Мирдза смотрела на бюст Ленина, восхищаясь одухотворенным лицом и острым взглядом вождя. «Он вступил в борьбу за новый, невиданный строй, увлек за собой миллионы людей, справился с бесчисленными врагами, а я…»
— Мы ждем от тебя работы, самоотверженности и преданности делу Ленина… — Точно в ответ на свои мысли, слышит она слова секретаря Упмалиса. Он вручает ей комсомольский билет. Обеими руками он пожимает ей руку. Ее поздравляют и другие, чьи-то руки обнимают ее, и горячие губы целуют в щеку — это Эльза, которая смотрит на нее влажными глазами и хочет что-то сказать, но не может из-за избытка чувств.
В приемной Мирдзу схватила в объятия Зента — она ожидала, пока подруга выйдет. Не обращая внимания на присутствующих, обе девушки расцеловались, чувствуя, как мгновенно улетучилась темная сила мелочного самолюбия и обидчивости, разлучившая их в последние месяцы. Придя в себя, они выбежали на улицу и быстрым шагом направились в квартиру Озола.
— Зента, милая! — Мирдза обняла подругу. — Не будет больше между нами Майги.
— Я не позволю ей становиться между нами, — засмеялась Зента, и, сразу же сделавшись серьезной, спросила: — Мирдза, ты тоже чувствуешь, что там, на бюро, за это короткое время мы как бы выросли?
Они пытались передать друг другу свои впечатления, но слова казались бледными и беспомощными по сравнению с чувствами, бушевавшими в груди.
Там, наедине, они излили друг другу душу.
— Зента, я никогда, никогда не позволю Майге отнять тебя у меня, — обещала Мирдза и добавила: — Сегодня я ни о ком не хотела бы говорить плохое, но хочу быть откровенной и поэтому признаюсь — она мне не нравится. Если бы она была тебе искренней подругой, то не изуро… не преобразила бы тебя так неудачно, — нашла она, наконец, более мягкое выражение.
— Мирдза, если бы ты знала, как стыдно мне было, когда товарищ Упмалис посмотрел на мою прическу, — призналась Зента. — Мне показалось, что он усмехнулся. Я хочу немедленно окунуться в воду и расчесать эти свиные хвостика. Пойдем сейчас же на кухню!
Мирдза хотела нагреть воды, но Зента не позволила и сунула голову под кран. Затем Мирдза помогла ей расчесать пробор, и так начала воскресать «прежняя Зента», — как они шутили.
— Но — брови, как их отмыть? — спросила Зента, глядясь в зеркало. — И они принялись искать в шкафу Озола бензин или другую какую-нибудь жидкость, чтобы вывести въевшуюся в брови краску. Совсем она не сошла, но брови стали чище.
— Если еще чуть удлинить платье, тогда ты будешь отвоевана, — радовалась Мирдза.
После обеда они гуляли по городу, искали книги, бумагу для лозунгов и красную ткань для флажков и прочих украшений.
— А знаешь, Зента, какой лозунг мы вывесим на стене? — заговорила Мирдза.
— Ну?
— «Сила, не ощутимая в капле, становится могучей в море». Это слова Арайса-Берце.
16СВЕЖИЙ ВЕТЕР
Однажды после обеда в волостной исполком явились Озол и Петер Ванаг. Приеде смущенно посмотрел на них, словно хотел сказать: «Да, я ведь говорил, что не надо было меня ставить…» По серьезному, немного виноватому лицу Озола он угадал, что и тот пришел к такому же выводу и привел Петера Ванага, который теперь сядет на председательское место и станет более твердой рукой управлять жизнью волости. Прежде чем кто-либо успел что-нибудь сказать, он встал со стула и, оставаясь стоять, пригласил:
— Садитесь! Садитесь, Петер! — и указал на свой стул у стола.
— Сиди, сиди, Ян, ты еще здесь хозяин, — неловко усмехнулся Петер.
— Да нет уж, — махнул Ян рукой. — Мне это не по силам. Никто ничего не говорит. Откуда мне знать, как быть.
Озол тяжело переживал эти минуты. Ясно, что Приеде не может остаться на работе, она ему в самом деле не по силам. Нельзя же приставить к нему человека, который бы его учил: делай так и делай этак. Озол сознавал свою вину, во-первых, в самом выборе председателя, во-вторых, в том, что слишком мало говорил с Приеде, слишком мало давал указаний. Во всем существе Яна было нечто неподвижное — какая-то непреодолимая пассивность, но Озол надеялся тогда, что она со временем исчезнет. Может быть, и в самом деле исчезла бы, но времени не было и дольше нельзя было ждать. Волость сильно отставала с поставками государству, с лесными работами, с распределением земли, отставала и по активности общественной жизни; в последнем, правда, крепко были виноваты комсомольцы. В волости должно пахнуть свежим ветром, надо разогнать духоту и сонливость, надо дать врагу понять, что советские люди не позволят ему грязными руками шарить по их карманам; Озол опасался лишь одного — не придавит ли совсем Яна это отстранение, не убьет ли оно в нем навсегда веру в то, что он годится не только Думиню в батраки. Необходимо было поговорить с Яном наедине, поэтому он предложил ему подняться в его комнатку.
Комнатка Яна имела печальный вид, в ней все выглядело изношенным и бедным. Жалкий, тощий тюфяк на простой железной кровати не был покрыт простыней, одеяло валялось откинутым к стене.
— Тут еще не прибрано, — извинился Ян и поспешил покрыть тюфяк одеялом.
— Я вижу, тебе трудно живется, никто даже не приберет у тебя, — покачал Озол головой.
— Да нет. Приходила тут одна женщина, потом рассердилась, когда господин начальник почты загадил с похмелья комнату, — простодушно рассказывал Ян. — Говорит, противно убирать.
— Что же это ты пьянством занимаешься? — Озол посмотрел на него с укоризной.
— Да я ведь не хочу, — оправдывался Ян, — пристает как банный лист. Оба с Калинкой…
— Где же они берут деньги, чтобы выпивать? — спросил Озол.
— Да я не знаю. Говорят, что хозяева водку приносят.
— А ты гнал бы их в шею.
— Да ведь они пристают. Я уже сказал — пусть пьют сами. Нет, говорят, невкусно. В карты играют. Сколько раз спать не давали. До рассвета.
— Ты тоже играешь?
— Да я ведь не умею. Не могу научиться.
— Очень хорошо, что не можешь, — сказал Озол. — Ну, будем говорить о будущем. Ты, наверное, сам понимаешь, что в волости не все так, как должно быть?
— Да ведь понимаю, — согласился Ян. — Не умею я с ними справиться. Поставьте другого!
— Да, надо поставить другого, — сказал Озол медленно, с трудом выжимая из себя слова, — хотя мне бы было больше по душе, если бы ты сам за это время подтянулся. И как ты думаешь в дальнейшем устраивать свою жизнь?
— Не знаю. Может, снова пойду батраком.
— Почему же лучше не взять себе земли?
— Что я один с землей стану делать? Обо всем нужно заботиться. Кто коров доить будет? Кто обед варить? Мне больше нравилось бы с лошадьми. Калинке нужен конюх. Только у него нечем кормить. Этого вот я не могу переносить, когда лошадка смотрит на тебя, повесив уши.
Озола осенила мысль. По дороге сюда они с Петером заехали в МТС. Озол поговорил с директором о том, что толкуют люди о коннопрокатном пункте и о Калинке. Директор признал, что пункт не в настоящих хозяйских руках, но не решался уволить Калинку, так как трудно найти человека. А здесь сидит Приеде — ему нравится ходить за лошадьми, он не переносит, когда их обижают. Именно такой человек и нужен.
— Ладно, устроим тебя на коннопрокатном пункте, — сказал Озол. — Но ты не обидишься, если сюда, на твое место, придет другой? Скажем, Петер Ванаг?
— Нет, нет! — воскликнул Ян. — Если я попаду на коннопрокатный пункт, тогда хорошо. А в батраки идти — как бы люди не стали смеяться.
Озол заметил, что лицо Яна оживилось.
— Я только не знаю, как быть: в конюшне у Калинки снег валится на голову, — Ян в замешательстве почесал затылок. — Была бы дранка и гвозди, я бы сам исправил крышу. А то лошади могут заболеть ревматизмом.
— А что теперь в имении?
— Вот это было бы хорошо, — обрадовался Ян. — Там хорошие конюшни. А на пункте две кобылы жеребые. В конюшне Калинки жеребята замерзнут. Пришлось бы в комнату взять.
Озол не знал — сказать Яну, что тот должен стать заведующим пунктом или не сказать. Но, может, все же лучше сказать, чтобы Ян заранее свыкся с этой мыслью.
— Я не сумею распоряжаться людьми, — колебался Ян. — Не могу другому указывать.
— А ты подыщи себе таких помощников, которые любят лошадей, как ты сам, — посоветовал Озол.
— Кто не любит лошадей, того нельзя к ним и подпускать, — вдруг рассердился Ян. — Я уж лучше сам все сделаю.
— Одному тебе не управиться. Весной надо обрабатывать землю пункта, помогать красноармейским и безлошадным дворам.
— Тогда уж конечно, — протянул Ян, как бы разочарованно.
— Попытайся, Ян, — искренне сказал Озол. — Ты не считай, что тебе одному все обдумывать придется Посоветуйся с Ванагом. Мы тоже из уезда почаще наезжать будем. Директор МТС тебе в любое время поможет.
— Тогда конечно! — согласился теперь Ян.
Они вернулись в исполком, и Ванаг начал принимать волостное хозяйство. В преобразованную земельную комиссию вошли Ванаг, Зента как секретарь и Лауск. Вызвали агента по заготовкам Лайвиня и потребовали от него подробный отчет о коде поставок зерна, масла и мяса. Никакого отчета у Лайвиня не оказалось, лишь на отдельных клочках у него было записано, кто сколько сдал. Он не мог также сказать, сколько каждому следовало едать.
— Послезавтра чтобы все отчеты были у меня на столе! — строго сказал Ванаг. Лайвинь, покраснев, вышел.
Озол направился осматривать местечко. Первое, что ему бросилось в глаза, это были красиво сделанные витрины с написанными от руки сводками Информбюро. «Молодцы, девушки!» — мысленно похвалил он Зенту и Мирдзу. Рядом со сводкой красовался написанный цветными карандашами плакат, приглашавший молодежь на доклад учителя Салениека на тему «Воспитание характера». «Любопытно, с чего они начинают, чуть ли не с «вечной темы», которая подходит во все времена и при любой власти. Уж не отложил ли философ Салениек свой экзамен на советского человека до окончательной нашей победы в войне, чтобы уж тогда выступить со своими убеждениями, — иронизировал Озол. — Надо бы поговорить с этим человеком, посмотреть, насколько искренним было его желание приобщиться к советской жизни».