно был занят завотделом, ведущим с машиной бесконечные шахматные баталии.
А еще не было мобильных телефонов, и можно было убить день, пытаясь дозвониться до пресс-секретаря УВД города. Зато мы курили прямо в кабинете (это же картину писать можно: сигарета в зубах направлена в потолок, один глаз прищурен от попавшего в него табачного дыма, голова задрана, второй глаз косит на желтый лист плохой бумаги, а он судорожно корчится под ударами литер).