лась вуалью, которую Зента накинула, чтобы нельзя было заглянуть в ее лицо.
— Да, опять звонила Эльза, говорила, что надо укрепить ряды комсомола, — воскликнула Зента, довольная, что снова нашла потерянную нить разговора. — Пока что ко мне обратился только Рудис Лайвинь. Как ты думаешь, принять его? Парень он ничего, но стоит ему попасть в компанию пьяниц, как теряет чувство меры. Майга, правда, говорит, что его надо принять. Именно тогда он, может быть, станет серьезнее.
«Чего она вечно с этой Майгой! — вспыхнула Мирдза. — Что у нее своей головы нет!»
— Зачем же ты меня спрашиваешь, раз Майга так говорит? — насмешливо сказала она, стараясь быть спокойной. — Я даже не знаю, кто у нас в волости комсорг. Может быть, Майга?
— Ты не знаешь? — Зента укоризненно посмотрела на Мирдзу.
— Никто мне этого не говорил, — упрямо ответила Мирдза, выдерживая ее взгляд.
— Ну, хорошо, тогда я скажу: я комсорг, — голос Зенты прозвучал необычайно твердо.
— Рада познакомиться! — Мирдза попыталась улыбнуться и сама почувствовала, что улыбка получилась деланная. Ей так хотелось броситься Зенте на шею, потормошить подругу и искренне воскликнуть: «Ну, что мы, Зента, дурачимся, как глупенькие?» Потом бы они обе, конечно, всплакнули, и все было бы по-старому. Но прилив упрямства как бы сковал Мирдзе руки, они остались неподвижными, отказываясь от объятий. На лице застыла деланная улыбка, и губы не хотели произнести нужных слов. А в глазах так и не растаял ледок, не давший прорваться теплому взгляду.
— Сегодня я, наверное, тебе больше не нужна? — спросила Мирдза, стараясь избавиться от мучительной напряженности. — Могу пойти копать картошку?
— Да, я все сказала, — ответила Зента и начала читать какую-то бумажку.
Мирдза ушла, даже не подав руки. Но, дойдя до кладбища, она стала замедлять шаг. Упрямство ослабло, его вытеснил стыд, заставивший Мирдзу покраснеть. «Как глупо, как некрасиво такое столкновение между комсомольцами… — думала она. — Разве так надо начинать работу? Что со мной случилось — или я ревную Зенту к Майге? Но Майга ведь тоже комсомолка, почему Зента должна ее отталкивать? Так нельзя начинать работу, так работа не пойдет!» Вспомнилось, как они с Зентой были окрылены в первые дни, когда приехала Эльза и предложила организовать бригады жнецов. Почему так не могло быть и теперь? Уж не представляет ли она себе комсомольскую организацию двусторонним союзом с Зентой или же узким кружком друзей, в который они принимали бы лишь избранных? Например, ей хотелось, чтобы Эрик был комсомольцем (он им станет в армии, в этом нет сомнений!), но если бы он даже остался дома или война скоро кончилась, это бы не была молодежная организация. Нет, ей немедленно надо вернуться, пока ссора не пустила корни, пока ее можно пресечь несколькими откровенными словами да еще слезами в придачу.
Словно человек, который наконец решился и знает, как дальше поступать, она повернула назад и пошла в исполком. «На этот раз я не уступлю наплыву чувств», — твердо говорила себе Мирдза, повторяя это до самого исполкома. Но когда она открыла дверь комнаты, где сидела Зента, эта решимость рассыпалась, как зажатая в ладони горсть сухого песка, когда раскрывают пальцы. У Зенты сидела Майга. Обе они так безудержно хохотали, что Мирдза почувствовала себя задетой до глубины души. «Наверное, Зента рассказывала обо мне, и у них было над чем посмеяться…» — мгновенно решила Мирдза. Ей показалось, что она отгадала причину их веселости. Это как бы подтвердилось еще тем, что Майга, первая заметившая появление Мирдзы, подмигнула Зенте. Та сразу замолчала и, как почудилось Мирдзе, была неприятно поражена ее возвращением.
— Я… я… — растерялась Мирдза, не будучи в состоянии сразу придумать что-либо путное, чтобы оправдать свое возвращение, — я… забыла спросить, каковы будут обязанности уполномоченного десятидворки, — вдруг придумав, быстро выпалила она.
— Я могу дать тебе инструкцию, — Зента смущенно начала рыться в какой-то папке. — Может, спишешь и дашь остальным.
— Кому, например?
— Например, старому Пакалну и Гаужену, которые также будут уполномоченными, — ответила Зента, преодолев растерянность.
Взяв инструкцию, Мирдза задержалась и не уходила. В последний раз она хотела заставить себя сделать то, на что решилась. Она старалась поймать взгляд Зенты, но та смотрела в сторону, и глаза Мирдзы встретились с карими глазами Майги, в которых сквозила насмешка победительницы и наглый вопрос: «Чего тебе еще надо, почему не уходишь?» Не сказав ни слова, Мирдза повернулась и пошла.
«Нет, я больше не стану унижаться, не буду искать ее, — она снова загорелась упрямством, на этот раз более осознанным и не так легко одолимым. — Я буду делать свою работу, пусть Зента справляется со своей».
11ВОСКРЕСНИК В ШКОЛЕ
Призывникам вручили мобилизационные повестки. Сначала им надо было явиться в уездный город на врачебную комиссию. Вернувшись оттуда, ребята хвастались, что из всей волости никого не «забраковали». Но произошел случай, бросивший тень на волость: на комиссию не явился Янсон, хотя и расписался в получении повестки. Вначале думали, что он попросту напился в этот день, но затем пошли слухи, что дом Янсона пуст, а самого нигде не видно.
В напряженной работе прошли несколько дней перед отправкой мобилизованных в город. Проводов никто не устраивал, — как это было принято раньше. Еще в последний вечер, до самой темноты, по дорогам скрипели повозки с хлебом, рядом с ними шагали люди, которые завтра начнут другую жизнь, наденут форму бойца Красной Армии и возьмут в руки оружие, чтобы участвовать в последнем этапе великой битвы.
Пакалн обещал отвезти Эрика вместе со своим сыном. Рано утром Мирдза пришла к Лидумам почти одновременно с Пакалнами. Старик отвел Мирдзу к клети и с таинственным видом вытащил из кармана какую-то бумажку.
— Хотел показать только тебе, дочка, — начал он, — ты больше понимаешь в этих делах. Видишь, какой листок подсунули нам сегодня под дверь.
Мирдза начала читать и невольно вздрогнула. Не потому, что листовка могла повлиять на кого-нибудь и увлечь в лес, нет, в листовке не было ничего нового, о чем бы не писала в свое время «Тевия», — это уже почти никого не пугало. «Латышские патриоты» подписали и тот листок, который она обнаружила на телефонном столбе, значит, враг обитает где-то здесь, поблизости, значит, это не баловство мальчишек. Все здоровые мужчины уходят на фронт. Хорошо, что в волости еще стоят саперные команды, часто проезжают военные машины.
— Что ты, дочка, призадумалась? — спросил старый Пакалн. — Скажи хотя бы, куда девать бумажку.
— Куда девать? — переспросила Мирдза. — Лучше всего бросить в печку. — Но внезапно ее осенила мысль. — Нет, если будет время, сходите к моему отцу и отдайте ему. Если же его не будет, то какому-нибудь другому работнику. Им виднее, что делать.
Затем они уехали. Эрик простился с Мирдзой коротким рукопожатием — свою любовь они условились хранить в тайне, наивно полагая, что «никто ничего не заметил». Что это было не так, обнаружилось сразу же, как только подводы исчезли за поворотом дороги. Лидумиете, потеряв из виду сына, которого все время провожала глазами, бросилась к Мирдзе и со слезами припала к ее груди.
— Мирдзинь, доченька, — всхлипывала она, — как бы я хотела, чтобы ты уже жила в нашем доме. Не обижайся на меня, старуху, что вмешиваюсь в дела молодых, но я материнским сердцем сразу угадала, что ты Эрику суженая. Забегай почаще ко мне, тогда у меня хотя бы будет с кем вспомнить о сыночке.
Мирдза поцеловала старушку и почувствовала, что сердце готово разорваться. Дома — горюет ее мать, здесь — горюет мать Эрика, обеим хочется, чтобы их утешали и жалели.
— Я часто буду приходить и помогать вам, мамочка, — пообещала она и осмотрелась кругом, не нужно ли что-нибудь сделать сейчас же.
После отъезда Эрика и Пакална Салениек пришел домой мрачный, отказался от завтрака и не ответил жене, когда та спросила, поел ли он в гостях, или оставить еду на после. Не сказав, куда направляется и когда будет дома, он сел на велосипед и поехал к большаку. «Эрик ушел. Юлис Пакалн ушел… Он призадумался. У одного осталась дома старуха мать, у другого отец и жена, ожидающая ребенка. И все-таки ушли. Не прикидывались больными, как при немцах, не искали бронированной службы».
Больше всего Салениек досадовал на себя за то, что в нем все же тайно теплилась радость — он избавился от ужасов и трудностей фронта. Нехорошо было и то, что еще совсем недавно он так патетично говорил с Озолом о долге советского гражданина, который намеревался выполнить. Озол теперь будет насмехаться: дескать, хозяйский сынок, интеллигент, философ, разве такой пойдет на фронт. Больше всего его мучила мысль о встрече с Озолом. Будь Озол здесь, предложи он сам ему броню, Салениек, наверное, от нее отказался бы и ушел вместе с Эриком и Юлисом, как трудно бы ему это ни было. Просто не смог бы смотреть Озолу в глаза. И он снова почувствовал, что доволен и благодарен Эльзе Янсон за ее слова: «Мы не делаем разницы между фронтом и тылом». Если так, то он не нарушает слова советского человека. Начиная с этого момента, он каждый день, каждый час будет помнить, что тоже находится на фронте, то есть не принадлежит одному себе, не смеет ни одной минуты проводить без дела. Немедленно же он направится в исполком, а оттуда в школу, посмотрит, что нужно сделать, чтобы можно было приступить к занятиям.
В исполком уже прибыли документы из уездного отдела народного образования об утверждении Салениека в должности исполняющего обязанности директора школы. В первое мгновение его слегка задела формулировка «исполняющий обязанности», он воспринял ее как выражение недоверия, как выжидание. Но привкус горечи исчез, когда Зента, очевидно, заметив его смущение, пояснила:
— Пока что мы все являемся исполняющими обязанности.
Он направился в школу и, войдя в нее, обомлел: это был хлев, а не школа. Только теперь он вспомнил, что в прошлую зиму дети занимались лишь три месяца, затем были выгнаны, и школу немцы заняли под военный госпиталь. Госпиталь оставил в память о себе запах карболки и осколки разбитых бутылок и пузырьков, разбросанных в комнате, на дверях которой сохранилась надпись: «1 класс»; очевидно, эта комната служила аптекой. Летом немцы эвакуировали госпиталь, после чего в школе расположились солдаты. Все классы были забиты соломой, которая заплесневела и воняла. В библиотеке книги были разбросаны по полу, разорваны и растоптаны. В учительской жили офицеры, о чем определенно говорило огромное количество бутылок в углах, под столами и железными койками, об этом же свидетельствовали пустые консервные банки, бумажки от печенья и шоколада и портрет Гитлера на стене.