— Иди, Мирдза, иди. Упмалис вам что-нибудь расскажет. Вы ведь не будете только танцевать. Меня подвезет Салениек.
Он сел в повозку и уехал. Уехал и Пакалн. Люди постарше начали расходиться, а молодежь по два, по три, по четыре двинулась к имению. У Упмалиса была автомашина, он велел водителю отвезти Яна Приеде и еще кое-кого в имение, чтобы подготовили зал к приему гостей, а сам отправился пешком. Он пошел рядом с Мирдзой, желая узнать, почему так изменился отец.
Мирдза заметила среди молодежи Эрика. Он шел один, ни с кем не разговаривая, и все замедлял шаг, очевидно, ожидая, что она к нему подойдет. Он был в новом костюме, который ему, наконец, удалось сшить. Зеленовато-серый цвет домашнего сукна напоминал немецкие мундиры. Да, красноармейская форма ему не нравилась, ибо она была хлопчатобумажной, ведь Эрик в армии был рядовым бойцом и не заслужил ни одной нашивки. Это бы еще ничего. Но в новом костюме он выглядел типичным хозяйским сынком, и походка у него была медленная и вразвалку, и Мирдза чувствовала, что ее злит и новый его костюм, и сходство с хозяйским сынком, и медленная походка, и то, что Эрик идет один и ждет только ее, не вступая в разговор с другими. Он как-то отличался от веселой толпы, в которой преобладали дети бывших батраков и мелких хозяев. Но затем Мирдза подумала, что Эрик все-таки был на фронте, участвовал в боях и ранен. И ей стало жаль, что он так одинок, хотелось позвать его к себе, познакомить с Упмалисом. Но все-таки она этого не сделала, так как понимала, что он им чужой, что ему не о чем говорить с Упмалисом, и ей будет неудобно, если он промолчит все время или будет разговаривать только с нею.
— Расскажи, Мирдза, что с твоим отцом? — поинтересовался Упмалис. И Мирдза рассказала, что погиб ее брат. Упмалис долго молчал, и Мирдзе понравилось, что он молчит, не пытается утешать, не вздыхает — ведь все равно ничем уже нельзя помочь. Надо стиснуть зубы и перенести.
На коннопрокатном пункте Иван встретил гостей веселым маршем — ноги так и поднимались в такт музыке. Молодежь с шумом ринулась в зал мимо Яна Приеде, который, благодушно улыбаясь, стоял в сторонке, как радушный хозяин, пригласивший много гостей и вовсе не обижающийся, что они его не замечают.
Иван с аккордеоном тоже прошел в зал, и сразу же начались танцы: стремительная полька, так хорошо отвечавшая настроению. Танцевали почти все, и в их движениях выражалась горячая жажда радости и веселья, которая во время войны не могла проявиться, но которая жила в каждом.
— Ты ведь сегодня не будешь танцевать, — сказал Упмалис Мирдзе, словно извиняясь, но и не сомневаясь в этом. Он пригласил Зенту. Мирдза была ему благодарна за то, что он столь тактично понял ее чувства, когда ноги как будто сами по себе поднимаются в ритме польки, а сердце противится дать им волю, ибо каждое мгновение вспоминает Карлена, не дожившего до этого вечера.
Случилось так, что Эрик подошел к Мирдзе сразу же после того, как Упмалис, хорошо поняв настроение девушки, оставил ее одну и ушел танцевать с Зентой. Эрик как назло не сумел так чутко уловить настроение Мирдзы. Он схватил ее за руку, стащил с подоконника, где она сидела, и весело воскликнул:
— Пошли танцевать!
Никогда, при других обстоятельствах, Мирдзу не рассердила бы эта непринужденность, вполне естественная между молодыми людьми, объяснившимися в любви, но после того, как Упмалис счел само собой понятным, что Мирдза в этот вечер не может танцевать, приглашение Эрика ей показалось настолько грубым, даже неприличным, что она не сдержалась и, вырвав руку, сказала:
— Удивляюсь, как ты не понимаешь, что я сегодня не могу танцевать!
Слова эти, сами по себе, еще ничего не значили, но она произнесла их так, что Эрик съежился и, в нерешительности переминаясь, остался стоять там же, у окна. Быть может, ему надо было сгладить свою вину, выразить сожаление, объяснить Мирдзе, что хотел ее развлечь, но Эрик этого не сделал, и по его глазам не видно было, чтобы он понял, почему Мирдза так себя ведет. И для нее стало нестерпимым это, казалось, равнодушное молчание. Ничего не сказав, она соскочила с подоконника и выбежала в соседнюю комнату. Здесь она осталась одна, обуреваемая неясными чувствами, и лишь когда Музыка смолкла, она вернулась в зал. Тут она увидела, что Упмалис собрал вокруг себя молодежь и хочет ей что-то рассказать. Эрика Мирдза больше не видела и с облегченным сердцем устроилась на своем подоконнике, но ее заметила Зента и увлекла к себе. Упмалис говорил о войне, постепенно переходя от больших общих картин к отдельным эпизодам, рассказывал преимущественно о комсомольцах, об их героических делах и любви к родине. Он умел установить живой контакт с юношами и девушками, из которых многие были сверстниками тех, о ком шел рассказ, и теперь жалели, что не успели сделать ничего такого, чтобы и их имена также были упомянуты в истории Отечественной войны. Упмалис говорил просто, без напыщенных фраз, которые зачастую ослепляют самих рассказчиков, но не согревают слушателей. Так же просто он и закончил:
— Ну, теперь отдохнули, потанцуем еще, пока Иван в силах держать свою гармошку. Потом я вам расскажу еще что-нибудь — о вас самих.
Потом он рассказал о молодежи в тылу во время войны. Об их работе на полях и заводах. Он обратился к «ним самим» и спросил, могут ли они сказать с чистой совестью, что за эти восемь месяцев со дня освобождения от немцев они работали так много и так хорошо, что лучше и больше работать нельзя. Никто этого не мог утверждать, ибо никто ничего особенного не сделал, и теперь всем было даже стыдно, что среди них нет ни одного, проявившего геройство хотя бы в мирном труде. Но затем Упмалис успокоил слушателей, сказав, что еще не поздно, если война и кончилась, то последующие годы потребуют от народа самоотверженного труда в восстановлении и строительстве.
— А почему вам не стать героями? — спросил Упмалис, и ему ответили молчаливые вопросительные взгляды; «Да, но как же это сделать?» И он тут же объяснил: — Каждый участок поднятой и засеянной целины — это ведь то же самое, что выигранное сражение. — Он предложил сегодня же вечером организовать молодежные бригады и распределить между ними работу, чтобы завтра все знали, за что браться. Когда бригады были сформированы и избраны бригадиры, Упмалис еще посоветовал обратиться к Зенте Плауде и ознакомиться с уставом комсомола. Пусть каждый спросит себя, не хочет ли он стать членом славной семьи комсомольцев?
После всего этого бригады должны были станцевать хотя бы еще один танец — так они просили Ивана, — потом еще один, самый уж последний. Мирдза смотрела, как Зента танцует с Петером, а Упмалис с Лаймой Гаужен, которая теперь тоже была бригадиром. Ей стало грустно, она почувствовала себя одинокой. Эрика она оттолкнула, и никто другой ею не интересуется. «Конечно, у них братья не погибли, они могут танцевать и веселиться», — уличила она себя в несправедливом упреке и, сдержав слезы, снова вышла в соседнюю комнату, чтобы не смотреть на веселые лица и на танцы. Посмотрев в окно, она увидела, что над озером уже начал брезжить рассвет. Почему она здесь томится, почему не уходит? Никому она не нужна, да ей и самой здесь нечего больше делать.
Чья-то рука коснулась ее плеча, и приветливый голос сказал:
— Мирдза, ты все одна? Прости, что я тебя оставил, но надо было расшевелить ребят. Твой отец пригласил меня к себе переночевать. Ночь, правда, уже прошла, но все-таки следовало бы вздремнуть. Если ты не возражаешь, пойдем, «виллис» я оставлю здесь, в сарае.
Разумеется, Мирдза не имела ничего против того, чтобы идти домой вместе с Упмалисом. Желая избежать лишнего шума, они, ни с кем не попрощавшись, вышли на свежий утренний воздух и направились домой, прислушиваясь, как согласованно звучат их шаги, словно они оба долгое время прошагали в одном строю.
21УКУС ГАДЮКИ
Озол готовил отчет о своей работе в волости. Завтра ему надо ехать в уезд, отчитаться в том, как он работал, оправдал ли оказанное ему доверие. Что он мог записать в свой актив, чем его волость выделялась среди прочих и насколько ей удалось выбраться из разрухи, в которую ее ввергли немцы. Все это у него спросят. Как странно — всю весну и лето он работал не покладая рук, присутствовал всюду, где что-нибудь делали или должны были делать, а теперь о своей работе как будто рассказывать нечего, ничего не закончено, правда, многое начато, но пока не доведено до конца. Для постройки маслодельного завода привезены камни и бревна, но не оказалось цемента. Быть может, виновато правление сельскохозяйственного кооператива, что не удосужилось поискать. Кто-то из крестьян напомнил, что можно и самим обжечь известь. Поблизости уцелела старая кустарная печь для обжига известняка, а известняк для одной постройки, у которой частично уцелел фундамент, найдется там же, около печи. Но теперь, в разгар уборки урожая, нельзя отвлекать людей на дополнительные работы. Мельница работает, однако это не его заслуга. Не сотки́ старый Пакалн приводного ремня, так она, может, по сей день стояла бы. Электричества все еще нет, у динамо-машины отвинчены и утащены некоторые части, найти их или достать новые не удалось. Нет порядка и в кооперативном магазине — недостает именно тех товаров, которые в крестьянском хозяйстве больше всего нужны: подков, кос, лемехов. Летом подковы привезли, но для всех не хватило, к тому же они оказались одного и того же размера, и кузнецы немало потрудились, перековывая их. Соли привезли как будто достаточно, и все же ее получили только самые расторопные покупатели. Те, что пришли в магазин попозже, получили совершенно сырую, подмоченную, а некоторым и такой не досталось. Завмаг — бывший лавочник имения — предъявил акт о том, что соль в пути попала под дождь, потому и испортилась. Пора бы уже выдавать товары за сданные сверх нормы масло и яйца, но доставка все задерживается, и крестьяне уже начинают посмеиваться, дескать, обещанного три года ждут. Лучше уж везти продукты на базар или выменять у спекулянтов на одежду и обувь. Почти каждый, кому настает очередь ехать в наряд, требует, чтобы выдали подковных гвоздей, сколько же можно гонять лошадей нековаными. В иных домах не осталось ни одной косы, приходится просить у соседей хоть какую-нибудь старую, заржавленную. Кое у кого кос напихано во всех углах, но именно такие никогда в этом не признаются и другому не дадут, да еще сами больше всех начнут жаловаться на нехватки. Новохозяевам Озол помог получить от государства ссуды, многие купили лошадей и коров, начали отстраиваться. Теперь люди жнут, поля не останутся неубранными, однако весной много земли осталось неподнятой. Молодежные бригады работали на совесть, но что они могли поделать, если лошадей не хватало. МТС не выделила волости ни одного трактора, хотя Озол сам поехал к директору, заставил его отказаться от договора с Миглой и заключить договора с безлошадными новохозяевами. Не дождавшись обещанных машин, крестьяне наведались в МТС и поинтересовались, когда же прибудут тракторы; им ответили: «Не ждите, машины испортились, из ремонта выйдут не скоро». Незасеянные поля в крестьянских хозяйствах это, конечно, беда, и даже очень большая, от этого уменьшается количество хлеба, столь необходимого стране, но необработ