— Скажите Мирдзе, что наши вчера освободили Ропажи! — крикнула она Салениеку. — И передайте ей привет, — я сейчас уезжаю, хорошо, что вы поторопились прийти.
Зента выбежала из исполкома с кипой бумаг.
— Будь любезна, отвези в уезд, — попросила она Эльзу, — и скажи, пусть поторопятся с почтовой связью. Иначе нам придется какого-нибудь парня тренировать на длинные дистанции.
— Поручи это мне! — крикнула подъехавшая Мирдза, соскакивая с велосипеда. Она была возбуждена, хотела скорее узнать, кому Эльза решила доверить обязанности комсорга. Если бы ей, то она еще сегодня переговорила бы со многими ребятами, и они непременно вступили бы в комсомол.
По лицу Эльзы, по ее глазам, смотревшим на нее приветливо, но как-то виновато, Мирдза поняла, что ей не доверили этого большого дела. Шумная и смелая Мирдза внезапно притихла, преобразилась в скромную, молчаливую девочку, которая даже слова не вымолвит без того, чтобы не покраснеть и не запнуться.
Машина должна была скоро тронуться. Эльза поспешно простилась и села. Она смотрела на все отдалявшихся от нее трех человек: Зента улыбалась и махала ей платочком, Мирдза стояла оцепеневшая, Салениек опустив глаза. Затем машина миновала дом, который Эльзе был так хорошо знаком и который она многие годы называла своим, но теперь охотно объехала бы. Занавеска на окне немного приоткрылась, и за нею мелькнуло бледное, обрюзгшее лицо; Эльза видела его только одно мгновение, но в нем ей почудилось что-то зловещее, и она невольно вздрогнула.
10РАЗМОЛВКА
Когда машина, на которой уехала Эльза, исчезла за поворотом, все трое — Зента, Мирдза и Салениек — встретились взглядом, словно спрашивали друг друга: ну, а что дальше? Первой опомнилась Зента и, улыбнувшись, сказала:
— Ну, сиротки, теперь нужно будет обходиться без материнской заботы.
Улыбнулся и Салениек, только Мирдза еле сдерживала слезы. «Я сделала что-то очень плохое, непростительное… — сверлило у нее в голове. — Эльза перед отъездом была так холодна. Зента, наверное, знает, в чем моя вина, да ведь она не расскажет. Считает теперь, что с таким человеком и говорить не стоит, не то что дружить». Растерянная, она повела велосипед к исполкому и прислонила его к стене.
— Я пойду на работу, — совладав с собой, заявила она, пытаясь казаться спокойной.
— Пешком? — удивилась Зента.
Мирдза кивнула головой.
— Мирдза — и без велосипеда? Не могу себе представить такой комбинации, — засмеялась Зента.
— Я и так уж слишком долго пользовалась твоим велосипедом, — виновато ответила Мирдза. — Теперь он тебе самой может понадобиться. Возможно, еще больше, чем мне.
— Что с тобою случилось? — спросила Зента, заметив резкую перемену в подруге.
— Ничего. Абсолютно ничего, — стала уверять Мирдза, ничуть не меняя выражения лица. — Мне пора идти. Все уже, наверно, собрались на жнитво.
Салениек предложил Мирдзе подвезти ее, но она отказалась. Хотелось остаться одной, разобраться в угнетавших ее мыслях и выплакать накопившиеся слезы.
В бригаду Мирдза пришла тихая и подавленная; здороваясь, она не шутила, как обычно, и не отвечала на шутки других. Эрик заметил, что она выискивает работу потяжелее и нарочно поднимает более тяжелые охапки скошенного хлеба, нежели другие. Но случилось так, что Эрик потом оказался в другом конце поля и не мог даже поговорить с расстроенной девушкой, приласкать ее взглядом. Он чувствовал, что вместе с Мирдзой притихла вся бригада, молодежь не перебрасывалась шутками, старики при встречах не замечали друг друга.
Эрик услышал, как старый Пакалн спросил Салениека:
— Что это с нашей дочкой приключилось? Или с фронта плохие вести?
— Ах, я чуть было не забыл, советские войска заняли Ропажи, — воскликнул Салениек. Он передал эту новость Мирдзе. Девушка просияла, но затем она недоверчиво спросила:
— Откуда вам это известно?
— Эльза сказала и просила передать вам, — ответил Салениек.
Мирдза помрачнела. «Даже этого она не сочла нужным сказать мне, хотя я сама вчера просила ее», — с горечью подумала она, и новость эта больше не радовала ее. В другое время, услышав это, она подбросила бы в воздух платочек, закричала бы «ура!», обежала бы все бригады, чтобы нанести удар клеветникам, сновавшим по волости в поисках легковерных слушателей.
— Это хорошо, — безразлично сказала она, схватила большую охапку овса и понесла к скирде, предоставив Салениеку самому решать, что с ней случилось.
«Пусть сообщает об этом Зента, если нужно, — продолжала Мирдза свою мысль. — Может, я вовсе не имею права вмешиваться в ее дела. Вдруг опять наделаю глупостей».
По большаку ехала автомашина. Поравнявшись с жнецами, она остановилась, и какой-то мужчина в штатском спросил, в местечко ли ведет эта дорога и как далеко до него. Рядом с ним сидела молодая девушка с интеллигентным лицом, с темными, гладко зачесанными волосами, которые покрывала сделанная со вкусом шапочка. На плечи у нее был накинут серый плащ. Девушка украдкой внимательно рассматривала крестьян, которые обступили машину, указывали им дорогу и спрашивали, куда направляются путники.
— Люди добрые, — добродушно заговорил мужчина. — Мы едем налаживать вам почту и телефон. Сможете опять посылать письма невестам, — улыбнулся он парням, — а вы будете ждать от них писем, когда уйдут на фронт, — сказал он, обращаясь к девушкам. — Но когда вас здесь волостные старшины будут дурачить, то обращайтесь к моей помощнице, вот к этой барышне, она соединит вас с работниками уезда, и вы сможете им выложить все, что у вас на сердце. Совсем как в мирное время, как в мирное время! — еще прокричал он, когда машина уже тронулась.
Почтовое отделение расположилось в том же доме, где помещался исполком. Начальник отделения Зелмен, скромный одинокий человек, поселился в комнатке на втором этаже, рядом с Яном Приеде. Телефонистка Майга Расман в тот же день нашла «чудесную» — по ее выражению — комнатку у парикмахерши Лисман.
«Почтовая барышня» — так вскоре в местечке, а потом и в волости прозвали Расман — оказалась уживчивым и общительным существом. В первый же день она зашла в исполком познакомиться с соседями. Не совсем уверенно поздоровалась с председателем Яном Приеде, дружески улыбнулась Зенте и с некоторым задором подала руку посыльному Рудису Лайвиню. О себе рассказала Зенте, что она уроженка Риги, дочь фабричного рабочего, комсомолка, сберегла билет и во время оккупации пряталась в деревне у родных. О судьбе отца и матери ей ничего неизвестно. Поведав об этом, она замолчала и тихонько вздохнула, и у Зенты сложилось впечатление, что Майга очень тяжело переживает неведение о родителях и в то же время старается этого не показывать, чтобы своим горем не докучать окружающим.
— Нынче всем тяжело, — добавила Майга после некоторой паузы. — Война и немцы испортили жизнь миллионам людей.
Вначале почту отправляли и получали не каждый день. Редко происходили и телефонные разговоры — только иногда из уезда звонили в исполком и наоборот. У Майги оставалось много свободного времени, и она частенько заходила к Зенте поболтать. У нее всегда было о чем поговорить. Майгу интересовала жизнь всей волости — как люди жили прежде, у кого в первый год Советской власти была отчуждена земля, как такие люди вели себя при немцах и где они теперь. Ей хотелось знать, сколько в волости «наших», то есть сторонников Советской власти, нет ли таких, которые тоскуют по немецким временам. Зенте новая приятельница нравилась все больше, и они постепенно сдружились. Мирдза со времени отъезда Эльзы в исполкоме больше не показывалась, даже отчет о работе бригады она прислала с Эриком. Несколько раз Зента думала о том, что надо бы самой съездить к Мирдзе, но как-то не удавалось. Часто по вечерам приходилось засиживаться в исполкоме, чтобы наверстать не сделанное днем из-за бесед с Майгой. В воскресенье рано утром к ней пришла Майга и попросила помочь ей сшить рабочий халат. Сама Майга, как оказалось, в шитье ничего не понимала.
— В этом виновата школа буржуазного времени, — оправдывалась она, — учили всякому вязанью, а на то, что необходимо трудящемуся, не обращали внимания.
Халат она шила из плотного темно-синего атласа. Зентина мать заметила, что из такой ткани грех шить рабочий халат, из него вышло бы великолепное платье. Майга ответила, что теперь самое почетное место для человека — это там, где он работает. Каждое утро, при выходе на работу, у нее такое же праздничное настроение, как в детстве, когда ее впервые повели в оперу. Этот отрез мать подарила ей еще до войны, и теперь, когда она потеряла мамочку, хочется каждую минуту чувствовать поблизости что-нибудь, напоминающее о ней.
Халат получился очень изящным. Майга надела к нему розоватый воротничок из брюссельских кружев, к которому приколола простую на вид, но дорогую брошку. Явившись на работу в халате, она была так хороша, что даже прищуренные глаза Яна Приеде расширились от изумления. Зента без всякой зависти восторгалась тонким вкусом подруги, умевшей одеваться скромно, но в то же время элегантно. Ей даже как-то стало стыдно, что она приходит на работу в чем доведется, чаще всего в домотканой юбке и в вязаной кофте с заштопанными на локтях рукавами. Из-за скудных достатков матери она еще с детства приучилась беречь одежду, новое платье было в ее жизни настоящим событием, которое случалось не часто. Но теперь ей казалось, что Майга правильнее поняла отношение советского человека к труду. Труд не будни, а праздник, в который рабочий надевает лучшее из того, что у него есть. И она достала из шкафа свое единственное платье из покупной ткани песочного цвета, с коричневой отделкой. Хорошо, что мать уже ушла в поле, иначе наверняка выругала бы ее за небережливость — надевать на работу праздничное платье, где это видано! Зенте платье казалось красивым, но когда Майга осмотрела его со всех сторон и признала, что оно слишком «в деревенском духе», что коричневый воротничок не идет к голубым глазам, ей также стало ясно: без переделки его, нельзя носить даже на работе. Майга об