Она еще не успела войти во двор, как распахнулась дверь дома и навстречу выбежала мать. Радостная и взволнованная, она размахивала синим конвертом.
— Письмо! Письмо! — кричала она. «От Эрика!» — вспыхнула у Мирдзы радостная мысль. — Можешь себе представить от кого? — торжествующе спросила мать. Мирдза чуть не сказала: «От Эрика», но покраснела и не могла произнести этого слова.
— Не могу, — сказала она тихо и покраснела еще гуще.
— От Карлена! Карлен написал! Карлен!
На миг радость Мирдзы погасла, но сразу же ей стало стыдно, что вести от брата она обрадовалась меньше, чем радовалась бы, если бы написал Эрик. Ведь это писал Карлен, которого мать оплакивала, как погибшего, и вдруг — он жив, здоров, на этой стороне! Она вырвала из рук матери письмо и прочла адрес отправителя: «Полевая почта №… Значит, в Красной Армии. Удрал от немцев!» Вбежав в комнату, она торопливо начала читать:
«Милые мамочка и сестренка! Надеюсь, что вы в нашем старом доме и получите это письмо. Как видите, я красноармеец. Под Добеле мы, несколько парней, сговорились и перемахнули через линию фронта. Теперь мы вместе с красноармейцами бьем фрицев. Здесь мы — товарищи, а не «латышские свиньи», как называли нас немцы. У меня даже есть хороший друг — Митя. Он осенью проезжал через нашу волость и познакомился с какой-то Мирдзой. Думает, что это моя сестра, и просит передать ей привет. Что с отцом? Вернулся ли? Мог бы написать о многом, но пока не знаю, дома ли вы, и на этот раз кончаю. Если получу ответ, напишу подробнее. Привет вам обеим и отцу, если он с вами.
— Ну, что ты скажешь — как все в жизни оборачивается, — воскликнула счастливая мать, когда Мирдза кончила чтение. Мирдза не отвечала: «Карлен мог написать, а Эрик…» — эта мысль снова остро кольнула ее. Она едва сдерживала слезы.
— Ты как будто совсем не рада, — упрекнула мать.
— Я радуюсь, мамочка, но… — она запнулась. Прежнее счастье и теперешняя боль были ее тайной.
— Что за «но», — обиделась мать, — это ведь он сам пишет, Карлен!
— Мамочка, наверное, я слишком устала, чтобы шумно радоваться, — оправдывалась Мирдза. Ею на самом деле овладела такая усталость, что не хотелось ни говорить, ни есть — ужин, который мать, вынув из печи, поставила на стол. Хотелось спать, заснуть крепким сном и даже во сне не видеть Эрика.
Следующие дни прошли в усердной работе. Выпал первый снег. Он долго заставил себя ждать и поэтому был глубоким и устойчивым. Мирдза старалась делать все самое трудное, опасаясь, как бы Пакалн не переутомился и не отложил поездки. В пятницу после обеда они сложили последний кубометр в счет нормы Лидумиете. Дома Мирдзу ждала записка от Зенты. Та писала, что в следующую среду им надо явиться в уездный комитет комсомола за получением комсомольских билетов. Сообщила, что обе поедут с подводчиком, назначенным исполкомом. Поедет и Рудис Лайвинь.
«Счастливого пути! — пожелала им Мирдза. — Я вас ждать не стану».
В воскресенье утром она выехала с Пакалном на легковых санках. Дорога была укатана, и лошадь, словно чувствуя нетерпеливость Мирдзы, бежала размашистой рысью. Снег покрывал развалины домов и изрытые поля, они теперь не выглядели такими жалкими. Кое-где на полях еще стояли скирды хлеба.
— Ишь ты, какие лодыри! — сердился Пакалн. — Поленились обмолотить. Нам тоже нелегко было, но вот собрались все вместе и одолели. А они, наверное, не смогли договориться. Как козлы на узком мостике. Ну, здесь все богатые усадьбы. Почти половина пустует. Уехали счастья искать. А оставшиеся залезли, словно барсуки, в свои норы. Знаю я их. Даже дорогу к соседскому дому неохотно указывают. Где уж им сговориться вместе сделать что-нибудь. Ведь все они господа. Потому и недовольны большевиками, что кончилось время господства.
— Ты, наверное, не тоскуешь по тому времени? — задумчиво спросила Мирдза.
— А почему мне тосковать? — ответил Пакалн вопросом. — Я свое добро вот этими руками заработал, — он поднял кверху свои руки в клетчатых варежках. — Разумеется, не один. Пока отец и мать живы были, пока жена была молода, старались вчетвером. Потом дети подросли, сын взял жену. Эх, не случись этого с Дзидриней… — старик сразу поник. — Не может забыть. Часто слышу, как Альвина в постели тихо плачет. Оба тайком смотрим на портретик. Без ребенка в доме — жизни нет. А когда вокруг тебя щебечут, смеются и бегают такие светловолосые, и работа лучше спорится. Сам как-то моложе становишься.
Они как раз проезжали мимо большого имения. Двери сарая были распахнуты, и видно было, как внутри несколько человек хлопотали около трактора. «Машинно-тракторная станция», — прочла Мирдза надпись на дверях. Люди, вероятно, ремонтировали трактор.
— Вот это я понимаю, — радовался Пакалн, — эти будут весной пахать. А у нашего Калинки лошадей на пункте скоро за хвост поднимать придется. Овес возит на базар или скармливает своим коровам и лошади. Не пойму, как можно такого человека подпускать к живой скотинке! Ты, дочка, когда встретишь отца, расскажи ему, как у нас тут. Скажи, пусть возвращается! Что они все там, в городе, с бумагами возятся. Появится настоящий человек, сразу забирают туда. Словно мы здесь, в волости, ни на что не нужны. А мы ведь хлеб растим, разве это ничего не стоит? Ты так и скажи!
— Скажу, — пообещала Мирдза.
Порядочно времени они ехали молча. Хорошо было покачиваться в санях, легко скользивших по мягкому снегу. Мрачная осень и зима, тяжесть одиночества, мелкие ссоры и столкновения с Зентой и Майгой — все это словно оставалось позади. Впереди намечался перелом, нечто большое, важное, — определенная веха, которая укажет: вот твоя дорога, иди по ней с открытыми глазами, тогда не заблудишься. Будет ли это так? Должно так быть! В среду придет Зента, они встретятся в такой момент и в таком месте, где с неумолимой откровенностью надо будет отказаться от всех остатков мелочного самолюбия, которого у них еще так много, или же сказать: я не достойна комсомольского билета, мне нужно исправиться, чтобы сердце свое отдать чистым славному Союзу Ленинского комсомола.
Когда показались крыши и трубы уездного города, Мирдза как бы испугалась. Хватит ли у нее сил справиться с собой, признаться в своих ошибках и не пытаться взвалить всю вину на Зенту и Майгу? Разве она уже не давала себе слова: я буду делать свою работу, пусть Зента справляется со своею? Давала, но ничего не сделала, чтобы привлечь в комсомол молодежь, с которой вместе работала.
Пакалн подвез Мирдзу до квартиры ее отца. Она взяла сверток, данный матерью, и простилась. Мирдза постучала в дверь и стала ждать — дома или нет? Послышались твердые шаги, и дверь отворилась.
— О, да это Мирдза! — воскликнул Озол. — Великая молчальница!
— Чего только мне не приходится слышать! — Мирдза удивленно посмотрела на отца. — Раньше ты всегда бранился, что я слишком шумливая.
— А теперь ко мне поступают жалобы, что ты молчишь, словно воды в рот набрала, — отец лукаво улыбался. — С кем угодно, Мирдза, но с фронтовиками шутить нельзя. Слово надо держать хотя бы до тех пор, пока вернется или… — он хотел сказать «погибнет», но удержался.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь? — Мирдза в самом деле не понимала.
— Ну, ладно, расскажу потом, когда обогреешься. Снимай пальто и заходи в комнату, — пригласил отец. — Может, поставим чай?
— Не надо, отец, — отмахнулась Мирдза. — Я все-таки хотела бы знать, что это значит? — Она догадывалась, что слова отца имеют какую-то связь с Эриком.
— Смотри, какая нетерпеливая. Ну, так полюбуйся на свои проделки.
Озол вынул из ящика небольшой конверт и положил его перед Мирдзой, а сам отвернулся. Он стал глядеть в окно и тихо напевать какую-то фронтовую песенку.
Мирдза, едва взглянув на конверт, убедилась, что письмо было от Эрика. Дрожащими пальцами она вынула письмо и прочла:
«Уважаемый господин Озол! («Как ему этот «господин» взбрел в голову», — удивилась она.) Не судите за то, что тревожу вас строками своего письма. («Как же можно так писать?» — Мирдза скривила губы.) Я знаком с вашей дочерью, Мирдзой, мы условились переписываться. Я написал ей несколько писем, но она мне не одвечает. («Да, это Эрик, он ведь не может написать без ошибок!» — именно это «не одвечает» показалось Мирдзе особенно дорогим.) Я хотел бы знать, что с ней случилось. Может быть, вы будете так любезны и напишете мне по нижеуказанному адресу, чтобы я знал, писать ли мне ей еще или она этого не желает и это ее обременяет. («Эрик, Эрик, как ты можешь так говорить!» — кричало сердце Мирдзы.) Остаюсь в надежде, что вы не оставите моего письма без ответа.
У Мирдзы в глазах потемнело от предательски выступивших слез. Какая это злая сила до сих пор мучила их обоих? Что пришлось пережить ему, любимому Эрику, там, на фронте, вблизи смерти, если он перечувствовал все то, что довелось выстрадать ей!
Озол, угадав, что дочь уже прочла письмо, обернулся и пристально посмотрел на нее.
— Ах, ты плачешь? — воскликнул он полусерьезно, полушутя: — И тебе трудно было написать ответ?
— Отец, ты не знаешь, — сказала Мирдза тихо. — Я послала ему писем не меньше, чем он мне, но в ответ не получила ни одного.
— Как же это так? Теряются на почте? — удивился Озол. — А к другим письма доходят?
Мирдза рассказала о помарках цензуры в письмах, получаемых матерью Эрика и Пакалнами. Отец спросил, кто работает на почте, и, узнав, что письма сортируются и отправляются комсомолкой, ничего не ответил.
— Видишь, дочка, как получается, когда хочешь обойтись без родительского благословения, — поддразнивал Озол дочь, — без меня наплакались бы оба.
— А теперь я тебя обрадую, — спохватилась Мирдза, что забыла отдать письмо Карлена.
Отец прочел, и его лицо озарилось улыбкой.
— Это здорово! — воскликнул он. — Молодец парень! Вот значит как получается: я сам — бывший красноармеец, сын — красноармеец и зять — тоже.