На моем лице появилось выражение сомнения. Я знала об этом, потому что чувствовала это. Я почувствовала, что из-за сомнения уголки моих губ опустились.
— Ты мне не веришь, ведь так? — спросил мистер Каллахан, впервые беря в руку свой сандвич.
Я улыбнулась.
— Да, не совсем, Джордж. Я даже не уверена, хочу ли я этого.
— Ты так молода, Элси! Мне восемьдесят шесть лет. Я родился до Великой депрессии. Ты можешь это представить? Потому что во время депрессии никто не мог представить, что я доживу до этого дня. Но посмотри на меня! Я все еще трепыхаюсь! Я сижу здесь с потрясающей молодой леди и ем сандвич. В жизни происходят такие вещи, которые ты даже представить себе не можешь. Но время идет, оно меняет тебя, да и времена меняются. И потом ты понимаешь, что прожил уже половину жизни, чего ты никак не ожидал.
— Что ж, возможно.
— Нет, это слово не подходит. — Его голос стал суровым. Он не сердился, просто был тверд. — Я собираюсь сказать тебе то, что никто из ныне живущих не знает. Ну, за исключением моей жены, а она знает все.
— Ну что ж… — согласилась я. Я уже покончила с сандвичем, а он свой едва начал. Обычно я всегда доедаю последней, но это из-за того, как я догадалась, что я редко бываю слушательницей.
— Я воевал на Второй мировой войне. Меня призвали в самом начале 1944 года. Это было самое трудное время в моей жизни. Богом клянусь. Это разрушило мою веру в Бога, мою веру в человечество. Во все. Я не из тех мужчин, кто создан для войны. Мне это дело не подходит. Только Эстер Моррис помогла мне пережить это. Я полюбил ее в ту минуту, когда увидел. Нам было по восемнадцать лет, и я увидел, что она сидит на тротуаре с подружками на другой стороне улицы. Я просто понял. Я понял, что она будет матерью моих детей. Я перешел через улицу, представился и пригласил ее погулять. Через шесть месяцев мы были обручены. К тому времени, как я оказался в Европе, я был уверен, что надолго там не задержусь. И я оказался прав, потому что я пробыл там всего восемь месяцев, перед тем как меня подстрелили.
— Ох! — воскликнула я.
— В меня попали три пули. Две в плечо. Одна задела бок. Я помню, как лежал в медицинской палатке, надо мной склонилась медсестра, ко мне бросился врач. Я был счастливейшим человеком на земле. Я знал, что им придется отослать меня домой и я увижу Эстер. Я не мог поверить своему счастью. Я возвращался домой, к ней. Поэтому я постарался побыстрее поправиться и уехал. Но когда я вернулся домой, Эстер исчезла. Ее просто нигде не было.
Старик вздохнул, но это был вздох старости, а не разбитого сердца.
— Я до сих пор не знаю, куда она уехала. Она просто взяла и бросила меня. Не объяснила, почему. Время от времени до меня доходили слухи о том, что она связалась с моряком. Но я не знаю, правда ли это. Я никогда больше ее не видел.
— О боже! — воскликнула я, сжимая руку Джорджа. — Это ужасно. Мне так жаль.
— Не о чем жалеть, — ответил он. — Я долгие годы ждал ее возвращения. Я не хотел уезжать из города, в котором мы жили, просто на тот случай, если она станет меня искать. Я был опустошен.
— Ну конечно.
— Но знаешь что?
— Гмм?
— Я принимал каждый новый день, я любил жизнь, и это привело меня к Лорейн. Именно Лорейн стала любовью всей моей жизни. Эстер — это история, которую я рассказываю молодым женщинам в библиотеках, но Лорейн заставляет меня чувствовать себя так, будто я могу завоевать весь мир. Как будто вселенная была создана для того, чтобы я в ней жил. В ту минуту, когда я ее встретил, она просто зажгла мой мир. Как только я встретил Лорейн, я забыл об Эстер так же быстро, как она забыла обо мне.
— Но я не хочу, чтобы Бен стал историей, которую я буду рассказывать молодым женщинам в библиотеках. Он был больше, чем просто история. Вот этого я боюсь! Я боюсь, что его присутствие во мне закончится! — воскликнула я.
Джордж кивнул:
— Знаю. Знаю. Ты не обязана делать все точно так же, как сделал я. Я просто пытаюсь сказать тебе, что твоя жизнь будет очень длинной, с зигзагами, которые ты даже представить не можешь. Ты не поймешь, насколько ты молода, пока не станешь уже не такой молодой. Но я здесь для того, чтобы сказать тебе об этом, Элси. Твоя жизнь только началась. Когда я потерял Эстер, я думал, что моя жизнь кончена. Мне было двадцать лет. Я понятия не имел, что меня ожидало. И ты этого не знаешь.
Джордж закончил говорить, поэтому доел свой сандвич, и мы сидели в молчании. Я обдумывала его слова. Я была убеждена в том, что прожить любую часть лет, которые были у меня впереди, было бы предательством тех лет, которые остались позади.
— Спасибо, — сказала я. И это были не просто слова. Если даже я не смогу оправиться от утраты, как это сделал он, приятно знать, что кому-то это удалось.
— Это мне следует благодарить тебя! Теперь мне совершенно не скучно.
После ленча я продолжила собирать материалы по Клеопатре. Я поняла, что в ее жизни были две большие любви и как она за это заплатила! Но, по крайней мере, у нее был сын и династия, чтобы увековечить память Цезаря. По крайней мере, она могла поместить его профиль на монеты и кубки. Она могла воздвигать статуи в его честь. Она могла обожествить его. У нее был способ сохранить память о нем. А у меня остались только грязные носки Бена.
Когда я ушла с работы в пятницу днем и направилась домой навстречу пустому уик-энду, мне пришло в голову, что я могла бы позвонить Сьюзен. Могла бы узнать, как она. Но я передумала.
Я вошла в квартиру, положила вещи, прошла в ванную и пустила воду в душе. Пока я раздевалась, в заднем кармане моих брюк, лежавших на полу, завибрировал мобильный телефон. Я нашарила его и, когда отвечала на вызов, увидела, что это была моя мать.
— Привет, — поздоровалась она.
— О, привет, — ответила я.
— Мы с твоим отцом просто хотели узнать, как у тебя дела. Узнать, как ты… э-э-э… справляешься с этим. — Ее эвфемизм вывел меня из себя.
— С этим? — Я бросила ей вызов.
— Ты понимаешь, просто… мы знаем, что у тебя сейчас трудное время, а мы сидим тут, думаем о тебе… То есть… как ты?
— У меня все хорошо, спасибо. — Я надеялась, что разговор будет коротким, поэтому не потрудилась выключить душ.
— О, это хорошо! Хорошо! — В ее голосе прозвучало облегчение. — Мы не были в этом уверены. Что ж, мы рады слышать, что ты чувствуешь себя лучше. Должно быть, тебе было нелегко, когда ты окунулась в горе его семьи, оказалась во всем этом.
Я выключила воду в душе и почувствовала полное опустошение.
— Верно, — согласилась я. К чему объяснять, что я была его семьей? Что это мое горе? И когда я сказала, что у меня все хорошо, то произнесла это только потому, что люди всегда так отвечают.
— Хорошо, — повторила мать. Я слышала в отдалении голос отца. Я не смогла разобрать ни слова из того, что он говорил, но мать уже заканчивала разговор. — Что ж, если тебе что-то понадобится… — сказала она. Мать всегда это говорила. Но я никогда не знала, что она хотела этим сказать.
— Спасибо. — Я нажала на отбой, снова включила воду и встала под душ. Мне нужно было увидеть Бена. Мне нужно было побыть с ним хотя бы минуту. Мне нужно было, чтобы он появился в этой ванной комнате и обнял меня. Он был мне нужен хотя бы на минуту. Одну минуту. Я вышла из душа, схватила полотенце и телефон.
Я позвонила Сьюзен и спросила, не согласится ли она встретиться со мной за ленчем на следующий день. Она сказала, что свободна. Мы выбрали место на полпути между нами, а потом я надела купальный халат, легла в постель, понюхала половину Бена и уснула. Запах становился все слабее. Мне приходилось вдыхать его все глубже и глубже, чтобы почувствовать.
Сьюзен предложила для ленча заведение в Редондо-Бич. Судя по всему, в прошедшие годы они с Беном часто бывали там. Иногда, еще до смерти Стивена, они встречались здесь за ужином. Сьюзен предупредила, чтобы я многого не ожидала. «Надеюсь, ты не против сетевых мексиканских ресторанов», — сказала она.
Ресторан был украшен быками, плитками в стиле гасиенды и яркими цветами. Он был агрессивно грязноватым, невзрачность была его почетным знаком. Прежде чем я дошла до столика Сьюзен, мне раз девять попалось на глаза изображение «Маргариты».
Перед Сьюзен стоял стакан с водой. Она сразу же встала и обняла меня. От нее пахло теми же духами, и выглядела она как всегда собранной и спокойной. Она не превратила горе в нечто гламурное, но сделала так, чтобы оно стало переносимым.
— Ужасное место, правда? — рассмеялась Сьюзен.
— Нет! Мне нравится любое место, в котором предлагают трапезу из трех блюд за девять девяносто девять.
Подошел официант и оставил на столике ведерко с чипсами из маисовой муки и сальсу. Я нервно потянулась за ними. Сьюзен их проигнорировала. Мы заказали фахитос[16].
— И знаете что? — обратилась Сьюзен к официанту. — Две «Маргариты». Подойдет? — обратилась она ко мне. Я уже поглощала чипсы, поэтому только кивнула.
— С каким вкусом? — спросил официант. — Оригинальный? Манго? Арбуз? Клюква? Гранат? Ды…
— Оригинальный, — решила Сьюзен, а мне захотелось, чтобы она спросила и меня, потому что меня больше привлекал арбуз.
Официант забрал наши красные липкие меню и отошел.
— Черт! Я хотела попросить гуакамоле, — сказала Сьюзен, когда он ушел, а она тоже сунула руку в ведерко с чипсами. — Сэр! — окликнула она официанта. Он бегом вернулся назад. Мне никогда не удавалось привлечь внимание официанта, если он уже отошел от столика. — Можно нам еще гуакамоле? — Мужчина кивнул и удалился, а Сьюзен снова посмотрела на меня. — Моя диета — это просто шутка. — Кто считает калории в такое время? Мне стало хорошо оттого, что Сьюзен тоже за этим не следит. — Итак, — начала она, — ты упомянула об этом разговоре по телефону, но я не поняла. Твоя мама сказала, что думала, будто ты уже успокоилась?
— Ну, — я вытерла руки салфеткой, — не совсем так. Она просто… Она позвонила и спросила, как я с «этим» справляюсь. Вы же знаете, как люди используют это слово, когда не могут просто сказать: «Бен умер»?