Потом уже веревку отбросили, прямо прыгали из окна — для экономии времени.
Проснулся я на какой-то скамейке. Возле головы мокрый темный пень, обсыпанный сиренью. Голуби отряхивают лапки. Еж с лягушкой в зубах вдруг подбежал:
— Не желаете?
— Нет. Пока нет.
— Освежает.
— Нет. Пока не нужно. Спасибо.
Поднялся энергично, Леху на уютнейшей полянке нашел. Рядом милиционеры на коленях пытаются его разбудить, сдувая ему на лицо пушинки с одуванчиков.
— Нет,— с огорчением один говорит.— Не просыпается!
Стряхнули землю с коленей, ушли.
Разбудил я Леху своими силами, рассказал, как милиционеры пытались его будить.
— Не может этого быть! — Леха говорит.— Не типично это.
— Ну и пусть,— говорю.— Наша, что ли, забота, чтобы типично было? Главное — хорошо!
Потом к Дзыне направились — открыл он нам, энергичный, подтянутый, даже загоревший.
— Чайкю?
— А сколько времени-то? — испуганно вдруг Леха спросил.
— Половина шестого примерно,— Дзыня отвечает.
— У тебя же в пять дуэль! — Леха с ужасом ко мне поворачивается.— Ты что же это, дуэль проспал?
— Мать честная! — говорю.— Проспать фактически свою смерть! Никогда себе этого не прощу! Нет, ну когда-нибудь, наверно, прощу…
— Может, успеем еще? — Леха спрашивает.
— Нет!
— И правильно,— Дзыня говорит.— На такси еще тратиться! Незачем это — самому себе неприятности организовывать за свой счет! Пусть другие этим занимаются, кому деньги за это платят. А мы лучше чайку попьем!
— Не понимаю только я,— Леха бурчит,— где же тогда духовная жизнь: мучительный самоанализ, мысль?
— Мучительный самоанализ,— говорю,— с трех до пяти. А мысль у меня одна: жизнь — это рай. И мне этой мысли вот так хватает! Ведь в жизни как? Что сам придумаешь себе, то и будет! Все сбывается, даже оговорки.
— Ну а вот сейчас как? — снова въедливо Леха спрашивает.— Ни копейки у нас! Это хорошо?
— Нормально,— говорю.
Наутро пью в кухне пустой чай. «Да,— думаю,— видимо, действительно жизнь сложна!» Вдруг Леха является, совершенно потрясенный. Лезет в кошель и вынимает оттуда сто рублей!
— Откуда?! — в изумлении у него спрашиваю.
— Слон дал.
— Как слон? — говорю.— Ничего не понимаю.
— Я сам ничего не понимаю! — Леха отвечает.— Заглянул я случайно в зоопарк. Стою задумчиво перед вольером слона и вижу вдруг — слон улыбается и протягивает мне в хоботе сто рублей!
— Колоссально! Откуда же это у него?
— А на груди у него такая складка вроде кошеля — оттуда, наверное,— Леха говорит.
— Да я не о том! Откуда вообще деньги у него?
— Может, на еде экономит?
Задумчиво плечами пожали… Тут звонки раздались. Дзыня появился. Быстро сориентировался:
— Все в зоопарк!
По дороге волновались слегка, что не приглянемся мы с Дзыней слону, на ладошки плевали, волосы приглаживали. Но все удалось, увидел нас слон, улыбнулся и мне и Дзыне тоже по сто рублей протянул!
— Быстро на юг! — Дзыня говорит.
И в тот же день вылетели на юг — тут, кстати, и студенческие каникулы начались.
Помню, только самолет взлетел, Леха сразу шмыгнул с сумкой в туалет и вышел оттуда в плавках уже, в маске и с трубкой — чтоб ни секунды не терять!
В первый же вечер на танцы отправились. Леха, везет ему, какую-то местную красавицу пригласил — и в первый же вечерок довольно-таки здорово нас побили. С того вечера Леха, будучи человеком принципиальным, каждый день эту площадку навещал. И мы, естественно, с ним — свою ежедневную порцию побоев получать!
И вот идем мы однажды вечером по набережной, глядим, как солнце в море садится,— скоро, значит, на танцплощадку!
— Может, не пойдем сегодня? — я произнес.
— Пожалуйста! — Леха лицо напряг.— Вы, собственно, и не обязаны!
— Ну ладно,— Дзыня говорит,— зачем так ставить вопрос?! Но, может, пропустим вечерок? Голова больно гудит.
— Пожалуйста! — Леха говорит.— Я пойду один.
— Но зачем? — говорю.
— А что они подумают про меня?
— Не все ли тебе равно, что эти малознакомые люди подумают про тебя?
— А она? — Леха спрашивает.
— Кто она? Помнишь ли ты хоть ее лицо?
— Это абсолютно не важно! — надменно Леха отвечает.
— Да.— Тут я историческую фразу произнес: — Четко можно сказать, что ты кузнец своего несчастья!
— Так,— со вздохом Дзыня говорит,— придется карате применять!
— Придется, видимо,— согласился Леха.
Занимались они карате давно уже. Бегали с Лехой на цыпочках ног и рук, с диким воплем бились с размаху головой о стену, удары бровями разучивали: левой, левой, потом неожиданно правой.
В номере Дзыня достал из чемодана длинный ларец черного дерева — батя-дирижер из Гонконга ему привез. На малиновом сафьяне лежат разные приспособления для карате. Особенно, помню, меня там жужжалка потрясла: боец крутит ее перед собой, она жужжит и всех, видимо, валит с ног.
Потом Дзыня шкаф распахнул, стал одежду выбирать для битвы. Решил одеться «совсем просто», как он сказал,— строгий джинсовый костюм!
Взяли мы волшебный ларец, но тревога меня не отпускала: не поймут они карате!
Так и получилось.
Дали нам, надо сказать, неплохо. Но на этом, к сожалению, история эта не прекратилась.
Леха с девушкой той, из-за которой сыр-бор разгорелся, переписываться стал! Тогда такое было: лишь то считается достойным, что достается с трудом.
И действительно: ничто нам так трудно не досталось, как невеста для Лехи.
Звали ее Дия. Каким-то холодом уже от самого имени веяло! Правда, Леха в разговоре со мной легкомысленно ее Дийкой называл, но чувствовалось — это только в разговоре со мной!
Однажды врывается ко мне потный, взъерошенный!
— Ну все! — Обессиленный, сел.— Согласилась она! Завтра приезжает!
— Ну, поздравляю тебя! — Лехе говорю.
Кивнул, счастливый, потом озабоченно спрашивает меня:
— Ты человек умный, разбираешься, что к чему. Скажи, куда б ее завтра повести, чем поразить?
— А ты к слону нашему ее отведи! — говорю.
— Точно! — обрадовался Леха.
На следующий день звонит, расстроенный страшно:
— Дийка говорит: «Это абсолютная дичь!»
— Да вы, что ли, ходили уже?
— Нет еще…
— Ну так сходите же! — ему говорю.
Вечером звонит, абсолютно уже убитый, еле говорит:
— Дийка требует… чтоб мы все деньги… взятые у слона… вернули ему, иначе она немедленно уезжает!
— Замечательно,— говорю.
Продали все, что могли, вернули деньги.
Вскоре после этого Леха мне говорит:
— Знаешь, чего мы тут с Дийкой надумали?
— Чего?
— Решили свадьбу нашу у тебя на даче играть!
Честно говоря, для меня это неожиданностью было — что свадьба их у меня на даче будет.
«Ну ладно уж,— думаю,— все-таки он мне друг. Не так много у него радостей в жизни. Пускай!»
Когда я в день свадьбы приехал на дачу, Леха, гордый, а-тю-тю-женный, водил меня по прибранным, украшенным комнатам.
— Красиво, старик? А? Красиво?
Я зато привез массу жратвы, все деньги, можно сказать, стратил. Ладно уж!
Потом гости появились. Какой-то романтик с гитарой. Доманежиевский, литературотоваровед. Еще какие-то. Никто не был знаком ни с Лехой, ни со мной, и никто, главное, и не собирался с нами знакомиться!
Невеста приехала в велюровой шляпке. Где-то на крайнем Западе, говорят, снова такие в моду входят, но у нее-то она от позапрошлой моды осталась — это видно!
Ну ладно уж — решил сготовить им грудинку баранью с разварным рисом. Когда я притащил из кухни блюдо, перегородка между столовой и кабинетом была свалена, лежала на полу, гости ходили по помещению туда-сюда.
— Это по договоренности, старих, по договоренности! — Леха залопотал.
Какой я ему еще «старих»?! И по какой это «договоренности»? Видимо, не так себя понял!
Потом кто-то столкнул со стула мой пиджак прямо в ванночку с проявителем. В доме воды не было, пришлось бежать чистить пиджак на улицу к колонке. Тут вдруг подошел ко мне какой-то странник, с палкой и бородой (вот это действительно — «старих»!).
— Милок, помоги до дому добраться!
— А где ваш дом-то?
Показал светящиеся маленькие окошки — жутко высоко, видимо, на небе.
— Да нет. Понимаете, не могу. Пиджак вот проявил, надо теперь закрепить.
— Я уж рассчитываю на тебя, милок.
Что значит — «рассчитываю»? Минуту назад он вообще ничего о существовании моем не знал.
Впился он в локоть мой железными пальцами. Повел. Долго шли мы с ним, приблизительно вечность. Вошли наконец в какие-то сени. Странник взял стакан, с шуршанием запустил в какой-то мешок.
— Семецки, сусаные. На цедаке, под залезом.
— А-а. Спасибо! — говорю.
Выскочил, заскользил быстро вниз. И главное, когда наверх еще поднимался, видел, оглядываясь, зарево какое-то. Радовался, как дурак: «Северное сияние?»
Но когда, с болью дыша, примчался вниз, все было кончено.
Дача сгорела, невеста, вспылив, уехала, только Леха, балбес, болтался по пепелищу, лопоча:
— Все нормально, старих, все нормально!
Потом он шел сбоку от меня, заглядывал в лицо.
— Ничего, старих? А? Ничего?
— Ладно уж,— ответил я,— ничего!
Вскоре после этого Леха от муравьев своих любимых решил избавиться. Пришел однажды к нему, застал в горьких слезах. В одной руке у него маленькая, в другой хлорофос. Из маленькой глоток отопьет, потом хлорофосом на себя брызнет.
— Надоели мне эти муравьи,— в слезах говорит.— Не выйти с ними никуда в приличное общество!
И снова из маленькой отхлебнул и хлорофосом себя обдал!
Вышли мы с ним потом на улицу, сразу же к нам огромная колонна муравьев побежала. Потом, едкий запах хлорофоса почуяв, передние тормозить начали, заворачивать. Колонна вопросительным знаком изогнулась.
Впервые я видел так наглядно, как от человека удача его уходит!
Потом защитили мы дипломы. Нас с Лехой в зональный институт проектирования направили, а Дзыня, ловкач, в архитектурно-планировочное управление проскользнул.