— Н-да.
— И если у тебя, Янит, когда-нибудь не хватит чего, приходи к нам. Чувствуй себя своим человеком. Так долго вместе прожили, и разве мы когда-нибудь спорили или ругались? — Ирма даже всплакнула. — Я всегда самому говорила, — утерев глаза, продолжала она: — «Ян у нас, как свой человек. На старости, когда не сможет работать, надо будет его поддержать».
При этих словах Ян поднял голову. В его памяти всплыл случай, когда он еще первые годы работал у Думиней. Думинь велел перетаскивать на другое место доски от старого разобранного сарая, и Ян наступил на заржавленный гвоздь. Сперва он не обратил на это внимания, даже не перевязал. Но к вечеру нога начала ныть и напухать и на следующее утро так распухла, что нельзя было ступить. И все же его послали на работу. К вечеру нога посинела. Он накопал глины и приложил ее на ночь к ноге. Боль все усиливалась, его начало знобить, но никто, ни хозяин, ни хозяйка, не обмолвились ни словом о том, что нужно бы поехать к врачу, иначе человек ведь может умереть. Тогда у Думиней ходил в пастухах Петер Ванаг, тот самый, которого немцы угнали в Саласпилс, он был очень строптивый и часто хозяевам правду в глаза говорил. Ванаг сказал Думиню, что нельзя оставить человека без лечения, что за это можно попасть в тюрьму. Ну и рассердилась же тогда Ирма. Чуть было парня не выпорола. Как она кричала: «Такого лодыря, который не работает, а только хлеб ест, не к врачу возить, а из дома выгнать надо!» Сколько уж Ян тогда ел: мисочку похлебки и кусочек селедки не мог проглотить. Он все время хотел чего-нибудь кислого, — ну хоть простокваши, но кто ему давал? Алина Каула, работавшая в то время у Думиней батрачкой, иногда тайком черпала для него сыворотку из ушата для свиней. А теперь Ирма говорит об обеспечении старости! Тогда он, правда, решил у Думиней больше не оставаться, но затем, когда выздоровел и снова начал работать, хозяева стали добрее. Осмотревшись вокруг, он убедился, что у других хозяев было не лучше.
От горечи воспоминаний так пересохло в горле, что Ян не мог даже пробурчать и скупого «н-да».
Приближаясь к усадьбе Думиней, они еще издали увидели, что из сарая вывезено множество машин.
— Разве так можно, — заговорила Ирма дрожащим голосом, — открыть чужой сарай и все вывезти. Разве новая власть законов не признает? Докажи им, Ян, что теперь ты хозяин волости!
Во дворе она привязала лошадь и подвела Яна к сараю.
— Вот вам и свидетель, — язвительно обратилась она к Мирдзе и остальным. — Представитель власти — как скажет, так и будет. Ну, скажи им, Янит, скажи, обломай им рога, — подбадривала она Яна.
Ян остановился в дверях сарая, широко расставив ноги, и от удивления не мог проронить ни слова. Все напряженно ждали, когда он начнет говорить.
— Вот, черт возьми, полный сарай набил вещами! — вырвалось наконец у Яна.
Мирдза расхохоталась и посмотрела на Ирму, но та все еще стояла в воинственной позе.
— Да, сарай-то набит, но где же эти вещи раньше были? — строго спросила Ирма.
— А разве я знаю? — сердито пробурчал Ян.
— Ну, правильно, правильно, — подхватила Ирма, пытаясь истолковать ответ в свою пользу. — Ты ведь на наш чердак и на клеть не лазил, там эти вещи и стояли раньше.
— Да нет, — махнул Ян рукой. — Был я на чердаке. Когда сносили вниз гроб старого хозяина. И на клети. Когда мышеловки ставили.
— И там были эти вещи? — взволнованно спросила Мирдза. Она боялась, «выдержит ли Ян характер», не расстроит ли начатого дела.
— Нет же, — опять махнул Ян рукой. — Это он от соседей натаскал. Меня отсылал в поле подальше, чтобы не видел, а сам разъезжал.
— Ага! — заликовала Мирдза.
— Ах, вот какой ты! — Ирма угрожающе сверкнула глазами в сторону Яна. — Этакий… — она не могла найти слов, чтобы сказать, какой он.
— Дело ясно, — заключила Эльза. — Составим акт. — Ирма, убедившись, что игра проиграна, схватилась за голову и убежала.
— Даже не постыдилась, — усмехнулся Салениек, отворачиваясь. — Корысть у нее все же сильнее чести.
Лишь через некоторое время, когда опись уже приближалась к концу, она появилась вместе с младшим трехлетним сыном.
— Пойдем же, Ояринь, посмотрим, — говорила она ребенку громко, чтобы все слышали. — Пойдем, посмотрим, как наше добро забирают.
У дверей сарая стояла деревянная игрушечная лошадка. Маленький Ояр протянул к ней ручонки и радостно пролепетал:
— Лошадка!
— Пусть уж, сынок, берут эти дяди и тети твою лошадку, — как бы уговаривала Ирма ребенка надломленным голосом. — Их детям ведь тоже нужны игрушки.
— Это ведь лошадка Дзидрини Пакалн, — тихо сказал Эрик, взглянув на игрушку. — Пусть уж остается здесь. А то матери только больно будет…
К вечеру Эрик и Салениек увезли последние машины. Другие вещи пока оставили в сарае, заставив Ирму расписаться, что она отвечает за сохранность, пока найдутся владельцы.
— Подумайте, целый день мы провозились с этой сумасшедшей женщиной, — жаловалась Мирдза. — Когда же организовывать ребят на уборку? Эльза! — внезапно воскликнула она. — Ты доберешься домой без меня? То есть без велосипеда? Я сегодня вечером могла бы исколесить полволости.
— Колеси, Мирдзинь, — улыбнулась Эльза. — Доберусь как-нибудь до Зенты.
Мирдза быстро вскочила на велосипед и направилась к большаку. Эрик пошел к себе. Некоторое время Эльза и Салениек шли молча.
— Я завидую Мирдзе, — нарушил Салениек молчание. — В ней столько энергии, столько пыла, молодости.
— А я уж начинаю сомневаться, — задумчиво ответила Эльза, — сможет ли она быть волостным комсоргом. Очень она горячая.
— Но у нее есть нечто такое, чего многим не хватает, — возразил Салениек. — Она активна по отношению ко всему. В особенности по отношению к несправедливости. В ней нет крестьянского равнодушия, так хорошо высказанного в поговорке: «не мой конь, не мой воз».
Эльза покачала головой, выражая сомнение.
— Ей еще много надо учиться. Пожалуй, разумнее было бы назначить Зенту, хотя бы временно.
Оставшись одна, Эльза медленно шла по большаку, размышляя обо всем, что сегодня произошло. Нечто тяжелое и неприятное давило ее, и она не могла от этого избавиться, как ни старалась доказать себе, что отнятие машин было справедливым и необходимым. Казалось, что к одежде пристали все те грязные слова, которыми бросалась Ирма. И еще присоединились сомнения, поступили ли они законно. Не вовлекла ли их Мирдза своей стремительностью в приключение, за которое можно получить выговор, ведь юридически это изъятие машин оформлено не было. Конечно, правда на стороне Мирдзы, машины нужны для уборки урожая. А Ирма ведь не пойдет жаловаться — она хорошо знает, что за нее никто не заступится. Шум вокруг этого дела уляжется, и это даже одобрят, но можно ли положиться на Мирдзу, не окажется ли она когда-нибудь слишком опрометчивой? Зента — эта три раза обдумает, прежде чем предпримет что-нибудь важное, а Мирдза, словно пламя — загорается и пылает. Салениек правильно сказал — ей свойственна активность, горение, но это она и так сможет использовать в комсомольской работе.
9РАБОТА НАЧИНАЕТСЯ
До вечера Мирдза успела объехать даже больше половины волости. Она побывала во всех домах, где, как ей было известно, жили прежние безземельные крестьяне, которые при немцах, конечно, вынуждены были работать у хозяев. Побеседовав с людьми и расспросив, кто чем занимается и как думает устраиваться, теперь — ведь они имеют право на землю, — она просила их помочь убрать урожай и разъяснила им условия: сколько будет выдано за уборку и сколько сдано государству.
К вечеру Мирдза так устала, что охотно бы осталась ночевать у Зенты. Но дома ждет мать, которая ни за что не заснет, если дочка не придет домой.
— Прямо беда с матерью, — досадовала она, накачивая велосипедную шину, и тут же вспомнила, как сама беспокоилась за судьбу матери на лугу Дуниса во время вынужденных скитаний.
Трудно было с матерью — она все продолжала тосковать по Карлену, ни отец, ни Мирдза не могли рассеять ее мрачной подавленности. Это все понятно, но все же тяжело смотреть, как она мучается, ходит, словно лунатик, а иногда даже не понимает, что ей говорят. Да и вокруг горя много, у женщин заплаканные глаза. О чем бы ни говорили, всегда возвращаются к одному и тому же: «Бог знает, вернется ли мой сын… На войне ведь гибнут люди, а не камни». Эрику тоже тяжело. Мать каждый день плачет, то по Алмине, то по Яну. Эрик говорит: «Хорошо, что столько работы накопилось, только это и отвлекает мать, не дает ей постоянно плакать и вздыхать». Может она, Мирдза, плохая сестра, но такая уж есть — плакать не умеет. Она, правда, часто сожалеет, что нет Карлена. Вот хотя бы теперь, — ого, какие у них были бы бригады, и, вообще, они вдвоем бы всю волость перевернули. Эрик, правда, тоже хороший парень и, — ну да, он именно такой, каким ему нужно быть. Но его нельзя так дразнить и сердить, как Карлена. Эрика вообще нельзя вывести из себя. Карлену, бывало, только слово скажи — сразу же искры посыплются. Нет, такой парень не может пропасть, наверно, как-нибудь вывернется. Немцам служить не станет.
Уже было совсем темно, когда Мирдза проезжала мимо усадьбы Саркалисов. В окне старухи был свет, и за занавесками шевелились крупные тени. Казалось, по комнате двигается несколько человек. Со двора выбежала собака и пронзительно залаяла. Тени в окне внезапно растаяли. «Должно быть, Саркалиене перепугалась», — тихо усмехнулась Мирдза и позвала собаку; та узнала девушку, кормившую ее летом, и замолчала.
Как и следовало ожидать, мать еще не спала. При свете коптилки она штопала чулки. Когда Мирдза рассказала о предстоящей завтра работе, мать еще больше ссутулилась над своим рукоделием.
— Все уходят от меня, я всегда остаюсь одна, — заговорила мать, когда Мирдза села ужинать. — Отец ушел, тебя тоже почти никогда дома не бывает. — Она говорила это тихо, без упрека, словно сама с собой. — Хлеб одна убрала. Это бы еще ничего, сколько уж его там было. Но мысли, которые дон