Казаки крякнули, видно, смущенные какой-то не совсем казачьей фамилией атамана.
— Да тут гипсовый завод уникальный! — заговорили казаки.
— Низковольтная фабрика!
— Тысяча семьсот видов трав!
— Больше всего ионов кислорода на кубический сантиметр!
— Что ж теперь — бросай все и уходи? — взъерошил пышные усы Кныш, запуская ложку в кулеш. Остальные последовали его примеру.
— Да мы тут все знаем,— загомонили казаки.— Сколько веков живем вместе с ими! Греков знаем, ногайцев знаем, карачаевцев! В Канглы когда ездим грязь принимать, всегда ложимся в трусах, знаем, без трусов — оскорбление у них! В курсе уже: Эбзеев — значит, князь, Эркенов — вдвойне, Урусов — втройне! Мы знаем!
— Ну, подеремся порой по пьянке. Так и они нас! Чего ж тут такого? Не воевать же?.. Но дружка твово Ромку нам отдай — погутарить треба! — обратился вдруг к Генычу молодой казак.
«Спокойно, Геныч! Держи себя!» — своим внефизическим путем старался я и — преуспел! Геныч резко уставился в мою сторону: отстанешь — нет?!
— В общем, пока они там не разойдутся, мы не расходимся! — рявкнул Кныш.
— Разберемся! — выговорил Геныч и резко вышел, спасаясь, как я предполагаю, не столько от казаков, сколько от меня!
…Забыл, за каким плечом должен лететь ангел: за левым или за правым?
Геныч поддал — я за ним. Но при том, что характерно, я не порывал и с высшими сферами. Поспешая, я вдруг услышал тонкий ангельский голосок:
— Извините, я тоже ангел, только что слетел с горних высей! Хотелось бы кого-то спасти, но все тут такие мерзкие! Что бы вы посоветовали?
— Иди на!..— посоветовал ему я.
Неслабо для ангела? И устремился за Генычем.
И вот он словно споткнулся… выпрямился… и я почувствовал боль в левой ноге! Вселился! Я запрыгал, задергался. Потом затих… неудобно, наверное, сразу так бузить?
— Может, по рюмочке? — миролюбиво предложил я.
— С кем это — по рюмочке? — Геныч дернулся.
— Ну… на брудершафт.
— Как это?!
Между нами уже шла настоящая склока!
— Все, все… умолкаю!
Я стал смотреть наверх, где в лучах заката сияла капсула… Как раз на губе у Маркса… Губа не дура! Да, видать, упарились ребята за день — на головах друг у друга сидят! Нелепо нам и Западу воевать — мы всегда победим. За счет человеческого фактора! Они понимают его так: как бы создать условия людям — гальюн, сортир… Мы же — наоборот: как бы убрать сортир и поставить еще одну ракету. Поэтому мы и победим. Всегда.
Капсула ярко отражала закатный луч.
Конечно, можно сказать: засели там сатрапы, душители свободы, дуболомы безмозглые. Но все это можно лишь говорить, если не знаешь конкретно каждого, кто там сидит. Вообще, чтобы классово людей судить, надо никого конкретно не знать — тогда запросто!
А я вижу, как Ваня Нечитайло там сгорбился — двухметровый «сатрап»,— таких, как он, конструкторы не предвидели: потолок метр восемьдесят. Конечно, ударом кулака Ваня свалит быка, но человек добрый, нежный. Капитан волейбольной нашей команды, жутко переживающий, главный наш «столб». Помню, играли с погранцами и продули по-глупому: Ваня две подачи промазал. Плакал в раздевалке, слезы размазывая!
А Витя Маракулин, по прозвищу Короче? «Короче, прихожу к ней, она, короче…» Представляю, как своим «короче» всех достал!
Сидят там, в этой кастрюле, яйца вкрутую! Куда же этих «дышащих боем абантов» мне девать? Маются ребята, «делу не видя конца, для которого шли к Илиону», как писал старик. Ничего! «С ними дядька Черномор», как другой писал. Черномор — это я! Выручим!
…Как скучна стала набережная без греков! Закрыта всегда прежде распахнутая парикмахерская папаши Поднавраки — там такой гогот стоял! Неужто и Поднавраки там, на военной позиции — на голове Маркса?.. Или теперь уже — Марса?
Кофейная дяди Спиро. Как фокусник, по двадцать кофейных кувшинчиков в пальцах держал, в горячем песке их возил и поднимал за мгновение до закипания, чтобы не переливалось,— закипало уже в воздухе!
И тут я окончательно понял, что сосет душу… Тишина! Бульдозер над тоннелем умолк, больше не тарахтит, не сгребает оползень — значит, скоро запечатает тут нас… Неужто Ясон на позиции? Ну, дела!
Неужели мирно не рассосется?
…Но это уж мысль, скорее всего, моя, Сани, а не Геныча… тот даже глаза вытаращил от удивления! Как это — мирно?
Ну что ж… это, наверное, хорошо: одна мысль его, вторая — моя. Одна голова — хорошо, две — лучше!
Все сложно в это непростое время…
«Опять плетешь?!» — Это уже злобный окрик Геныча.
Хватит шляться! Люди ждут. И никаких больше «по рюмочке»!
Геныч свернул в больничный сад.
Штаб совместных учений для конспирации в Первом, старинном корпусе больницы — бывший Охотничий домик. Грунин тут лечится от геморроя и одновременно командует совместными учениями… И как эти Гиганты все успевают!?
Грунин сидит за старинным резным столом со свисающими гроздьями. Напротив него, за столом поменьше, батя Карпентер, или, как я его зову иногда, старина Карп! Прибыл сюда со своими богатырями — для конспирации — под видом археологов. Гинеколог-археолог-плотник! На все руки мастак.
В углу в глубоком кожаном кресле скромно тонет Алехин — главный, конечно, затейник всей этой бузы, хотя держится отстраненно, как бы скучает.
Как специалист по этой местности, по ее нравам и красотам, старик Колояров сидит, ученый-этнограф, разбросав седые волосы из ноздрей.
Зысь, директор виносовхоза… Как же — на его территории произойдут бои!
Маркел тут же сидит, всех ненавидя; при этом сдаточный мастер «летающей кастрюльки»: что-то ему не понравится — все забракует!
А где ж главный врач больницы — Гаврилиади, грек? Неужто же учения, как я и предполагал, до настоящей драки дошли, характер национальных столкновений приняли? Поэтому, что ли, Гаврилиади нет, которого еще обком от греческого населения в верхушку включил? Ну, дела! Всегда его как главного врача больницы запрашивали перед учениями о готовности — какое же учение без раненых!
Вместо него скромно Ромка сияет… Главный врач?
Что приятно в нашей стране — и даже в отдельно взятом населенном пункте,— не уследишь за событиями!
— О! Вот и дядька Черномор прибыл! — добродушно Грунин пробасил, очевидно, имея в виду моих «тридцать рыцарей прекрасных», что сейчас в кастрюльке кипят.— Ну, что ж, начнем!
Сколько уже таких учений было, хоть и не совместных: десантная «щука» брюхом выползала на берег, и мы из пасти ее летели, как горох! Ну, по ходу своего маршрута исправляли всяческие мелкие недостатки, немножко полемизировали с местными пограничниками и — вперед! Прорывались в горы, к монастырю, а туда уже привозили зечек из соседней зоны на сбор винограда. Небольшой праздник Вакха получался.
Ясное дело, это вызывало как бы недовольство начальства, Грунин ворчал, но Зысь вполне открыто ему на совещании заявлял: «Если твои орлы моих курочек не потопчут, работать они не будут, а значит, не будет винограда и, стало быть, вина!» Знаменитого местного пелагейского вина типа хереса. Необходимый этап производства: «Процесс глубокого хересования в цистернах» — без этого никак. И все понимали, хоть ничего такого не было в Уставе, но не все же запишешь в Устав!
Помню, три года назад смотрел процесс выгрузки из эшелона наших красавиц — все коренастые, разрисованные… Да-а. Одна выскочила и перед замом по режиму стала вихляться:
Раньше был у нас режим:
Пое…— и лежим,
А теперь у нас режим —
Пое…— и бежим!
Тот только усмехался — привык. Боялся я — как гвардейцы мои? Не подкачают? Оказалось — ничего! Не подвели своего батьку! Впрочем, тебя полгода в консервной банке подержи — любая покажется красоткой, тем более в темноте!
— …Ну, так чего решаем? — Грунин прохрипел.— События, как понимаете, вышли из-под нашего контроля, внезапно национальный характер приобрели! — И в упор смотрит на господина Карпа: явно не без твоего участия это содеялось.
— Мне думается,— надменно Карп отвечает,— что национальные проблемы тут существовали всегда! Правда, подавлялись тоталитарной машиной, но это другое дело…
Тоталитарная машина — это я.
— …запрещались народные обычаи, традиции, преподавание на родном языке!
Ну, да! Есть тут за хребтом два совхоза: один греческий, другой — корейский. Сунься туда попробуй, начни командовать — голову оторвут! Никто к ним и не суется.
— По-моему, тебя особенно один национальный обычай волнует! — Грунин усмехается.— Говоришь, в седую древность уходит?
Карп сделал гордую позу, потом кивнул ассистенту, и тот вытащил из мешка позеленевшую статуэтку, на стол поставил.
Вот это да!
Немая сцена.
Вот так «седая старина»!
Маркел аж позеленел!
На небольшом изъеденном постаменте скульптурная группа: пузатый Вакх, расставив раскоряченные копытца, вдувает козе!
Вот так праздник винограда!
Все вдруг грохнули. Карпентер обиженно откинулся.
— Вот оно — ваше отношение к традициям целого народа! Десятилетиями вы скрывали от народа его прошлое, запрещая раскопки!
— И правильно запрещали! — Маркел прохрипел.
— И не случайно лучшие представители этого народа кинулись сейчас на раскоп, защищать истоки древней культуры! — закончил Карпентер.
Неожиданно раздались аплодисменты. Карпентер смутился.
Я любовался Вакхом. Да, это шедевр! Изображен в момент «отката орудия» и производит сильный эффект. Такие «орудия» существуют лишь в легендах — в реальной жизни не приходилось встречать! Да и обычая такого, честно, у них не встречал. Дружил со многими семьями, бывал на свадьбах, похоронах, но такого не встречал!
Но, как говорится, искусство выше жизни, ему видней!
Конечно, такое наследие надо защищать! Не от этого ли наследия и главврач Гаврилиади скрылся? Неужели он тоже там?
Из окна было видно, что из шевелюры Маркса шел дым, играя в закатных прожекторных лучах. «Партизаны» ужинали. Мечтали о доме, конечно, видели с высоты свои крыши… Но — «наследие», едри его корень! Против наследия не попрешь! Попали в «запендню», как говорил один мой приятель.