«Нет, он, Озол, не сядет рядом с этим «библейским жеребцом», — так в насмешку издавна прозвали в волости Августа, ханжу, болтуна и в то же время мелочного и жадного человека. И Яна Приеде надо вырвать из зубов этой щуки. После своего возвращения из уезда Озол еще не успел поговорить с Яном, не знал, как тот подготовился к регистрации жителей, как начал вести хозяйство волости.
— Мы с Яном пойдем домой пешком, — произнес он строго. И Приеде, не сказав ни слова, соскочил с линейки, на которую уже успел было усесться, и бросил вожжи Ирме.
Озол с Мирдзой и Янисом вышли через ворота и свернули на тропинку.
— Ты, может, хотел бы поехать? — начал Озол разговор.
— Ничего, можно и пешком, — пробормотал Ян. — У меня только ноги что-то тяжеловаты.
— Не надо было столько пить.
— Да разве я по своей воле? Мне противна эта водка, — оправдывался Ян. — А он, этот Август, знай подливает да подливает.
— Тебе надо быть осторожным. Еще не раз вот такие августы будут пытаться напоить тебя, чтобы потом вся волость пальцем указывала. Ну, ладно, — Озол переменил разговор. — Расскажи, кто у тебя уже работает?
— Кроме рассыльного Рудиса Лайвиня, никого у меня нет. Он и повестки пишет.
— Как никого? Кто же будет завтра регистрировать население? — заволновался Озол.
— Вот и сам не знаю.
— Что? — Озол от изумления даже остановился. — Кому же это знать?
— Где ж я их возьму? — беспомощно спросил Ян и тоже остановился.
— С неба они не свалятся, самому надо найти. И секретаря у тебя тоже нет?
— Нет, — развел руками Ян.
— Значит, завтра с утра надо найти секретаря и канцелярских работников. Есть ли у тебя кто-нибудь на примете? — деловито спросил Озол.
— Да нет, — виновато пробормотал Ян. — Я думаю, может быть, прежний писарь, господин Янсон. Он это дело знает. Что я понимаю в таких делах?
— Ты, Ян, оставь этих «господ», — сказал Озол, отвыкший за эти годы от слова «господин». — А как он себя вел при немцах?
— Так себе, ничего. Что приказывали, то и делал, — ответил Ян.
— Но он ужасно пьет! — возмущенно воскликнула Мирдза.
— Обойдемся и без Янсона, — решил Озол. — Пусть идет в армию, может, там закалится.
— Он не захочет идти, — усмехнулась Мирдза. — Еще при немцах, бывало, говорил, что не может людей убивать, мягкий характер ему не позволяет этого. Он называет себя пацифистом.
— Ничего, ничего, — рассмеялся и Озол. — Если он не любит войну так же сильно, как мы, то пусть поможет поскорее ее окончить. Тем более ему теперь пришлось бы стрелять не в людей, а в фашистов.
— Да, но где же мы тогда возьмем писаря, — не поняв разговора, спросил Ян.
— Папа, нельзя ли — Зенту Плауде? — предложила Мирдза. — Она раньше некоторое время работала в лесничестве.
— А, эту невесту Густа Дудума? — переспросил Ян.
— Тьфу, как ты так можешь говорить! — рассердилась Мирдза. — Зента бегает от Густа, как от черта. Но он, словно дурной, вбил себе в голову, что сможет ее силком заполучить.
— Мирдзинь, дочка, — Озол взял дочь за локти и трижды повернул ее кругом. — Помоги уговорить Зенту прийти завтра работать, за это я тебе в следующий раз привезу конфетку!
6ВОЛОСТНОЕ СОБРАНИЕ
На другое утро Озол спозаранку отправился в местечко по ту сторону реки, где в бывшем помещении почты обосновался волостной исполнительный комитет. Ян Приеде поселился в том же доме, на втором этаже, в маленькой чердачной комнатушке. Когда пришел Озол, он уже был во дворе у колодца и лил себе на голову холодную воду.
— Что, голова болит? — поздоровавшись, спросил Озол.
— Ну да, болит, — пробурчал Ян. — Я ее, эту водку, больше в рот не возьму.
— Можем мы начать работу? Ты уже позавтракал?
— Да нечего же есть, — махнул Ян рукой.
— Как нечего есть? — не понял Озол.
— Нечего. Вчера последний кусок хлеба съел. Никто не продает. Говорят, будто мельница разрушена, молоть негде.
— А сам ты осматривал? Может, мельницу можно исправить?
— Пожалуй, можно. В мукомольне не было ни взрыва, ни пожара, только шерсточесалка взорвана. Остальное недавно разминировали. Только не знаю, кто унес приводной ремень.
— Наверно, унесли такие же мародеры, как твой бывший хозяин Петер Думинь, — Озол внимательно посмотрел Яну в глаза. — Ну расскажи откровенно, что у него дома понатаскано.
— Откуда мне знать, — Ян отвернулся. — Я работал в поле. Что он делал дома, того я не знаю.
— Ян, тебе надо бы оставить свое равнодушие, — с с жаром воскликнул Озол. — Пойми, ты отвечаешь за все имущество волости. И за благополучие всех жителей.
— Но мельница же принадлежит Лидаку, — оправдывался Ян. — Уехал и бросил все как было. Рассказывают, что сам и велел немцам взорвать.
— Так почему же ты говоришь, что мельница еще принадлежит Лидаку? — вспылил Озол. — Это наша волостная мельница. Нам нужно беречь каждый винтик, а не только ремень.
— Да как же я могу уберечь? — недовольно ответил Ян. — В правлении мне тоже надо бывать.
— Тебе нужно найти мельника, и пусть тот отвечает.
Во двор вошли Мирдза и Зента, румяные от утренней прохлады. Зента вела велосипед. Девушки были веселы, от них веяло молодым задором, что так не вязалось с равнодушием и вялостью Приеде. Одновременно в сердце Озола зашевелились жалость и сочувствие к Яну, который за всю свою жизнь только и знал, что тягость труда на чужих, хозяйских полях и в хлеву. С малолетства он не смел ничего желать. В тысячах людей это возбуждает упрямое стремление сломать такой порядок, но иным беспросветная жизнь надламывает крылья, и, когда такие люди вырываются на волю для полета, ими овладевает усталость. Но, может быть, это временная усталость и Ян Приеде стряхнет ее?
— Папа, я притащила Зенту чуть ли не силой, — весело щебетала Мирдза, держа за руку подругу, словно та собиралась убежать, — поэтому я должна получить две конфеты!
— В таком случае надо выяснить, не убежит ли она сразу же, — Озола заразила веселость девушки, — тогда ты не получишь ни одной.
— Это странно, — Зента состроила капризную гримасу, — я должна работать, как вол, а Мирдза будет лакомиться.
— Ну, если ты будешь хорошо работать, то председатель тебя одним шоколадом кормить будет, — подзадоривала ее Мирдза.
— Откуда я его возьму, с неба упадет, что ли, — проворчал Ян, не поняв шутки.
— Ну, ладно, девушки, — Озол стал серьезным, — шутить — это хорошо, но нам быстренько надо браться за работу. Пойдемте.
— Подождите! — Зента схватила его за рукав. — Подумайте хорошенько, ну какая из меня секретарша — мне ведь только двадцать два года.
— Самое время начинать серьезную работу, — сказал Озол. — На фронте ребята в таком возрасте уже командуют. Так неужели девушки в тылу с бумагами не управятся?
В канцелярии новые работники сразу же столкнулись с трудностями: не было копировальной бумаги, поэтому каждый опросный лист надо было писать и расчерчивать в отдельности. Как ни старались они втроем — Ян из-за своего плохого почерка в этой работе не участвовал, — время двигалось быстрее их рук.
— Так ничего не получится! — Озол нервно бросил карандаш. — Надо найти еще помощников.
— Я могла бы съездить на велосипеде за Эриком Лидумом, — смущенно вставила Мирдза и густо покраснела. — У него четкий почерк.
Зента поняла, почему она покраснела, но, желая поддразнить подругу, с улыбкой заглянула ей в глаза и вполголоса, словно опасаясь, как бы ее не услышали, таким же тоном добавила:
— А я могла бы съездить за Густом Дудумом…
Озол слышал это замечание, но ему было некогда вникать в скрытый смысл девичьих шуток. Он видел на столе кипу еще чистых листов, и ему становилось не по себе — вот-вот начнет сходиться народ, соберется вся волость, после короткого собрания надо будет провести регистрацию, но ничего еще не готово, людям придется ждать, и с полным основанием они будут роптать, что их отрывают от самой срочной работы — от уборки перезревшего урожая.
— Поезжай, Мирдза, побыстрее, попроси Эрика и также Салениека, — скомандовал Озол. — Когда соберутся люди, найдем среди них еще кого-нибудь.
— А ты, Ян, мог хотя бы графить линии, — сдержанно сказал он. Озол чувствовал, что к горлу подкатывает досада на Яна, который спокойно сидит, сложа руки, словно ему нет никакого дела ни до лихорадочной спешки, охватившей остальных, ни до чувства ответственности.
— А где твой Рудис Лайвинь? Почему он не является? — строго спросил Озол, сердясь, что Ян слишком медленно потянулся за листом бумаги, намусолил палец и пощупал, не склеились ли листы.
— Да я же не знаю, — спокойно ответил Ян. — Вчера он на похоронах был. Многовато выпил.
— Берет пример с начальника, — заметил Озол.
У Яна начали дрожать руки, и лист бумаги полетел под стол. Ему казалось, что новая жизнь, новая его должность увлекла его, как волнующееся море, но он плавать не умеет, а Озол, желая научить, так безжалостен, что время от времени погружает его с головой в воду. Ему стало жаль прошлого, когда самому ни за что не надо было отвечать и не приходилось думать о том, что делать сегодня или завтра. Что хозяин велел, то и делал, был кое-как сыт и одет, и что еще можно было требовать от жизни в свои пятьдесят пять лет? Три недели тому назад, когда Озол предложил ему взяться за новую работу, в нем зашевелилось какое-то жившее в глубине сердца чувство обиды. В памяти всплыли спесивые волостные старшины ульманисовского времени, не дававшие ему земли, которой он так добивался. Вся жизнь тогда обернулась иначе, чем он надеялся. Мария, с которой они работали вместе три лета и условились пожениться, ушла к другому. Мельник Лидак, одно время бывший старшиной, даже не отвечал на приветствия Яна — ты, мол, батрацкая душа, не достоин, чтобы я из-за твоего «здравствуйте» рот раскрывал. И Яну казалось, что, заняв новую должность, он стряхнет с себя все былые унижения и оскорбления, на которые жизнь не скупилась для него. Но высокая должность требовала большой ответственности, умения самому руководить и распоряжаться, а этому он нигде не учился. В школу ходил только две зимы, от Мартинова дня до Юрьева дня, и научился немногому. Чего же вдруг захотел от него Озол? Был бы хоть помоложе, мог бы втянуться. Те, что выполняли эту работу раньше, и те, что будут выполнять ее теперь, тоже ведь только люди. А куда он годится теперь — даже пальцы не гнутся, фамилию и ту трудно вывести под повесткой. Когда Рудис Лайвинь накрутит на бумаге свои завитушки, словно поросячьи хвосты, и прочесть путем невозможно, — так себе самому порку подпишешь. Парень только ухмыляется, когда он по складам разбирает его каракули.