— Вот, вот! — засмеялся Рудис. — Теперь и ты заговорила на двух языках. Я думаю, ты людям не скажешь, что Советская власть дурачится? Или скажешь?
— Я пойду в исполком и скажу, чтобы не дурили, вот кому я скажу! — Мирдза была готова бороться.
— Побереги свою обувь, неизвестно, когда наживешь новую, — язвительно усмехнулся Рудис. — Лесосеки не исполком распределяет, а лесничество. Мы не можем изменить их планы и графики.
— Ну, знаешь, тогда там тоже сидят шляпы, а не головы. — Мирдза не могла совладать с гневом.
— Сидят советские работники, как и во всех учреждениях, — снова ухмыльнулся Рудис.
Мирдзе хотелось поспорить, но она поняла, что не с Рудисом надо говорить о таких вещах. Лучше пусть поскорее убирается восвояси и не злит ее. Как такой смеет быть комсомольцем! О нем она тоже поговорит в городе.
— Скоро ли начнутся эти лесные работы? — спросила мать.
Мирдза посмотрела на бумажку.
«Снабжение фронта и тыла требует, чтобы лесозаготовки были начаты немедленно и окончены по возможности скорее…»
— Надо начинать немедленно, — живо отозвалась Мирдза.
Она внимательно прочитала циркуляр до конца, в нем говорилось, что срочно требуются шпалы для восстановления железных дорог, нужны дрова для паровозов, заводов, для отопления школ и квартир рабочих. А Рудис еще смеет с пренебрежением отзываться об этой работе, словно ее надо было делать для удовлетворения прихотей каких-то избалованных горожан. Поезда должны спешить на фронт, рабочие с таким трудом восстанавливают заводы из развалин, пускают их в ход и борются с нехваткой топлива, а до́ма отогреваются своим дыханием, но для Рудиса лесные работы — это «нарубить дровишек горожанам».
Снова поскучали. Вернулся Рудис и, приоткрыв дверь, передал Мирдзе письмо:
— Забыл отдать, — сказал он и сейчас же ушел.
В первое мгновение Мирдза покраснела. Письмо! Наверное, от Эрика! Но это была всего лишь записка, сложенная треугольником, без почтового штемпеля, без адреса, только с надписью: Мирдзе Озол. Почерк был Зенты.
«Здравствуй Мирдза! — писала Зента. — Сегодня ты получишь извещение об организации лесных работ. Постарайся не откладывать ни на один день. Наша волость и без того опоздала, так как сообщение на почте почему-то завалялось. Надеюсь, что тебе удастся раскачать твоих людей. С приветом — Зента».
«Не мешкать ни одного дня, — подумала Мирдза, — это значит не попасть в город. Как это некстати. Именно, когда хотелось сейчас же поговорить с кем-нибудь, должна же была случиться такая помеха».
А если она все же поедет? Каждый день может выпасть снег, и тогда ей не добраться в такую даль. Если уж с лесными работами все равно задержались, то несколько лишних дней не имеют значения.
И все-таки. Работать в лесу легче, когда снег не сыплется за ворот. И что скажут люди, к которым она собирается ехать? Первым делом они спросят, что сделано в лесу.
«— Ничего не сделано, — должна будет ответить она, — сначала расскажу вам, что у меня творится в душе, а потом начну работать. — На самом деле — здорово получится! У них у всех дел по горло, — а тут выслушивать жалобы какой-то Мирдзы».
— Мамочка, мне придется отложить свою поездку, — сказала она решительно. — Я пойду поговорить с Пакалном.
Пакалн тоже только что получил извещение и, надев очки, разбирал по складам.
— Мне все здесь ясно, — сказал он, призадумавшись, — только одного я не понимаю: зачем нам бегать в такую даль, а другим опять-таки идти в наши леса? Можешь ты мне это растолковать?
Мирдза не сразу ответила. Пакалн поднял очки на лоб и в ожидании ответа ласковыми, много перевидавшими в жизни глазами смотрел на девушку; а она сама пришла к нему за советом, чтобы он объяснил ей жизнь, бурлившую вокруг нее, как поток в весеннее половодье, когда течение приносит много ила и мусора, из-за которых временами не видать русла.
Попытаться отговориться общими фразами, — дескать, должно быть учреждения руководствуются своими важными соображениями, раз работы так распределены, — нет, кому угодно, но старому Пакалну так сказать нельзя. Просто не поверит. Слишком много у него житейской крестьянской мудрости, чтобы он не понял, как бессмысленно зря гонять людей — ведь это создаст много неудобств и вызовет недовольство.
— Дедушка, я тебе этого не могу сказать, — призналась она.
— Что-то многое у нас делается наоборот, — высказал Пакалн наболевшую мысль. — Нет настоящего порядка. Вот и с этими поставками. Мы сдали — хорошо, спасибо, но до тех, кто не сдал, словно и дела нет. Я понимаю, нечего сдавать тем, у кого поля вытоптаны и изрыты, как вот у приречных жителей. Что с них возьмешь? Но Саркалиене-то намолотила полную клеть! А сколько она сдала? Что кот наплакал. То же самое Думини и Миглы. Составили акт о военных разрушениях, а что у них разрушено?
Мирдза поняла обиду Пакална. Он честно сдал из своего урожая, что причиталось, и даже отказался от своей доли за работу на бесхозных полях. «Пусть пойдет сыну на фронт», — скромно сказал он тогда.
— И кто у нас теперь заправляет?.. — продолжал Пакалн. — Такие Калинки, которые никогда в своей жизни не работали. Правда, и Ян Приеде в правленческих делах ничего не понимает, но у него хотя руки в мозолях, он знает, что такое работа. Дали бы ему посильное дело, подучили бы, тогда из него вышел бы толк. А этот Калинка — последний лодырь, ну зачем такого ставить на должность? Кто не знает, что он за человек? Свои лошади у него с голоду подыхали, каждую весну шкуру продавал. И такому дают в руки волостной коннопрокатный пункт. Тьфу! — сплюнул он.
— Дедушка, может, и в лесничество втерлись такие же Калинки, потому нас и посылают в Гарупский бор, — пришло Мирдзе на ум объяснение, которое ждал от нее Пакалн.
— Но почему таких пускают на должности? — рассердился он.
— Потому, что вот такие Пакалны ни на какие должности не идут, — напомнила ему Мирдза, задорно сверкнув глазами.
Пакалн улыбнулся, и от уголков его глаз веером разбежались морщинки. Он погрозил Мирдзе пальцем.
— Что ты, дочка, надо мной, стариком, подшучиваешь. Разве у нас в волости более молодых не хватает? Я едва со своими десятью дворами справляюсь.
— А на работе всегда первый, — похвалила его Мирдза.
— Работа — это моя должность, — сказал Пакалн с гордостью, и складки на его лбу стали глубже. — Ну, пошутили — и хватит, а теперь скажи, как мы доставим наших людей в Гарупский лес? Сколько в каждом доме осталось работников — по одному, много — по два. Им ведь и за скотиной ходить надо. Было бы тут же в своем лесу, так и горя мало было бы — утром и вечером, когда темно, занимались бы по дому, а днем — в лесу. Как же это тем, кто распоряжается, в голову не пришло?
— Если бы все же поговорить в исполкоме? — неуверенно предложила Мирдза.
— Поговори, дочка. — живо откликнулся Пакалн. — Тебя они больше будут слушать.
С тяжелым сердцем Мирдза пошла в местечко. Никакой надежды, что Ян Приеде или Зента смогут уладить это дело, у нее не было.
Все же надо сказать, пусть знают, что люди думают и говорят об их работе.
У почтового ящика она остановилась. Еще есть время обдумать — опустить в ящик письмо Эрику или оставить в кармане и потом разорвать? Но она не успела решить. Из исполкома вышел сам начальник почтового отделения Зелмен, лицо у него было усталое. При виде Мирдзы в его блеклых глазах мелькнуло нечто вроде улыбки. Мирдза, спохватившись, быстро подняла крышку почтового ящика и опустила письмо.
— Вот это хорошо, похвально, — затараторил Зелмен. — Письма женихам надо писать. Иначе мы, почтовики, без работы останемся. А он-то пишет?
— Это вам лучше знать, пишет или не пишет, — пошутила Мирдза.
— У меня этим больше Майга занимается, сортирует и рассылает письма, — добродушно усмехнулся Зелмен. — Красота и прилежание украшают женщину. Я всегда говорил, счастлив будет тот парень, кто женится на Майге. Захочет побриться, даже бороду самому не придется мылить — она это сделает.
Мирдза вошла в исполком. Зента удивленно посмотрела на нее. Лицо бывшей подруги было каким-то угрюмым и решительным.
Мирдза была довольна, что в канцелярии сидел также и Ян Приеде — не придется оставаться с Зентой наедине. Это удержит обеих от ненужных колкостей.
— Я хотела с вами поговорить, — обратилась она к ним. — Неужели никак нельзя обменять лесосеку?
— Мы уже пытались, — ответила Зента. — Я звонила в лесничество, но они говорят, что планы и списки уже утверждены в уезде и ничего нельзя сделать. Надо было раньше возражать.
— А почему вы не возражали раньше? — настойчиво допытывалась Мирдза.
— Я ведь тебе писала, — Зента нетерпеливо начала мять клочок бумаги, — мы получили извещение с опозданием. Залежалось где-то на почте.
— Но разве ты не звонила в уезд? — не уступала Мирдза.
— Я хотела звонить, — оправдывалась Зента, — но Майга говорит, что не следует их там беспокоить из-за каждого пустяка. Кроме того, лесные работы это то же, что мобилизация. Куда пошлют, туда надо идти.
Мирдза осеклась. Об этом она не подумала, но, если разобраться, то на фронте ведь тоже не перебрасывают солдат без всякого смысла, а распределяют умно и целесообразно. Старого Пакална и остальных крестьян, которые должны будут работать в лесу, такими доводами не убедишь. Каждый сам видит, что в этом нет ничего целесообразного.
— Все же надо было позвонить, хотя бы рассказать, как с нами поступают.
— Мирдза, если бы ты знала, как мне не хочется звонить, — почти умоляла Зента. — Мне однажды кто-то оттуда ответил, что мы, наверное, думаем, будто у них больше нечего делать, как только учить нас. Нам, мол, посылают инструкции, да и у самих должны быть головы на плечах.
— Кто же с тобой разговаривал, кто-нибудь из руководящих работников? — поинтересовалась Мирдза.
— Нет, кто-то из секретарей.
— Почему ты разговариваешь с секретарями — поговори с главными, — посоветовала Мирдза.