— Ну, а такие факты, как безработица и тому подобное? — перебили Эльзу вопросом.
— В данном случае людей убеждали, что это лишь индивидуальное несчастье того или иного человека, — сказала Эльза, подумав. — Ведь проповедовали же, что при наличии предприимчивости и толковой головы, каждый пастушонок может стать миллионером. Трудности испытывали десятки тысяч, но лишь сотни разбирались в настоящих причинах. Правда не доходила до всех. Ей просто затыкали рот.
— Скажите, а как вы узнали правду? — спросил кто-то. — Вы тоже работали в подполье?
— Нет, — ответила Эльза и покраснела. — Правду я узнала в вашей стране.
— Вы в эти годы были там? — заговорил усатый сосед. — А теперь, стало быть, вернулись домой. Семья-то в целости?
Эльза снова покраснела. Как признаться, что муж, молодой, здоровый человек, служил оккупантам? В это мгновение она почувствовала, как сильно ненавидит Артура, презрения одного было мало. Трус и тряпка — и ему она посвятила свои лучшие чувства, первую любовь!
— У меня здесь нет семьи, — холодно ответила она. — Когда-то был муж. Но он остался жить с немцами. В эти годы, когда приходилось видеть так много страданий, так много убитых и искалеченных людей, я часто думала: смогла бы я подать руку кому-нибудь из оккупантов? Мне казалось — нет, казалось, что моя жизнь будет слишком короткой, чтобы все это забыть. И когда я, приехав сюда, узнала, что мой муж сидел за одним столом с оккупантами и шуцманами, пил вместе с ними, то почувствовала, что не смогу подать ему руки даже как обыкновенному знакомому.
— Вы очень горячая, — сказал сидевший напротив офицер. — Мне нравятся такие люди! Не люблю вялых, заржавелых, равнодушных. Любить так любить, а если презирать, то так, чтобы врагу от одного взгляда твоего страшно становилось.
Уже замелькали знакомые места родной волости Эльзы. С интересом она смотрела на ближайшие к дороге дома, пытаясь угадать, остались ли хозяева или уехали с немцами. Какой-то чужой показалась родная сторона, природа изуродована, поля заросли сорняками, дома стояли оголенные — вместо яблонь вокруг них чернели пни, заборы обвалились, цветочные клумбы запущены или вытоптаны. У нее дрогнуло сердце: «Что с тобой сделали, любимая, родная сторонка!»
На большаке она увидела молоденькую, одетую в легкое платье девушку. Энергичная и задорная походка показалась знакомой. Машина быстро нагнала девушку, и Эльза успела посмотреть ей в лицо. Мирдза! Мирдза Озол! Перед войной она была еще школьницей, а теперь выросла в стройную, красивую девушку. Эльза помахала рукой, и Мирдза ответила ей тем же.
— Это ваша знакомая? — спросил один из офицеров. — Подвезем ее немного. — Он велел остановить машину и помог Мирдзе перелезть через борт. Усач пересел подальше, уступив девушке место. Большие голубые глаза ее приветливо улыбались.
— Знакомьте нас, Эльза Петровна, — раздалось сразу несколько голосов.
— Зовут ее Мирдза, — сказала Эльза, — а это…
— А мы — большевики! — перебили ее. — Ну и страшно же вам, Мирдза, а?
Мирдза громко засмеялась. Она понимала по-русски, но говорить стеснялась, боясь ошибок. Поэтому она сказала Эльзе по-латышски:
— Тогда мне своего отца тоже надо было бы бояться.
Эльза перевела ответ — и эти слова сразу сблизили девушку и военных.
Упоминание об отце напомнило Эльзе о переданной «посылочке». Она вынула из кармана одну конфетку и подала Мирдзе, сказав:
— Чтобы не забыть, отдам сразу. Это тебе посылает отец. Наверное, ты у него хорошая дочь.
Бойцы смеялись над смущением и детской радостью девушки, спрятавшей конфету в карман.
— Вряд ли это понравится ей, — поддразнил кто-то, — немецкие офицеры, наверное, угощали шоколадом.
— Плевала я на их шоколад! — возмущенно воскликнула Мирдза.
— Вот молодец, девушка! — засмеялся один из офицеров и положил ей на колени конфету. Теперь со всех сторон к Мирдзе тянулись руки, предлагавшие шоколад, печенье, а усатый солдат вытащил из кармана кусок сахара. Мирдза покраснела. Ей было так хорошо среди этих простых, сердечных людей. Они вели себя с ней, с чужой девушкой, как с товарищем, человеком, младшей сестрой, хотя она с ними и говорить-то как следует не умела.
Машина приближалась к местечку. Эльза жадно смотрела на знакомые, близкие пейзажи. Вот кладбище. Обычно в эту пору года под березками расстилался ковер белых цветов. Теперь березы повалены вдоль и поперек, могилы изрезаны траншеями, кресты разбросаны, памятники опрокинуты.
«Найду ли я еще могилу матери или отца!» — Эльза помрачнела. Для этих немецких громил не было ничего святого и неприкосновенного, они нарушили покой даже на кладбище, превратив его в поле боя. От церкви остались закоптелые стены, а там, где стоял народный дом, даже фундамента не видно было.
Машина переехала через временный мост, построенный рядом со сгоревшим. За рекой начинался более оживленный район, здесь сохранились жилые дома. Встречные с любопытством смотрели на девушек, сидевших между военными. Эльза узнавала некоторых прохожих и здоровалась. Те удивленно останавливались и смотрели вслед, словно не узнавали.
И вот она увидела того, кого так боялась встретить. Она увидела Артура. Он шел по обочине дороги, понурив голову, шляпа съехала на затылок, потертое пальто было расстегнуто. Он пытался ступать твердо и прямо, но то одна, то другая нога отклонялась в сторону, увлекая за собою его стройную фигуру. Артур был пьян.
Когда машина с ним поравнялась, он посмотрел на нее пустыми глазами и его взгляд тупо скользнул вниз. Потом его словно осенила внезапная вспышка воспоминаний, он стремительно повернулся и посмотрел вслед машине, сбавлявшей скорость. Эльза видела, как он, должно быть, не поверив себе, вяло махнул рукой и хотел уже поплестись дальше, но вдруг снова обернулся и стал смотреть на машину и замахал, словно делая знак, чтобы грузовик остановился. Как это ни неприятно было, но пришлось остановиться, так как Мирдза сказала, что они уже доехали до исполкома — их конечной цели.
Тепло простившись с военными, Эльза и Мирдза слезли.
— Приезжайте к нам к Октябрьским праздникам на фронт! — кричали им из машины.
— Тогда вы уже будете в Германии, а у нас нет заграничных паспортов, — пошутила Эльза.
— Хорошие девушки! — услышали они за собой.
Мирдза не повела Эльзу сразу в исполком, думая, что та хочет обождать своего мужа, поздороваться с ним. Но Эльзе казалось, что у нее земля горит под ногами, а воздух сгустился, как летом перед грозой. Она поговорит с Янсоном, скажет ему все — смелости у нее хватит, но ей угрожало это неприятное объяснение на улице, на глазах у людей, с пьяным человеком, которому нельзя дать понять взглядом, несколькими словами, что здесь не место ни для идиллической встречи двух любящих друг друга людей, ни для восстановления разорванных уз. Эльза схватила руку Мирдзы, крепко сдавила, впившись ногтями в ладонь.
— Мирдзинь, пойдем быстрее, — прошептала она, сжимая зубы.
— Ах, так, — наивно сказала Мирдза и стремительно увлекла Эльзу за собой по ступенькам.
В помещении исполнительного комитета, к счастью, не было посетителей. Там сидели лишь Зента и Ян Приеде, которого Эльза не знала. Зента бросила карандаш и кинулась обнимать подругу детства. Эльза целовала Зенту, слышала ее шумные выражения восторга, но слов не могла разобрать, — она настороженно посматривала на дверь — не откроется ли она, не войдет ли Артур.
— Зентынь, — попросила Эльза, — нет ли здесь какой-нибудь свободной комнаты? Хочу переодеться, запылилась в дороге, — наспех она ничего другого не могла придумать.
— Милая, я живу за городом, в своей старой халупке, — развела Зента руками. — Сейчас мы сбегаем на обед. Я для тебя даже баньку истоплю.
За окном мелькнула шляпа Артура, и сразу же на ступеньках послышались его неуверенные шаги, дрожащая рука открыла дверь, и он вошел.
— Не Эльза ли это приехала? — спросил он.
— Ну, конечно, она! — весело ответила Зента, не подозревая о переживаниях подруги. — Примите ее из моих рук, хотя она сначала хотела приготовиться к этому торжественному моменту.
— Эльзинь, Эльзинь, ты… ты… — запинался Янсон, приближаясь к Эльзе. — Как я тебя ждал!
— И пил, — резко перебила его Эльза.
— Да… это только так… от тоски… но не всегда… — оправдывался он. — Эльзинь, дорогая… — Он хотел ее обнять.
Эльза отступила и, защищаясь, подняла руки:
— Нет, чужие люди так не здороваются, — сказала она, отчеканивая каждый слог.
— Чужие… я чужой?.. ты чужая? — заикался Артур.
— Мы чужие, — ответила Эльза и удивилась, какое спокойствие, холодное, безразличное спокойствие овладело учащенно бившимся сердцем и разогнало прихлынувшую к мозгу кровь.
— Как же так, я ведь ждал тебя?.. — не унимался Артур.
— Ты сейчас в таком состоянии, что серьезно говорить с тобой нельзя, — твердо сказала Эльза. — Иди домой, проспись, а завтра поговорим обо всем.
— Иди домой?.. Пойдем домой, Эльзинь! Я привел в порядок твою комнатку… Твои вещи я зарыл в землю. Все уцелело… Теперь они опять сложены, как были. Ты увидишь… Я все помню, где что стояло.
— Это больше не моя комната, и я туда ногой не ступлю, — раздраженно воскликнула Эльза. — Прошу тебя, иди же! — она чувствовала, что жестока, но быть такой ее заставлял жалкий, несчастный вид Артура. Он стоял перед ней отчаявшийся и растерянно мял в руках шляпу, на осунувшемся лице не было ни кровинки.
Он был похож на человека, нуждающегося в помощи, в сильной руке, которая послужила бы ему опорой, а этой опорой могла быть только ее рука, никто другой спасти его не мог. Но тогда ей нужно пожертвовать собой — бросить Вилиса и всю эту полную горения новую жизнь, бурлящую вокруг нее; она должна свернуть с широкой дороги в гору — в узкий тупик. «Он ждет от меня жертв? — Эльза разжигала в себе гнев, чтобы освободиться от жалости. — Но какую жертву принес он сам? Подлизывался на пирушках к шуцманам, чтобы спокойно пережить войну. А там — милостивая судьба вернет любимую женщину. Пацифист ведь не может стать партизаном!»