— Комсомольская организация воспитывает своих членов, — ответил Упмалис, барабаня пальцами по столу в такт какой-то песни. — Мы не ждем от всех поступающих в организацию, чтобы они были зрелыми, сформировавшимися людьми, как говорил Горький, — людьми с большой буквы. Но одного мы все же требуем: чтобы они приходили к нам с чистым сердцем, с желанием стать такими людьми. Если кто-нибудь руководствуется другими мотивами — карьерой, корыстью, хочет примазаться, то такому в комсомоле нет места и не будет. На нас смотрит и старшее поколение и наши ровесники. Недоброжелателей у нас еще много. Стоит какому-нибудь недостойному типу втереться в нашу среду, и сразу же десятки пальцев будут указывать: «Вот каковы комсомольцы…» Этого никогда нельзя забывать.
Мирдза молчала и удивлялась, как четко секретарь выразил волновавшие ее мысли, осознать которые ей мешали сомнения и незнание.
— Тебе, товарищ Мирдза, в будущем надо учесть, что привлечение волостной молодежи в комсомол не является задачей одного только комсорга, но и твоей обязанностью, — продолжал секретарь. — Чтобы привлечь молодежь, недостаточно предложить вступить в организацию. Вам нужно развернуть широкую и интересную общественную деятельность. Кроме того, заботьтесь, чтобы ваши собрания не были сухими и скучными. И наконец, — закончил Упмалис, смотря на Мирдзу в упор, — самое важное. Надо начать политическую учебу. Политика не сухое или неинтересное занятие, она — сама жизнь и в то же время оружие, помогающее правильно понимать и направлять жизнь. Достоин сожаления человек, не разбирающийся в политике, а стало быть, и в жизни. Он запутывается, как курица в пакле, верит каждой сплетне и ждет небесных чудес, не понимая, что сплетни и слухи также являются политикой — политикой врага. Ну, пока, пожалуй, хватит, — сказал он, вставая. — Мы встречаемся, правда, в первый, но не в последний раз. Надеюсь, что теперь ты будешь чаще посещать нас. Если что-нибудь удручает, не удается — приезжай или напиши. Не считай нас какими-то недосягаемыми мандаринами. Договорились? — он взял обеими руками руку Мирдзы и дружески потряс.
— Я очень благодарна… — Мирдза не знала, как сказать — «тебе» или «вам».
— Тебе, — помог ей Упмалис, поняв ее. — Мы ведь боевые товарищи.
Мирдза вышла из кабинета секретаря окрыленная. Каждое слышанное слово запало в сознание, словно врезалось в мозг на вечные времена. Каждый совет, как нужно работать, связался в ее воображении с жизнью волости и с личной жизнью, которая в дальнейшем будет наполнена большой напряженной работой и учебой.
Придя на квартиру отца, она просмотрела книги и нашла среди них «Как закалялась сталь» Островского, книгу, которая однажды заставила ее плакать. Это было в немецкое время, когда она была вынуждена батрачить у Саркалисов. Тогда она достала ее из тайно зарытого ящика с советскими книгами и в еще большей тайне читала в минуты отдыха, забравшись в сарай. Неизвестно, каким образом Саркалиене нашла спрятанную в мякине книгу и показала Вилюму. Тот поднял такой шум, что казалось, Мирдзу сейчас же расстреляет; на ее глазах он растоптал книгу ногами и бросил в огонь.
Мирдза начала перелистывать книгу и вспоминала каждую прочитанную строчку, даже страницу, на которой тогда оборвался рассказ о жизни Павки Корчагина. Это было место, где говорилось о том, как он уезжал строить железную дорогу. Она примостилась на диване и начала читать дальше. Перед глазами, как наяву, возникли осенний лес, дождь и грязь, промокшая, липнущая к телу одежда, продуваемый ветром барак, мерзлая земля, которую полуголодные юноши долбят примитивными инструментами, прокладывая железную дорогу. Ее захватили самоотверженность, сила и выносливость, почти сверхчеловеческое упорство, преодолевшее, наконец, упрямую природу и коварных врагов. «Какой суровой красотой, какой силой духа дышат эти страницы, — думала она. — Разве мы, теперешняя молодежь, не можем быть такими! Сейчас наша родина сильно разорена, она тоскует по нашим рукам, по нашим сердцам, а мы не переносим малейшего прикосновения другого, замыкаемся в себе, давая тем временем врагу возможность хозяйничать и гулять, как у себя дома. Этого не должно быть».
Мирдза так увлеклась книгой, что забыла обо всем остальном. Она очнулась, только когда открылась дверь и в комнату вошел отец вместе с еще одним человеком, который, поздоровавшись, назвал свое имя, но Мирдза не успела его запомнить. Постепенно разговор перешел на волость. Отец рассказал незнакомцу о том, что слышал от Мирдзы, а тот время от времени расспрашивал ее о всяких подробностях, касавшихся в особенности Расман и бандитов, ограбивших Мирдзу. Его даже интересовало, быстро ли можно добиться телефонной связи с уездом и как долго, например, Мирдза тогда в исполкоме ждала соединения. Услышав, что шесть часов, он удивился ее терпению и спросил, что она делала все это время. Хорошо, если в исполком приходит много народу, — интересно посмотреть на людей и послушать, кто о чем говорит. Мирдза рассказала, что видела лишь троих: Рудиса Лайвиня, которого Расман посылала за молоком и медом, какого-то крестьянина, жаловавшегося на то, что на мельнице нельзя смолоть без взятки, и Марию Перкон. Больше всего незнакомец заинтересовался Рудисом Лайвинем и что это за усадьба, в которой текут мед и молоко. Мирдза предположила — возможно, он был у Саркалиене, к которой Расман, сразу же по приезде, начала посылать свою квартирную хозяйку за продуктами.
Когда незнакомец ушел, Мирдза рассказала отцу о своей встрече с секретарем уездного комитета комсомола. Оказалось, что отец хорошо знает его по фронту.
— Храбрый парень, — вспомнил он. — Еще в Эстонии, во время отступления, командовал ротой. Дрался под Ленинградом, там его ранило. Из нашего запасного полка его не хотели отпускать на фронт, но Упмалис не из тех, кого можно удержать в тылу. В нашей части он был комсоргом. Всегда его можно было видеть там, где возникало опасение, что еще не обстрелянные солдаты могут дрогнуть, — в самых жарких местах. Часто мы шутили: до чего, мол, человеку везет — сколько раз ему то руку царапнет, то голову, а он возвращался из боя улыбающийся, как майский день. Однажды ему простреляли мякоть руки. Его хотели эвакуировать в госпиталь, но разве Упмалиса можно уговорить? Он как-то сумел уверить врачей, что у него все быстро заживает. И зажило. Но однажды санитарки вынесли его из-под огня с простреленной грудью, едва живого, чуть не истек кровью. Тут уж ничто не помогло. Возможно, и попытался бы сопротивляться, но ему было запрещено говорить, — усмехнулся отец. — Это было для нас большой потерей. Ах, Мирдза, если бы ты видела, каких замечательных парней воспитал фронт! И какие великолепные люди погибли…
Мирдза, затаив дыхание, слушала отца. Она подумала об Эрике — он тоже представился ей идущим в самый жестокий огонь, смелым и самоотверженным, полным ненависти к убийцам своей сестры. Она не сомневалась в том, что Эрик стал таким же, каким отец изобразил Упмалиса, а иначе… «Что, иначе? — она вздрогнула. — Иначе я не смогу его любить так сильно…»
В среду утром Мирдза проснулась еще затемно и не могла больше заснуть. Какой сегодня знаменательный день! В десять ей надо явиться на бюро уездного комитета комсомола, и там решится, достойна ли она быть членом Ленинского комсомола или же ей посоветуют подождать, поучиться, пока она не станет похожей на человека, которого, как сказал секретарь, Горький называл Человеком с большой буквы. Упмалис все-таки сказал: «Мы боевые товарищи», значит не хотел ее оттолкнуть. Правильнее было сказать: «Мы будем боевыми товарищами» — у него за спиной проведенные в славных боях годы, а она только еще начинает по-настоящему постигать, что вся жизнь комсомольца должна быть борьбой против всего того, что мешает Советской стране, советскому человеку в могущественном шествии в гору, борьбой против всех темных сил, которые норовят ставить палки в колеса, против мелочности, безразличия в самой себе и в окружающих.
В комитете она встретилась с Зентой и сердечно пожала ей руку, словно они долго не виделись. Приехал также Рудис Лайвинь, много было парней и девушек из других волостей.
Первой на бюро вызвали Зенту. Мирдзе казалось, что та слишком долго остается за дверями, которые открывались и закрывались беззвучно и как-то торжественно. «Что я скажу, когда наступит мой черед?» — думала она, и внезапно ей показалось, что в ее жизни не было ничего такого, что могло бы интересовать таких людей, как Упмалис, который прошел долгий боевой путь и проливал свою кровь ради того, чтобы ее, маленькую и незаметную Мирдзу, вырвать из лап Саркалисов и немцев и дать ей путевку в свободную и широкую жизнь. Погрузившись в мысли, она не заметила, как двери снова раскрылись, и встрепенулась, услышав свое имя.
Войдя, она одним взглядом охватила всех находившихся в помещении людей. Узнала только двоих — Упмалиса и Эльзу. Секретарь смотрел на нее приветливо и, заметив ее волнение, подбадривающе улыбнулся. Эта светлая дружеская улыбка и легкий кивок успокоили Мирдзу, вселили в нее смелость и уверенность.
Мирдзе задали несколько вопросов. Она ответила. Но когда ей предложили рассказать свою биографию, ею опять овладели уже испытанные в приемной сомнения и чувство неполноценности. И снова ей помог подбадривающий взгляд секретаря Упмалиса.
— Я не была героиней. Я даже не делала по-настоящему той работы, которую должна была делать после изгнания немцев и после того как решила стать членом комсомола, — закончила она. — Лишь теперь я понимаю, какой я должна была быть, и приложу все силы, чтобы стать лучше, чем была до сих пор.
Еще несколько вопросов, потом заговорил Упмалис. Он охарактеризовал пылкость Мирдзы в первые дни, резко осудил ее придирчивость к Зенте, от чего пострадала вся комсомольская работа в волости. У Мирдзы на глазах даже навернулись слезы, ей казалось — сейчас последует вывод, что такой глупой, упрямой девчонке не место в комсомоле.
— Мирдза Озол много работала и хорошо работала, — услышала она дальнейшие слова Упмалиса, — но мы сегодня ее приветствовали бы еще сердечнее, если бы она и остальную молодежь волости зажгла энтузиазмом, свойственным ей. Поэт Арайс-Берце говорит: «Сила, не ощутимая в капле, становится могучей в море». Этого в своей работе не учла Мирдза Озол. Все же ей свойственно одно великолепное качество — смелость в признании своих ошибок, и это является залогом того, что она их исправит. Предлагаю принять Мирдзу Озол в организацию Ленинского комсомола.