Измир. Турецкая Ницца… И бывшая Смирна. Поплавав тут, видишь, что все не очень просто, что один народ, бывает, теснит другой.
Экскурсия в древнегреческий Эфес, потом ставший римской колонией и оказавшийся наконец в Турции. Спускается улица из полированных плит с древними насечками, чтобы не скользила нога. Составленные из кусков колонны, слева — шершавая стена, справа — тоже, и от левой стены до правой больше тысячи лет!
Наш экскурсовод-татарин, воевавший, как он говорит, в Крыму, правда не уточняющий, на чьей стороне, ведет нас в старинный общественный туалет с рядом отверстий и протекающей вдоль них освежающей канавкой. Неужели люди в тогах сидели здесь?
Экскурсовод наконец выпускает нас на набережной: «Погуляйте! До теплохода примерно двадцать минут». Мы разбредаемся… Да — такие товары уже не покупают даже у нас! Господи! Где же рай? Пора на борт!
Но где же он? Вдоль берега бухты нас мчит извилистая набережная с шуршащими, стучащими пальмами, но нашего теплохода нигде не видно! Может быть, там, где бухта загибается? Ого-го! Какие тут «двадцать минут»? Тут и за час не добежишь, а через десять минут отплытие! Хрипя, мы мчимся по набережной, вдоль роскошных отелей, автомобилей… Да, отомстил нам «крымский воин»! А может быть, все получилось случайно?
Мы оказываемся в «связке» с литовцем… «Давай! Давай!» — повторяет он. Все литовцы, как на подбор, огромные, крепкие, но и он задыхается… все же выходит вперед, удаляется… Кто-то окликает меня из такси, но там наших битком!
Вдали — поворот, за которым или стоит наш теплоход… или?
На повороте, перед тем как исчезнуть, литовец на секунду замедляется, оборачивается и машет мне рукой: «Сюда!»
Сипя, но уже сдерживая бег, отдыхиваясь, я подхожу к трапу — с него смотрят на меня эстонцы, видно, вместо экскурсии отметившие на борту какой-то свой национальный праздник. Я приближаюсь.
— Не спешит-те! — благожелательно, но слегка ехидно произносит их главный.— Т-теплоход не уходит-т — на море бу-уря!
Все еще приходя в себя, я развалился в кресле на палубе… Фу! Знали бы, что так тяжело!
Подходит друг.
— Не уходим!
— Я знаю.
— Выходит — не успеем ни в Салоники, ни в Дельфы… ни в Афины толком.
— Что делать?!
— Главное — один украинец исчез!
— Как?
— Не появился вовремя, и вот уже час — ни слуху, ни духу. Такой круглолицый — в бакенбардах, в очках!
— Помню! Куда же он делся?
— Где-то отстал!
— Да-а… дружба народов!
— Тут — не только народов, вообще дружба… оказалась не на высоте. Обзвонили участки, морги… Ничего!.. Но сказали, что приезжих иногда убивают — вполне вероятно.
— Но какие ж у него деньги?!
— То-то и оно!
И на три дня нам в подарок Измир — то ли из-за шторма, то ли из-за украинца.
Подходит друг.
— Сейчас… с комиссией… осматривали его чемодан. Никаких намеков! Интересно — множество наглаженных носовых платков. Видно, жена собирала.
…И, может быть, приговаривала ласково: «Смотри — ежели с бабой какой!» Знала бы, что ждет… согласилась бы и на бабу!
— Ну что… пойдем?
Мы в который уже раз сходим по трапу на пирс.
Нет, оказывается, ничего еще, неплохо мы живем: стоящих рядом ливийцев под зеленым флагом вообще не выпускают на берег — закупорили на корабле, в железе, нет даже рядом трапа, и они таращатся из иллюминаторов на нас, завидуя свободе!
Да, как-то туго наша осень переходит в их лето! Холодно, ветрено. Знаменитый рынок. Колом висит знаменитая кожа, которую у нас сейчас не наденет даже умный председатель колхоза, не говоря уж о фермере. Когда мы, вяло поглазев, вытекаем из очередной лавки, яростный продавец выскакивает в гулкий каменный коридор рынка и почему-то четко и аритмично хлопает в ладоши — видно, сигналя своим: особенно не старайтесь, надвигаются мудаки. Наконец все мы стекаемся в большом маркете… или шопе? И украинцы, и латыши торгуются с продавцами по-русски… Все мы в шопе!
И наконец, так не найдя украинца и не дождавшись окончания шторма, мы покидаем Измир. Теперь, если не потонем, только-только успеем в Афины — и на самолет! Другие, впрочем, могут и задержаться — жесткое расписание лишь для нас. Зато мы сможем потом всю жизнь гордиться: единственные в мире люди, побывавшие в Афинах и не увидевшие Акрополя!
Эгейское море встречает нас свистом. Поначалу нас прикрывают еще два высоких острова. Лесбос! И Хиос (где была еще знаменитая хиосская резня). Они еще прикрывают нас. «Лесбос спасает» — простая шутка, но все, нервничая, повторяют ее.
Я укутываюсь в шезлонге, достаю тетрадку. Ведь взял же работу — обещал сам себе написать статью «Литературные шампиньоны», но здесь, посреди волн, тема эта кажется почему-то не важной. Сам ты шампиньон!
И когда уходят острова — тут-то и начинается! Рев!
Антенна на рубке изгибается, как спиннинг, словивший совершенно непомерную рыбу. Резиновый провод с лампочками, предназначенный для прощального карнавала, крутится, как скакалка!
Эге-гейское море! Прощай!
Уже темнеет. Я спускаюсь в салон. Седой и мудрый грузинский поэт подходит вдруг к столу, где сидят абхазы, и что-то долго им говорит. Я замедляюсь в отдалении… Наконец один из абхазов поднимает свою лысую голову и что-то, улыбаясь, отвечает. Слава Богу! Может — плавали не зря?
Совсем уже недоуменно смотрит Хелена: «Так когда же?» — «Рано, сказано же тебе!»
…Выползла Гаага, Амстердам, потом пополз Гамбург… а где же мы? Потом пошел Ханой, Пекин!
— А где же наши вещи?
— Ваши вещи не пришли! — сухо говорит амбал за стойкой, даже не глянув на нас.
Здравствуй, Родина!
— А где же они?
— Видимо, остались в Афинах.
— Как же так?!
— «Аэрофлот»! — усмехается он, словно не имеет с этой позорной фирмой ничего общего.
— Когда же… могут появиться?
— Может быть… со следующим рейсом?
— Может быть?! — уже возвращаясь в почти забытое состояние, восклицаем мы.— Что значит — «может быть»? А когда этот следующий рейс?
— Послезавтра,— роняет он и, совсем уже потеряв с нами терпение, уходит.
Без теплых вещей, ночующих в далекой стране, прикрыв одной ладонью горло, другой темечко, мы выходим на холод, в темноту… Где тут что? Везде — ничего! Ничего не меняется у нас в стране! «Осень, переходящая в лето»,— но так и не перешедшая!
Возвращение в рай
И наконец самый волнующий момент путешествия — я вбегаю под арку во двор и кидаю взгляд наверх, на окна! Светятся! Значит, кто-то жив! О! И даже постукивает машинка — это не дочурка ли вернулась из своих странствий и занимается переводами?
Родные лестничные запахи. Как-то по-новому искуроченный звонок: лишь маленький кусок пластмассы прикрывает сложную электротехнику… Не важно!
Первым бросается на шею пес…
Новости: временно нашлась дочурка, но зато, видимо, окончательно потерялся кот — этот огненно-рыжий некастрированный бандит.
Находки и потери.
Жена заглядывает в ванную.
— О! Никак засос! Поздравляю!
— Поцелуй Иуды,— хмуро поясняю я.
Не спится уже как-то по-новому… Несомненные шаги прогресса: все дворовые бандиты оборудовали свои рыдваны сигналами угона — и всю ночь завывает то один, то другой, причем воют, даже меняя тон и ритм, подолгу, видно, хозяевам лень подниматься из теплой постели ради такой ерунды.
Маленькая ночная серенада для семи сигналов угона с котами!
Ночь глухая неспешно идет.
Лишь машины во тьме завывают…
То ли правда, что их угоняют,
То ли просто душа их поет?!
Жизнь пошла, словно и не уезжал, только обозначился вдруг резкий интерес к помойке — раньше его не замечал. То и дело восторженно вбегал домой с замечательными трофеями в руках. «Смотри!»
Жена и дочь переглядывались.
…А что? Эти инофирмы, расплодившиеся вокруг, иногда выбрасывают почти целые вещи!
В одну из ночей проснулся от удушья: вся комната была заполнена дымом, пес, цокая когтями, носился по коридору, но почему-то не лаял. Я подскочил к водогрею — не горит, потом свесился в форточку: так и есть, из хранилища мусорных баков под нашей кухней валил дым! Был и огонь — на стене напротив дрожала тень решетки.
Я стал лихорадочно одеваться. Эти гении помойки, разыскивая сокровища, швыряют в баки окурки… форменный пожар!
— Ты куда? — проснулась жена.
— На помойку!
Она презрительно отвернулась к стене.
Огонь уже бушевал вовсю, сразу в трех баках!
А ведь сама же она говорила, что нижние соседи весь день через окна загружали канистры с бензином!
Я стал стучать им в окно… Тень моей фигуры довольно красноречиво металась по дому, доставая до крыши… Но хозяин… или хозяйка абсолютно невыразительно глядела на меня… потом задернула занавеску. Поразительно! Никакой реакции! И ведь дети у них! Ну и что? Видно, выросли люди, которым пожары, тюрьмы кажутся уже чем-то вполне правомерным, привычным… «Ну и что?»
Лишь Бог о нас заботится: выпал снег!
Я набивал его в ведро, опрокидывал в баки — сначала снег таял еще на лету, потом стал оставаться — пока я бежал за новой порцией, пробивалось пламя. Наконец я утрамбовал все баки снегом, победно вытер пот, огляделся… Кое-где засветились в доме окна, но, в общем-то, паники никакой. А может ли быть у нас паника вообще? Думаю, что с нашей закалкой — навряд ли!
Гордясь силой нашего духа, я лег.
Под Новый год принято подбивать итоги… А чего подбивать? Все, что было у нас, смели вместе с ненавистным строем, а то, что пробивается по новой, как-то растет мимо нас. Был самиздат, за который преследовали нас… теперь хамиздат, который нас, увы, не преследует!.. Что еще? Статьи «Литературные шампиньоны» — о новой литературе — так и не написал. И абсолютно правильно сделал. Себе дороже! Что еще? Более ничего! «Дэтс олл!» — как говорят англичане.
Но на елку, может быть, хватит — пересчитал бумажки, все время меняется их значимость, не успеваю привыкнуть!