и найти такого мужчину, как его отец, и это будет самым лучшим из миров. Если девочка вырастет лесбиянкой, ей незачем будет искать такого, как ее отец, но она все равно будет любить его. Она будет знать, что она — продолжение мужчины, который любил бы ее. Она будет знать, что она дитя двух людей, всем сердцем любивших друг друга. Она будет знать, что не стоит довольствоваться чем-то меньшим, чем любовь, которая изменит ее жизнь.
Я могла рассказать ей о том, как мы встретились. Ей захочется об этом узнать. Ребенком она будет снова и снова спрашивать об этом. Ей захочется сохранить в доме его фотографии в рамках. У нее будет его нос или его глаза, и когда я буду меньше всего этого ожидать, она скажет что-то в точности так, как он. Она будет жестикулировать так же, как и он. Бен будет жить в ней, и я больше не буду одна. Я не останусь без него. Он будет рядом. Он не ушел от меня. Ничего не закончено. Моя жизнь не закончена. У нас будет будущее. У нас будет этот ребенок. Я посвящу свою жизнь воспитанию этого дитя, чтобы тело и душа Бена жили в его ребенке.
Я схватила палочки, заранее предвкушая результат, и рухнула на колени.
Я ошиблась.
Никакой беременности не было.
Не важно, сколько палочек использовать, они будут говорить мне одно и то же. Они будут говорить мне, что Бен ушел навсегда и что я осталась одна.
Я просидела на полу в ванной несколько часов. Я не двигалась с места, пока не почувствовала, как из меня потекла кровь.
Я поняла, что это знак того, что мое тело правильно функционирует, что физически я здорова. Но это ощущалось как предательство.
Я позвонила Ане. Сказала, что она мне нужна и что я прошу прощения. Я сказала ей, что, кроме нее, у меня больше ничего не осталось.
Часть вторая
Лечит ли время? Может быть, да. Может быть, нет.
Дни стали проходить легче, потому что я следовала по установленному маршруту. Я вернулась на работу. У меня были проекты, занимавшие мои мысли. Мне даже удавалось спать по ночам. В моих снах мы с Беном были вместе. Мы были свободными. Мы были неудержимыми. Мы были такими, какими мы были. По утрам мне становилось больно оттого, что эти сны были такими реальными, но это была знакомая боль. И хотя она ощущалась так, как будто могла убить меня, я знала по предыдущим дням, что этого не случится. Возможно, именно так, постепенно, ко мне частично вернулись силы.
Я уже реже плакала на людях. Я стала человеком, о котором люди, вероятно, говорили: «Она довольно быстро вернулась к жизни». Я им лгала. Я не вернулась к жизни. Я просто научилась изображать жизнь. Я потеряла почти десять фунтов. Это были те самые страшные десять фунтов, о которых в журналах пишут, что от них хочет избавиться каждая женщина. Полагаю, теперь у меня было тело, о котором я всегда мечтала. Но это не принесло мне большой радости.
Я ходила с Аной в разные места, на блошиные рынки и в торговые центры, в рестораны и кафе. Я даже начала позволять ей приглашать в свою квартиру других людей. Людей, которых я давным-давно не видела. Людей, которые встречались с Беном всего лишь несколько раз. Они сжимали мою руку и говорили за бранчем, что они сожалеют. Они говорили, что хотели бы знать его лучше. Я отвечала: «Я тоже». Но они не подозревали, что я имею в виду.
Но, оставшись одна, я сидела на полу в стенном шкафу и нюхала его вещи. Я все еще не могла спать посередине кровати. Его сторона кровати оставалась нетронутой. Если не знать, то вполне можно было подумать, что в моей квартире живут два человека.
Я не убрала его игровую приставку PlayStation. В холодильнике все еще лежали продукты, которые он купил. Продукты, которые я никогда не буду есть. Продукты, которые портились. Но я не могла их выбросить. Если бы я посмотрела в холодильник и не увидела там хот-догов, то это только усилило бы чувство одиночества, лишний раз доказало бы, что Бен ушел, что знакомого мне мира больше не существует. К этому я не была готова. Я предпочитала смотреть на плесневеющие хот-доги, чем не видеть их совсем, поэтому они лежали в холодильнике.
Ана проявила понимание. Только ей удавалось заглянуть в ту новую жизнь, которой я жила. Она вернулась в свою квартиру, но я получила от нее приглашение приезжать в любое время, когда я не смогу спать. Я не приезжала. Я не хотела, чтобы она знала, как часто я не могу спать.
Если я не могла быть женой Бена, я могла быть вдовой Бена, и я нашла чуточку успокоения в этом новом статусе. Я носила обручальное кольцо, хотя я перестала настаивать, чтобы люди называли меня фамилией мужа. Я Элси Портер. Элси Росс просуществовала всего пару недель. Она присутствовала на этой земле чуть дольше, чем мини-сериал.
Я все еще не получила свое свидетельство о браке, и я никому не сказала об этом. Каждый день я мчалась домой с работы, ожидая, что оно будет ждать меня в почтовом ящике, и каждый день я испытывала разочарование, находя только предложения кредитных карт и купоны. Никто не сообщил в банки, что Бен умер. Я уверена, что, если бы у меня не было других обстоятельств, чтобы чувствовать себя несчастной, это наверняка выбило бы меня из колеи. Представьте женщину, которая пытается прийти в себя после смерти мужа и каждый день обнаруживает конверт с его фамилией в почтовом ящике. К счастью, Бен никогда не покидал моих мыслей, поэтому мне незачем было напоминать о нем. Я всегда помнила его.
Я где-то прочитала, что надо быть внимательнее к триггерам — вещам, которые внезапно напоминают тебе о твоей потере. К примеру, если бы Бен любил шипучий напиток из корнеплодов, приправленный мускатным маслом, и все связанное с ним, то мне следовало бы держаться подальше от отдела с газированными напитками. Но что, если я зашла в магазин сладостей, неожиданно увидела там шипучий напиток из корнеплодов и начала плакать прямо в магазине? Это и будет триггер. Причина того, почему для меня это было не существенно, заключалась в том, что шипучий напиток из корнеплодов не напоминал мне о Бене. О Бене мне напоминало всё. Цветы, стены, потолки, белое, черное, коричневое, голубое, слоны, тележки, трава, мраморные шарики, покер на костях. Всё. Моя жизнь была сплошным триггером. Я достигла критической массы горя. Поэтому мне незачем было избегать триггеров.
Но я оставалась достаточно функциональной. Я могла прожить день без ощущения неуверенности в том, что дотяну до полуночи. Просыпаясь утром, я знала, что этот день будет точно таким же, как предыдущий, лишенным искреннего смеха и искренней улыбки, но вполне терпимым.
Поэтому, когда я услышала звонок в дверь в 11 часов утра в субботу и посмотрела в глазок, я подумала: «Черт побери. Почему все не могут оставить меня наконец в покое?»
Она стояла за моей дверью в черных легинсах, черной рубашке и объемном сером шерстяном жилете. Ей ведь больше долбаных шестидесяти. Почему она всегда выглядит лучше, чем я?
Я открыла дверь.
— Привет, Сьюзен, — сказала я, изо всех сил стараясь, чтобы в голосе не проступило раздражение, вызванное ее приходом.
— Привет. — По тому, как она поздоровалась со мной, я почувствовала, что эта женщина была совершенно не похожа на ту, с которой я встретилась почти два месяца назад. — Можно войти?
Я пошире открыла дверь и сделала рукой приглашающий жест. Я встала возле порога, не зная, как долго она планирует задержаться, но я не хотела, чтобы она оставалась слишком надолго.
— Мы могли бы поговорить минуту? — спросила она.
Я провела ее в гостиную.
Когда Сьюзен села, я сообразила, что мне следовало бы предложить ей что-нибудь выпить. Неужели это принято во всех странах? Или только у нас? Потому что это глупо.
— Могу я принести вам что-нибудь выпить?
— На самом деле я хотела спросить тебя, не хочешь ли ты пойти на ленч, — сказала она. Ленч? — Но сначала я хочу тебе кое-что отдать.
Сьюзен сняла сумочку с плеча и положила ее на колени, порылась в ней и достала бумажник. Это был не просто какой-то бумажник. Я узнала его. Его кожа местами потерлась под пальцами моего мужа, и он принял форму, повторяющую его ягодицу. Сьюзен протянула бумажник мне, слегка потеряв равновесие, потому что слишком нагнулась вперед. Я осторожно взяла его. Это могла бы быть картина Ван Гога, так нежно я с ним обращалась.
— Я должна перед тобой извиниться, Элси. Надеюсь, ты сможешь простить меня. У меня нет оправданий моему поведению, тому, как я говорила с тобой. Нет оправданий моей холодности и, честно говоря, жестокости. Я так плохо обошлась с тобой, что я… Мне неловко за мои поступки. — Я смотрела на нее, а она продолжала говорить: — Я невероятно разочарована собой. Если бы кто-то обошелся с моим ребенком так, как я обошлась с тобой, я бы этого человека убила. Я не имела права. Я просто… Я надеюсь, ты можешь понять, что я была в горе. Предстоящая боль казалась совершенно непреодолимой. И узнать, что мой единственный сын не чувствовал себя настолько комфортно, чтобы рассказать мне о тебе… И с этим я справиться не смогла. Не в то время. Я говорила себе, что ты сумасшедшая, или ты лжешь, или… Я винила тебя. Ты была права, когда сказала, что я возненавидела тебя потому, что больше некого было ненавидеть. Ты была права. И я поняла этого тогда, поэтому так отчаянно старалась… Я хотела сделать лучше, но просто не смогла. Я не смогла быть добрым человеком. — Она остановилась, а потом поправилась: — Даже достойным человеком быть не смогла.
Сьюзен посмотрела на меня со слезами на глазах, на лице было выражение мрачного и серьезного сожаления. Ужасно. Теперь я не могла даже ненавидеть ее.
— Ужасно это говорить, но я просто… Мне хотелось, чтобы ты оказалась как можно дальше от меня и от Бена. Наверное, я думала, что если ты просто уйдешь, то я смогу справиться с потерей сына и мне не придется смотреть в лицо тому факту, что я отчасти потеряла его задолго до того, как он умер.
Она посмотрела на свои колени и покачала головой.