— Э-э! — закричал я, но было поздно…
Я прожил в каретной десять дней, подружился с летаргиком, который уговаривал меня тоже погрузиться в летаргию, но, подумав, я все-таки не решился.
Через неделю я вернулся домой и решил никуда больше не уходить.
Поэтому, изливаясь перед Лехой, я знал уже, что это бессмысленно, что никуда я не денусь, да и некуда деться!
Тридцать первого августа я вернулся с работы и застал дома только дочь, жены не было.
— А где мама-то? — спросил я.
— Не знаю,— расстроенно усмехнулась Даша.— Какая-то подружка к ней заглянула, и они убежали. Сказала, что скоро вернется…
— А сколько прошло уже?
— Четыре часа.
«Та-ак! — подумал я.— А что муж с работы вернулся, ей на это наплевать».
— Баба Аля приехала! — сказала дочь.
— Как? А где же она?
— Пошла в собес.
Так! Приехала мать, что делает она два раза в год, а жены, как будто специально, нет дома, и когда она вернется…
Я долго сидел на кухне, пил чай, посматривал в зеркало на стене, отражающее улицу. На остановке скапливалась жиденькая толпа, потом в зеркало вползал длинный троллейбус и, стерев отражение очереди на остановке, уползал за другой край зеркала.
Потом показался еще троллейбус, остановился. И я увидел, как мать обходит троллейбус сзади, торопливо двигая головой влево-вправо, переходит дорогу… Спешит!
Я почувствовал, как внутри все сжалось… Хоть мать-то меня любит, торопится, почти бежит!
Я открыл дверь и, улыбаясь, стоял сбоку, ожидая… Мать быстро вышла из лифта, увидев меня, улыбнулась, чмокнула в щеку.
— Началось? — тревожно спросила она меня, устремляясь в комнату.
— Что? — удивился я.
Оказывается, спешила она на премьеру многосерийного телевизионного фильма, боясь опоздать!
Потом мы сидели с нею рядом, молча и неподвижно, глядя по телевизору многосерийку, которая, честно говоря, веселила очень мало.
— А это что за новости? — разочарованно отвернувшись от телевизора, мать кивнула на оборванный телефонный провод.
— Ничего! — сумел бодро выговорить я.— Без телефона как-то даже спокойней.
— А! — Мать расстроенно махнула рукой.— Нельзя квартиру на вас оставить!
Ну, когда-нибудь я уж отомщу за это жене — за то, что приходится сейчас улыбаться, изображать перед матерью этакого супермена-весельчака, которому все нипочем, даже утрата телефона.
— А что Лорка, совсем, что ли, дома не бывает? — спросила, нахмурившись, мать.— Все-таки завтра первое сентября, дочь в новую школу идет, могла бы появиться хотя бы на час!
«Да,— улыбаясь, но внутри задыхаясь от ярости, думал я.— Умеет жена моя закрутить ситуацию! Первое сентября, приезд матери, вырванный телефон — не слабый наборчик!»
Резко поднявшись, мать ушла к себе в комнату, и долго ее не было. Потом она вернулась: в очках, добродушно щурясь, разглядывая какой-то помятый листок.
— Давно это, не помнишь?
— Что это?
— Да вот, на флюорографию вызывают! — озабоченно, но и не без гордости сказала она.
Улыбаясь, я обнял ее, и так мы некоторое время стояли посреди комнаты.
Потом, высвободившись, мать с озабоченным лицом направилась к себе в комнату.
Я собирал дочку в школу, с наслаждением чинил гладкие пахучие карандаши из набора «Кохинор».
Я понял вдруг, откуда это: «Все для ребеночка!» Просто притупляется с годами острота ощущений, и лихорадочно пытаешься почувствовать все с прежней силой через ребенка.
Даша легла, уснула мать. Я некоторое время прислушивался к завыванию лифта, потом заснул сам. Начался сон, который часто посещает меня при тяжелом настроении,— сон документальный, но все равно страшный. Мне снилось, как мы с женой в первый год нашей совместной жизни ездили в Ригу.
Женились мы как-то по инерции и легкомысленно и вдруг почувствовали, что сделали что-то серьезное. Веселые друзья, задушевные подруги, компании — все исчезло, как волшебство. Мы оказались совершенно в другом мире и большую часть времени — предоставленными самим себе.
И вот наступил первый в нашей совместной жизни Новый год. В Новый год без людей быть не годится. Мы стали звонить по прежним компаниям, но нас нигде уже не хотели.
С полного отчаяния мы решили поехать на Новый год в Ригу, тогда это было очень престижно: «Нет, мы Новый год справляли в Риге… Чудесно, чудесно!»
Стояли дикие морозы — пришлось перебежкой добираться от метро до автобусного вокзала, то и дело заскакивать в парадные, прижиматься там к батареям, хоть чуть-чуть отогреваясь для следующей перебежки.
Помню, я оглянулся — из зева метро валил пар, как из действующего вулкана.
Наконец мы ворвались на автовокзал, стали стучать окостеневшими пальцами по скамейке.
Билеты были только на дополнительный рейс. Жена с сомнением посмотрела на меня.
— Ну, что же, поедем на дополнительном! — бодро произнес я.
На вокзале было ненамного теплее, чем на улице. Нашего дополнительного долго не подавали — что-то там чинили, как объясняли нам сведущие люди.
Я долго ругался в диспетчерской, пока меня оттуда не выкинул толстый шофер. Пытаясь совладать со своим лицом, переделать гримасу обиды на улыбку, я вернулся к жене, бодро сказал:
— Сейчас поедем!
Когда мы сели в автобус, пар изо рта нас испугал.
— Ничего, печка у него от двигателя работает — разогреется! — сказал какой-то знающий пассажир.
Поднялся тот самый шофер, с которым я ругался в диспетчерской, Валера-толстый, как называли его в разговоре другие водители, хлопнул дверцей, и мы поехали.
Это был страшный путь. В автобусе не только не стало теплей, но гораздо холодней — отопление в этом резервном автобусе не работало.
Сначала слышались слабые крики возмущения, но Валера даже не оборачивался. Потом все испуганно замолкли, оцепенели. Вдоль дороги то и дело попадались замерзшие машины, под моторами их горели яркие костры из ветоши и бензина.
Наконец появилась первая автостанция. Застывшие, негнущиеся, мы вошли внутрь. Вот, оказывается, где начинается самая дрожь — в тепле! Мы уже не разговаривали, жена исчезла куда-то, потом вернулась.
— Смотрела расписание… обратных автобусов до утра нет,— крупно дрожа, произнесла она.
Из дверей вырвался ярко освещенный автобусными фарами пар. Раздались протяжные гудки — надо было ехать дальше.
За время стоянки автобус еще больше остыл. Кожу на голове схватило ознобом, корни волос кололись. Потом стали лопаться бутылки, лед разрывал их.
Дальше я помню только, как был потрясен поведением водителя — шарф болтался на вешалке рядом с ним, но он нарочно его не надевал. Где-то под Псковом, когда все уже окончательно стали замерзать, он оглянулся, снял вдруг с себя пальто и повесил на вешалку…
И вот путь этот не забылся, въелся холодом в глубину костей и теперь снился.
Снова тянулось темное шоссе, белые заиндевевшие деревья, проплывающие вдоль стекол. Рядом — ощутимое, но невидимое присутствие жены.
«Вот морда! — подумал я.— Даже и в сны мои влезла! Ну, все! Хватит!» С этой гневной мыслью я выскочил из сна и, приподнявшись, посмотрел на ее постель — постель была не разобрана. Ну ладно!
Утром я накормил рыбок в аквариуме, полил цветы, выгладил фартук дочке, проводил ее в новую школу.
Вот я, оказывается, кто: друг детей, а также животных. А я-то думал!
Пора на службу, но жены все не было. И тут обязательно полагается волноваться, глядеть в окно, против таких правил поведения не попрешь — вот что противно! Песик и тот вставал задними лапами на стул, передними на подоконник и, вытянувшись, шевеля усами, смотрел на троллейбусную остановку.
Но ей это, конечно, все равно!
Я посмотрел на часы. Половина десятого. Как раз сейчас должен начать в нашей конторе свой доклад молодой коллега: прекрасный, талантливый, робкий. А я величественно опоздаю или вообще не явлюсь… Вот до чего она меня довела!
— Лорка так и не появилась? — хмуро произнесла мать, проходя мимо с тряпкой, намотанной на швабру.
Ну, все! Хватит! Не только переживать, но еще притворяться спокойным и веселым перед матерью, перед всеми остальными… Хватит!
В районном суде, набитом неожиданно битком, как вокзал, я долго пытался пролезть хоть в какую-то дверь… безо всякого абсолютно успеха. Наконец я достал листочек бумаги и, так и не найдя, где бы с ним можно было приткнуться, улегся с отчаянием на каменный пол, приспособился писать.
«Прошу развести меня…»
— Это что еще? — Надо мной нависла толстая уборщица.— На полу еще приладились писать. А ну встань!
Я вскочил, яростно скомкав листок, швырнул его в сторону урны и, хлопнув задребезжавшей стеклянной дверью, выскочил на улицу.
Резкий ветер сдул мою шляпу в лужу. Весело крутясь, она поплыла по воде. Я стоял, не в силах нагнуться и выловить ее. От блеска и ветра глаза мои слезились, изображение расплывалось…
Когда я вернулся домой, я тут же услышал оживленные голоса, доносящиеся с кухни. Мать весело рассказывала жене о московской своей внучке. Главное, из-за отсутствия жены выражала недовольство мне, а теперь, когда подлинная виновница явилась, мать, как ни в чем не бывало, разговаривает с ней… Все-таки любят они друг друга, как ни странно!
— Явился! — произнесла жена таким тоном, словно меня не было три дня и три ночи.
— Ненадолго,— выговорил я сквозь зубы.— Где наше свидетельство о браке?
— Да брось ты! — легкомысленно сказала жена.— Зачем это тебе?
Повернувшись, я кинулся в кабинет.
— А где Даша? — в новой уже роли выступила жена. Встревоженная орлица, не заставшая в гнезде своего птенца!
— В школе,— как можно сдержаннее выговорил я.
— Ха! — Она засмеялась, потом, испуганно глянув на меня, прикрыла ладошкой рот.— Вот ето да! То-то я гляжу, почему это все в белых передниках идут? Чтой-то, думаю, наверняка тут скрывается!
Демонстративно вынув из стола и пронеся по воздуху свидетельство о браке, я положил его в карман и направился к двери.