– Че такое?
– Генерал, пойдём выпьем…
В руке болтается бутылка водки, наполовину выпитая. Поделать нечего, хоть и не в планах. Соратничество и товарищество дело безотказное, даже если не хочется, а завтра на работу.
– Пойдём, чего уж тут.
Замызганная тысячами коммунальная кухня. Ей не меньше больно чем всем им вместе взятым. Сотни ног топчутся здесь постоянно и плюют, пьют, нажираются в слюни. Сотни лиц высматривала эта кухня, точнее пол сотни, ведь ног сотня. Разглядывая узоры на жестяном чайнике, что стоит здесь, светлая голова начинает выдавать такую шизофазию, что становится страшно обоим. Водка в рюмках, время вслушиваться в это невнятное журчание.
– Что случилось то?
– Да просто видишь, видишь, мы все здесь, и я клоп, и ты клоп, нет я червь, я клоп, и я признаю со всем своими принижением, что страдаю, что ничего не могу понять, для чего всё так. По жалкому евклидовскому уму своему, не могу допереть че происходит, всё здесь несправедливо в этом мире. Ты мудак тот ещё, Генерал. И когда ты меня здесь зарежешь, я не встану и не обниму тебя, так же и лань не ляжет подле льва. Понимаешь о чём я?
– Достоевского бля ненавижу, вот что я понял.
– Да ну это, я это просто, чтобы понятнее было. Ему ведь виднее. Но я же чувствую! Чувствую тоже самое! Точь-в-точь! Я такой же, как и он!
– А че ты Прапорщик тогда глиномес, а не Достоевский?
– Ну это другой вопрос уже, знаешь ли. А ты мудак мог и поддержать.
– Че тебя поддерживать, пускатель слюней. Это новый виток всего лишь, комарик укусивший, сейчас найдёшь себя быстренько, смотри!
Стопки оказались внутри Генерала и Прапорщика. На голодный то желудок, сейчас обоих обжигает, разгоняет тепло по телу. Маленькая печка, засунутая внутрь. Вот потом и спрашиваете почему люди пьют вёдрами, а стекает по подбородку без разбора у всех, что молодых, что старых. Они не собираются заканчивать, вся ночь впереди. Сон мелок и жалок, в сравнении с экзистенциальностью обоих на этой кухне. Здесь сейчас начнётся парад и шоу, фокусы, иллюзии, клоуны, акробаты, языкоблуды, беллетристика словами, всё что угодно. Коллективная шизофаза.
– Давай ещё по одной, там точно всё пройдёт!
И следом, и следом. Бесы и демоны. Чёртики, белки. Все подряд. Содом и Гоморра. Шум и крики. Споры и дискуссии, вновь братание.
– Прапор, пошёл нахуй отсюда!
– Ты че? Всё? Закончился?
– Да ты меня оторвал от самого интересного, от мечты моей, от всего чем я живу, от любви, от Бога!
– Че?
– Я тебя сейчас раскрашу, вот что!
Распахивается дверь кухни. Большой силуэт и только. Только тёмное пятно. Отблеск слабой лампочки.
– Вы что, совсем охренели здесь тунеядцы сраные?
Кажется, тётя Лена всё-таки, обнаружила греческий амфитеатр по сильному шуму и высоким восклицаниям, хлопкам в ладоши с трибун.
– Елен Палвловао, мы уже всё, всё хорошо здесь, я с Прапором сижу!
– Да я вижу, что не с Маршалом, заканчиваете, спать мешаете, на работу ведь завтра, военачальники сраные.
– Что сраные то сразу?
Хлопок дверью, иначе не происходит. Ничего нового абсолютно. Всяко лучше, нежели в подъезде. Пора укладываться спать. Прапора на пол, на старые подушки от дивана, которые Генерал нашёл возле парадной. Себя самого на кровать. Сейчас полетит на крыле птице, засыпает. Ночь то оказалась коротка. Ничего не мешает видеть сны, продолжение вечерней шизофазы. Генерал поднимался с девушкой по великой лестнице в небо, ну в массе общей в плане – все поднимались. И добравшись до конца их почему-то остановили вдвоём прям возле ворот. Ну они-то и сели на ступеньки перед вратами и стали ждать пока что-нибудь придумают. Люди стоят смотрят, ждут очереди своей, они вдвоём сидят общаются. Воспроизвёлся февральский сон. Киска начал плакать в грудь девушке, сам не зная отчего, но предполагаю, что исповедовался и грехи выплакивал. Ну всё по голове она его погладила, поднялись оба и пошли дальше за руку в ворота. Пустили.
IV
Утренние головные боли, не такие уж и комарики. Страшно. Обычная похмельная тревожность, смелости не хватает пошевелиться на кровати, не то что встать. Генерал жмуриться и мечтает только о том, чтобы при повороте от стены в сторону комнату, не увидеть там Прапорщика. Большое усилие, напряжение. Мучительное. Воспоминания со вчерашнего вечера, жизнь действительно страдания, он был прав. Только бы его не было, думал Киска, только бы его не было. Поворот. И удивительно, в действительности его не было. Только подушки. Мысль материальна. Куда делся интересно? Вторая мысль, настигшая воспалённый после пьянки мозг – мать его работа. Проспал. Да и Бог с ней, также подумал он. И без того тошно. Потом что-нибудь придумает для отмазки перед владельцем магазина. Поживут денёк все без овощей, а Киска поживёт без двух дынь-грудей.
Похмельный разум велит не вставать весь день, просто пролежать его в собственном вымышленном страхе, тревожности, утонуть под лопастями Титаника, заплыть под айсберг. Наверное, в той жизни, что представлял себе Генерал, никогда подобного не существовало, ведь он командир своего бытия, здесь он командует страхом, здесь он повелевает войсками мыслей. Это заставляет его встать, хотя бы ради того, чтобы попить воды. Голова то ведь раскалывается. Беснуются нимфы, колотят маленькие молотки мануфактур, Карл Маркс ехидно хохочет. Твари все и всех бы их перебить. Глоток воды. Становится менее противно находится в этом аду. Сейчас бы в окно или никогда не пить водки больше, цепляется Киска.
И начинается после пробуждения та же вереница. Генерал достаёт краски, достаёт холст, раздевается. Сейчас то точно время пришло, никто не должен потревожить творческий процесс. И взаправду всё удаётся.
Совокупление с таинственной, загадочной. Ночное рандеву на бульваре роз. Он видит его во всех красках, чувствует прикосновения, чувствует тепло тела, чувствует запах, капельки пота на телах. Что-то вроде лёгкого «здрасте» и всё начинается. Кровать Генерала, обнажённая дама. Движение руками по животу, поцелуй туда же. Выше к груди, выше к груди. Облизывает грудь, похожую на те самые дыни. Слышит стон. Выше к шее. Поцелуи. Ключицы. Поцелуи. Он знает, что делать. Одной рукой придерживает за бёдра, вторую руку с двумя предварительно облизанными дамой пальцами, засовывает в вагину. Тепло и скользко. Бог приближается. Оба это чувствуют. Франция веет запахами любовными. Киска закидывает ноги девушки себе на плечи. Фрикции. Это точно любовь, это точно Бог. Это сад Петра блять. Наяву же картина, холст. Мазки, один за другим. Эта дама показывается, та самая, в своей позе. До жути пугающе, она похожа на ту, что в голове. Афродита и пена что ли. Реальность смещается, объединятся с фантазией. Это единое пространство, единая абстракция. Один и тот же космос, одна и та же вселенная. Всё получится. Сейчас или никогда. Киска переворачивает девушку, подкладывает подушку под живот. Начинает облизывать вагину, пытается найти клитор языком. Зарывается, вслушивается, пытается услышать запах. Предугадывает дыхание. Раздвигает всё что раздвигается, вслед за сердцем. Пробуждение вселенной. Мокро и влажно. Генерал переворачивает девушку обратно на спину и мастурбируя заканчивает ей на живот. Картина закончена. Та самая. На ней. Вот она и вот она. Весь в краске. Счастливый.
V
Что теперь липкому то и в краске делать. Киска накидывает оставшуюся от отца рубаху, застёгивает пуговицу штанов. Ванна противная до ужаса. Монстры и чудовища на потолке и стенах, грибы и прочие друзья-спортсмены. Ещё немного и будет настоящие удовольствие ванной. Залазит полностью в ванну. Сначала тёплая вода, потом холодная, когда стало холодно, до упора кипяток. Якобы контрасты, якобы для очищения плоти от только что случившегося. И в действительности Генерал отмывался как в последний раз, как будто бы и секс был не вымышленный. От любого касания с Богом нужно отмываться. Так было устроено, правила и никуда не деться. Щёточкой и мочалочкой.
Пока тот самый чистил зубы, ему молнией на секунду показалось, что его волочение остаётся волочением, всё остаётся бредом и чепухой что он делает, что не то, не то и всё на том, мол я запутался в своём выборе, в выборе между нулём и всё равно в уравнении, выбор между гранитом твёрдым и деревом, шёлком и синтетической тканью. Это абсолютно сраная мысль. Откуда берётся подобное, ведь жалок человеческий ум, как и говорил Прапорщик. Человек плюёт Богу в самое сердце возможностью выбора. И она вновь заставила меня стучать пальцами по тумбе в нервозности ощущая свою ничтожность перед выбором. Женщина что есть осколок ребра мужчины, вновь заставляет рвать меня волосы на голове. Опять тварь. Да прав абсолютно Прапор, ничтожно.
Киска зарёвано встаёт перед зеркалом скорчившись в гримасе и не знает, что дальше делать. Плачет и наматывает на кулак. Осматривает и зачем-то открывает рот. Смотрит внутрь.
– У меня экизкзистенкэкизстенциальный крисиз!
Экзистенциализм – это корона, носи её с гордостью, дружочек! И что вот дальше делать? Край умывальника скользкий. Закончить в раковину и закончится самому. Смыть и забыть, самому смыться, свалить. Кто вспомнит Генерала Киску с его кризисом? Его и без кризиса то.
Пока Генерал Киска корчился возле раковины и плакал в неё же, свечерело. Вернувшись в комнату звучит щелчок. Ещё один и следом ещё один. Ничего не происходит. Так быть не должно, должен зажечься свет. Но его не было. Судя по всему, последствия кризиса.
– Бог украл у меня свет!
Без малого легендарное восклицание. Раз украл, значит нужно возвращать. Без света никуда не получится, ничего не выйдет. Бог в лампочке сбежал или укрался. Куда теперь биться моли, об какую пружину раскалённую, бить свой мохнатый лобик. Так и Генералу не о обо что было биться. Свет фонаря за окном позорный, не тот что нужен. Отблеск на стекле, очках купидона. Тени вращают комнату, монстра что создал Генерал. Он выныривает из комнаты в чём было. Бежит за лампочкой, новой лампочкой.