— Вот мы тут работаем, — с сомнением в голосе вдруг заговорила местная швея Тауринь, — но кто знает, что заработаем. Говорят, немцы придут обратно.
— Кто это рассказывает? — воскликнула Мирдза.
— Так говорят, — неохотно вымолвила Тауринь. — Августу Мигле какой-то офицер рассказывал.
— Ложь! — с жаром возразила Мирдза, вспомнив листовку, виденную сегодня утром в имении. — Это ему не офицер рассказывал, а бандит какой-нибудь.
— Я ведь не знаю, — пожала швея плечами. — Люди говорят.
— Всякое можно наговорить! — сердито сказала Мирдза и пожалела, что не спросила у Эльзы, не получила ли она из уезда сведений о положении на фронте. Получается, что волость живет, как в мешке, — газеты еще не приходят, радио в исполкоме тоже еще не установлено. За это надо бы взяться Яну Приеде, но он, как медведь, — все двигай его да толкай. Зента же совсем зарылась в бумаги. Ей нужно сообщать сведения о жителях, о посеве, о скоте, о разрушениях, надо писать отчет уездным властям. Ян только успевает подписывать. Сегодня же вечером надо попытаться при помощи Зенты получить сводки с фронтов и завтра рассказать всем, чтобы заткнуть рты сочинителям слухов.
Закусив, люди не стали отдыхать. Долготерпеливые хлеба уже не могли ждать больше ни часа. А потом еще надо убирать картофельные поля! Погода ведь тоже не всегда будет такой благоприятной. Уже октябрь.
— Что вы, молодые ребята, словно воды в рот набрали, — крикнул Лауск подросткам, молча связывавшим снопы. — Хоть бы песню какую затянули. Тогда совсем по-другому работа пойдет.
«Эх, елки-палки, вас люблю я», — пискливым голосом затянула Тауринь, бросив вызывающий взгляд на Иманта Лауска, пятнадцатилетнего подростка, работавшего рядом с нею. Некоторые девушки засмеялись и хотели было ее поддержать, но вмешалась Мирдза.
— Эту песенку пели при немцах, и она уже давно опротивела. От нее гнилью несет, — сморщилась она. — Ребята, разве вы уже забыли те песни, которые разучивали в школе до войны?
И молодежь, словно по сигналу дирижера, запела полным голосом: «Широка страна моя родная». Они не забыли ни слов, ни мелодии. Как мощный поток, песня разрушала стены взаимной отчужденности и замкнутости — ведь в течение трех лет родители учили детей держать язык за зубами и не доверяться друг другу.
— Мне все же не нравятся эти большевистские песни, — скривила Тауриня свой ротик. — Звучать-то они звучат, а вот когда поешь, сердца в них никак не вложишь.
— Если сердце в «елках-палках» застряло, тогда, конечно, не вложишь, — усмехнулась Мирдза.
— Да ведь есть и другие песни, — оправдывалась швея, — например, о чувствах…
Словно желая подразнить ее, ребята еще громче и с большим подъемом запели «Москва моя».
Вернулась учительница Калупе и сразу принялась таскать снопы. Мирдза пытливо посмотрела на нее и, не вытерпев, спросила:
— Можно вас поздравить с должностью директора?
— Нельзя, — улыбнулась она. — По-прежнему осталась учительницей.
— Почему же так? — разочарованно спросила Мирдза. — Вы же огорчаете Эльзу.
— Есть такая поговорка: «чего не донесешь, того и не поднимай», — рассуждала Калупе — Я никогда не руководила школой, а за эти годы даже отвыкла от работы рядовой учительницы. Все равно через некоторое время пришлось бы меня снять, как несправившуюся. Какая от этого польза — намучаешься и уйдешь с позором.
— Но вы бы освоились, — запротестовала Мирдза. — Каждый ведь когда-нибудь впервые начинает.
— Это все совершенно правильно, то же самое я всегда говорю другим, но самой мне никто не сумел этого сказать так, чтобы я поверила. Я слишком хорошо себя знаю, чтобы не поверить другому, — пыталась закончить этот разговор Калупе.
— Но как же теперь быть? — удрученно спросила Мирдза.
— Я подсказала товарищу Янсон кандидатуру Салениека, — добавила Калупе.
— Так я его сразу свезу к Эльзе, — заторопилась Мирдза. Сложив в копну охапку снопов, она стремительно вскочила на велосипед и вскоре исчезла за бугорком. Ей и в голову не пришло спросить Калупе, хочет ли вообще Эльза говорить с Салениеком.
В бригаде, что работала на полях имения, дело спорилось хорошо. Тремя жнейками сжали ячмень и овес. Когда Мирдза прибыла туда, лошади уже были запряжены в сани, на которых хлеб свозили к скирдам.
— Вы разъезжаете, как в старину цари: летом на санях, — пошутила Мирдза.
— Как на помещичью землю попали, сразу вельможами стали, хотя с виду и крестьянами остались, — пошутил в ответ старый Пакалн, поглаживая бороду.
— Раз у вас тут так все механизировано, то не беда, если я заберу одного человека. — Мирдза сразу же приступила к делу. — Эльза… товарищ Янсон хотела поговорить с товарищем Салениеком. Мне надо доставить вас в исполком. Велосипеда у вас с собою нет? Нет. Отвезу на багажнике.
— Лучше уж наоборот. Я не так воспитан, чтобы позволить даме себя обслуживать, — улыбнулся Салениек, забирая у Мирдзы велосипед.
Когда Мирдза с Салениеком вошли в исполком, Эльза удивленно посмотрела на них, но тут же постаралась скрыть свое удивление. Калупе ей подсказала, что Салениек мог бы руководить школой, но Эльза хотела об этом еще подумать, может быть, посоветоваться в уезде, потом уже поговорить с Салениеком. «Мирдза проявила очередную торопливость», — подумала она, но теперь уж ничего нельзя было сделать.
— Вам, наверное, уже известно, о чем я хочу с вами говорить, — начала Эльза.
— По дороге товарищ Мирдза мне в нескольких словах уже сказала, в чем дело, — признался Салениек.
— Так, может быть, у вас ответ уже готов?
— Нет, не готов, — медленно ответил Салениек. — У меня было другое намерение. Повоевать на фронте.
— Воевать можно всюду — и на фронте, и в тылу. Мы не делаем большой разницы между фронтом и тылом, — говорила Эльза, пытливо всматриваясь в собеседника. — И в тылу необходимы люди, и поэтому многие работники бронируются. А раз это делается, значит, работа таких людей считается столь же важной, как и борьба на фронте.
— Я подумаю, — понемногу сдавался Салениек.
— Но в принципе вы не возражаете, чтобы взять на себя руководство школой? — спросила Эльза. — Таких сомнений, как у товарища Калупе, у вас нет: не умеет, мол, выступать на собраниях, не знакома с административной работой, не может проявить настойчивости в учреждениях и быть требовательной к своим коллегам?
— Нет, этих сомнений у меня нет. На собраниях говорить смогу, остальное тоже не считаю китайской грамотой, — как-то торопливо ответил Салениек. — Но мне ведь не обязательно давать ответ сразу же? — добавил он.
— Было бы хорошо, если бы вы ответили до послезавтра, тогда я поеду обратно в уезд, — закончила Эльза и встала. — Между прочим, вам нужно решать быстрее, в ближайшее время может быть мобилизация. Если вы согласитесь и отдел народного образования вас утвердит, то это нужно срочно оформить. Подайте свою автобиографию.
Салениек простился и ушел, отклонив предложение Мирдзы поехать на велосипеде. Очевидно, он хотел остаться один и по дороге обдумать сделанное ему предложение.
Наступило молчание, и Мирдза почувствовала, что она сделала что-то не так. У Эльзы на лбу залегла глубокая складка.
— Разве не надо было привозить его сюда? — виновато спросила Мирдза.
— Чего теперь спрашивать, надо было или не надо, — ответила Эльза. — Только может неприятность получиться: мы его пригласили, а уезд вдруг не утвердит. Лучше расскажи, как идут дела в твоих бригадах? Успеют ли сжать до мобилизации?
Мирдза немного воспрянула духом. Если она и допустила промах, поторопившись пригласить Салениека, то работой бригад все же может гордиться.
— Если погода продержится еще несколько дней, то весь хлеб будет в копнах, — говорила она улыбаясь. — Останется только свезти его в сараи и выкопать картофель. Однако беда в том, что у некоторых начинают появляться сомнения. Кто-то распространяет разные слухи. Говорят даже, что немцы идут обратно. Надо бы ежедневно снабжать нас информацией о положении на фронтах, иначе мы не знаем, что сказать в ответ.
Теперь и Эльза спохватилась, что вот уже несколько дней не читала сводок Информбюро. Из-за спешки в работе и личных своих осложнений она об этом как-то забыла. Казалось совершенно естественным, что Красная Армия идет вперед, и ей даже на ум не приходило узнать, как далеко она ушла. Может, уже Рига освобождена? А ведь узнать было легко. Ежедневно через местечко проезжали армейские машины. У солдат были, по крайней мере, фронтовые газеты. Скоро воинские части восстановят и телефонную связь между уездом и волостью. Представитель управления связи уже налаживал в доме исполкома почтовое отделение. Постепенно будут восстановлены все жизненные нервы.
— Хорошо, Мирдза, ты права, нужно обеспечить население информацией, — рассеянно сказала Эльза. — А теперь поезжай домой и больше ко мне никого не приводи.
Если бы Эльза знала, как это замечание заденет Мирдзу, то она бы его не высказала. Девушка проглотила слезы, даже улыбнулась прощаясь, но, проехав кладбище, расплакалась. «Я ведь желала только добра, — оправдывалась она перед собой, — чтобы все поскорее уладилось».
В тот же вечер она пораньше поехала домой и принялась помогать матери. Пригнала с выгона корову и овец, нарубила дров, принесла воды. Вечером, уже в постели, рассказала, сколько дел успела сделать.
— Так ты выбьешься из сил, — тихо упрекнула мать. — Работала бы хоть на одном месте, и тебе от этого польза была бы. А то словно ветром тебя носит.
— Мамочка, может, ты этого не поймешь, — воскликнула Мирдза, — но мне хочется везде побывать, все самой видеть! Если бы это было возможно, то я работала бы во всех бригадах, сидела бы в исполкоме, привела бы в порядок школу. Мне хочется, чтобы скорее все было, как до войны. Было ведь хорошо, правда? И опять будет? Если бы мне доверили организацию комсомола, то вся волость скоро бы заликовала в труде и песнях!
— Не знаю, кому нынче так радостно, чтобы петь, — грустно сказала мать.