Старики набили трубки. Было ясно, что вытащить молотилку не удастся, но бросить ее тоже было жаль, поэтому они все еще не уходили, словно надеясь, что само время им поможет. По-всякому соображали: может, спросить в городе, не осталось ли на складе бывшего кооператива запасных частей, но эти предположения пришлось отбросить, ведь немцы перед уходом кооператив взорвали. Молодежи стало скучно и холодно. Мирдза предложила сыграть в пятнашки и ударила Иманта Лауска. Тот погнался за Валдисом Гауженом, который ни за что не хотел дать себя поймать, но вдруг оступился и подвернул ногу. Увидев, что с мальчиком случилась беда, старики обступили его. Мирдза чувствовала себя виноватой, так как была зачинщицей игры, и, присев, начала ощупывать ногу Валдиса. Внезапно она почувствовала, что и сама проваливается, словно под мохом не было твердой почвы.
— Уж не зарыт ли тут клад, — заметил Саулит и отшвырнул носком сапога слой моха. Обнажился рыхлый, недавно набросанный песок. — Здесь что-то есть! — радостно воскликнул кузнец, и остальные, забыв о мальчике, принялись ковырять песок.
— Лопатой надо, — сказал Гаужен, на всякий случай захвативший из дома лопату. Он копнул несколько раз — и лопата ударилась о что-то твердое. Эта был деревянный ящик, зарытый в песок и тщательно прикрытый мохом и сухими еловыми ветками.
Очистив песок, люди отбили верхние доски ящика.
— Черт побери! — воскликнул Саулит. — Это ведь все приданое молотилки.
В ящике лежали все отвинченные от машины части. Осторожно, словно это было стекло, люди вытаскивали их, вертели в руках, как драгоценности. На самом дне лежал свернутый приводной ремень.
— Валдинь, сынок, — вспомнил Лауск о мальчике, который сидел на земле и жадно рассматривал вместе со всеми части машины, — за такую находку я был бы согласен обе ноги себе вывихнуть. Скажи-ка, мальчик, тебе очень больно? Уж не перелом ли?
Валдинь поднялся на ноги. Болеть-то болело, но все же он мог наступать и на поврежденную ногу.
— Приложишь вечером мокрую глину и будешь здоров, — успокаивал Гаужен. — Разве это впервые случается с крестьянином? Мирдза, ты еще погоняй ребят, — вдруг повеселел он, — может, еще что найдете.
Саулит считал, что можно было бы оставить молотилку на ночь в лесу и прийти за ней на следующее утро, но Лауск не согласился:
— Откуда мы знаем, вдруг кто-нибудь еще будет искать здесь клад, и тогда мы останемся с носом.
Гаужену тоже хотелось поскорее вывезти машину, и он послал ребят в лесосеку за березовыми дровами, чтобы затопить локомобиль. Хорошо зная, что требуется в таких случаях, он захватил с собою два ведра, чтобы подносить воду. Правда, вода была далеко, в озере, за лесосекой, но чего человек не сделает, если только захочет. На лошади к озеру все равно не подъедешь, кругом вязко. Младшего сына Пауля Гаужен отправил домой за фонарем, на случай, если наступит темнота, и велел приехать на лошади, так как Валдис не мог дойти домой.
Пока они привинчивали части, носили воду и разогревали локомобиль, наступили глубокие сумерки. Завязшая молотилка не хотела сдвинуться с места. Лауск и Саулит налегли каждый на свой угол и толкали вперед. Ребята облепили машину и старались, как могли, но та словно к земле приросла.
Старики утерли пот и закурили.
— Наверное, ничего не выйдет, — начал сомневаться Лауск.
— А если еще раз поднажать? — Гаужену было жаль оставлять разогретый локомобиль. — Нажмем посильнее, чем в первый раз, — тогда должно пойти… Я полагаю, должна сдвинуться.
На этот раз даже Валдис не утерпел и присоединился к остальным. Мирдза чувствовала, что все напрягают силы до предела, и у нее самой мышцы натянулись, как струны.
— Ну теперь, как на плотах, — раз, два — взяли! — скомандовал Лауск.
После третьего «взяли» машина сдвинулась и, важно пыхтя, покатилась по высохшей лесной дороге. Дружное «ура» прорезало лесную тишину и прозвучало над верхушками деревьев. Люди окружили машину, как победители; впереди нее, показывая Гаужену дорогу, шел Лауск. На полпути они встретили подводу с Паулем и матерью, которая отдала им фонарь и усадила в телегу выбившегося из сил Валдиса. Предложили поехать и Мирдзе, но та отказалась, заставив сесть Саулита.
Ночью, в лесу, при свете фонаря, этот поезд казался фантастическим. Телега громыхала, подскакивая на корнях, машина постукивала. И все же это казалось таким веселым приключением, что мальчики и Мирдза, забыв ноющую боль в мышцах, затянули веселую песню. У Мирдзы кольнуло в сердце. «Жаль, что Эрика здесь нет… И Карлена… Вот было бы для него событие!»
В полночь молотилка въехала в усадьбу «Стендеры». Молотьбу решили начинать там, так как в большой сарай было свезено много хлеба, назначенного для сдачи государству.
Назавтра Лауск с Гауженом зашли к Августу Мигле.
— Хотим посмотреть, что за беда приключилась с твоей молотилкой, — начал Гаужен разговор. — Самое время приступать к молотьбе.
— Да, да! — живо поддержал Август. — Обязательно надо молотить, больше невтерпеж. Муки ни горсточки, в клети ни крупинки.
— Так что же на самом деле с молотилкой? Может, сумеем пустить ее? — продолжал Гаужен.
— Да разве я не пустил бы, если бы можно было?! — воскликнул Август. — Как в прежние годы, для половины волости обмолотил бы.
— Покажи, может быть, починим.
— Где ее починить? — почти застонал Август, — Что погибло, то погибло. Как человек, если помрет, то хоть плачь, хоть песни пой, все равно до страшного суда не воскресить.
— Но, может, она не померла, а только больна, больных можно лечить, — не уступал Гаужен.
— Милый Гаужен, — Август положил руку на сердце и преданно посмотрел ему в глаза. — Ты уж мне, право, можешь поверить. Я за эти годы тоже научился кое-что понимать в машинах. Я ведь за учение это большие деньги уплатил, а обратно их не выручу. Говорю тебе, она умерла, погибла.
— Вы бы нам показали этого покойника, — вмешался Лауск.
— Я вам скажу… — начал Август, и голос у него сорвался, — я не могу на нее смотреть. Нехорошо привязываться к земным вещам, да простит господь мне, грешнику, но молотилку я полюбил. Я думал: вот смогу людям помочь тем, чем бог меня благословил, но так нехорошо получилось… — на круглых глазах Августа выступили слезы.
— Не плачьте, господин Мигла, — успокаивал Лауск. — Мы без вас посмотрим.
— Если уж вы мне, честному человеку, не верите, — в голосе Августа послышалось раздражение, — то идемте, идемте, посмотрим.
Он повел обоих в сарай, где стояла хорошо знакомая Гаужену молотилка. Снаружи на ней не видно было никаких повреждений. Август стал торопливо рассказывать.
— Леший разберет, зачем они немцу понадобились, — утащили все решета. Может, немцы и не виноваты, свои ведь тоже тащили к себе все, что могли. Что будешь делать без решет?
Гаужен и Лауск немного помолчали. Странно было то, что не хватало именно решет. Но неужели служитель церкви станет обманывать.
— Так ты говоришь, что этой осенью на ней молотить нельзя будет и она уже никуда не годится? — невинно спросил Лауск.
— Никуда не годится! — живо подхватил Август. — На лом — и только. Я говорю — такие деньги тогда вложил, думал — будет волости польза… Где же ты нынче такие решета возьмешь? Заграничная фирма!
— Тогда ты ничего не будешь иметь против, если исполком возьмет машину себе? — как бы между прочим: бросил Лауск.
— Разве у волости не хватает развалин и лома? — пытался шутить Август, но его дряблые щеки все же слегка задрожали.
— Пусть лома хватает, но мы готовы взять и этот, — сказал Лауск уже серьезно. — Соберем из нескольких машин одну и пустим.
— Чего шутить, Лауск! — Август хлопнул его по плечу. — У каждой марки машины свое устройство.
— Я — серьезно, — настаивал Лауск, — мы эту машину возьмем и залатаем.
— Отдать-то я ее, положим, не отдам, — ответил Август в таком же тоне. — Это моя вещь, вот и Гаужен может подтвердить.
— Вещь вещью, — нехотя проворчал Гаужен. — Но мы ответственны за молотьбу.
— И мы можем мобилизовать любую молотилку, — добавил Лауск.
— Что ты, Лауск, да разве калек мобилизуют, — пытался Август снова перейти на шутливый тон. — На войну ведь тоже не берут, если у кого нет ноги или руки.
— На нашей войне пригодится, — спокойно ответил Лауск. — Я думаю, Гаужен, нам здесь нечего больше задерживаться. Сегодня опечатаем и приедем за нею.
— Нет, господа, я с этим не согласен, — запротестовал Август.
— У нас есть документ, — Лауск достал из кармана удостоверение от исполнительного комитета и протянул его Августу.
— Я без очков не вижу, — ответил тот, отводя руку Лауска. — Решительно ничего не вижу.
— Мигла, я тебе скажу совсем серьезно и в последний раз, — теперь и Гаужен не уступал. — Или ты найдешь решета и пустишь машину, или же мы ее национализируем.
Последнее слово испугало Августа не на шутку. Рыжеватые усы его опустились вниз, а бородка задрожала.
— Ну, что вы — с угрозами, свои же люди, — бормотал он. — Я попытаюсь разыскать. Может быть, немцы здесь же куда-нибудь забросили. С собой такое барахло ведь не повезли.
— Значит, завтра, — Гаужен пристально посмотрел Мигле в глаза. — Завтра найди, — повторил он еще раз.
Когда они отошли от усадьбы Миглы, Лауск с сомнением спросил:
— А если он машину не приведет в порядок?
— Приведет, — уверенно ответил Гаужен. — Я Августа знаю. Хитер, как лиса, и труслив, как заяц.
13ОТВЕРГНУТЫЕ ИСТОРИЕЙ
Посреди Большого бора — просторная, снаружи хорошо замаскированная землянка. На грязном, сколоченном из досок столе горит стеариновая свеча. Вокруг на неотесанных березовых чурбаках сидят шестеро мужчин и играют в карты. В углу, на нарах, устланных сеном и аккуратно покрытых простыней, лежит молодой человек, апатично смотрящий на играющих. На его бледном лице, от носа к углам рта, легли глубокие складки. Он выглядит, как после тяжелой болезни. Уже прошло два месяца с тех пор, как он оставил свой дом и, укрываясь от мобилизации, присоединился к банде. Из землянки он выходит редко: только с наступлением глубоких сумерек или ночью, так как боится наткнуться на какого-нибудь заблудившегося прохожего или на патруль. Семейная трагедия и апатия — а так Артур Янсон в мыслях называл свой разрыв с Эльзой — измучили его до отупения. Он мог целыми днями валяться на своем ложе и смотреть в потолок, по которому время от времени проползали пауки.