Он поблагодарил Майгу за разговор и пошел в исполком. Ванаг выглядел мрачно — прошлой ночью была испорчена молотилка. Кто-то засунул в сноп ржи ручную гранату — взрывом разбило барабан и поранило подавальщику руку. Это было явное вредительство, но найти виновного — нелегкая задача. Сегодня Саулит со своими кузнецами занимается ремонтом машины, но несколько дней все же придется потерять.
— Всюду эти негодяи путаются под ногами, — злился Петер. — А когда работа не идет как следует, люди винят нас.
— Мы тоже виноваты, — ответил Озол и, встретив недоуменный взгляд Ванага, добавил: — Виноваты в том, что до сих пор не сумели избавиться от этой нечисти. Майлен хотел вовремя рассчитаться с государством, а ему не дали. Зерно теперь рассыпано на дороге, и Майлену придется везти вторично; совершенно естественно, что он и другие вправе требовать, чтобы государство позаботилось об их безопасности. Каждому в отдельности бороться с бандитами не по силам.
Ванаг молчал. Видно было, что ему при его горячем нраве, при его глубокой ненависти к кулакам и шуцманам, мешающим работать, трудно признать себя ответственным за их подлости.
— Так оно и есть, Петер, — еще раз подчеркнул Озол. — Но недолго им беситься. Когда вернусь из города, схватим их за шиворот так, что завоют. Сегодня же я попытаюсь начать эту кампанию. Назначь мне подводчиком Густа Дудума. Он повезет в город и аптекаря. Человек уже давно хотел поехать, но мы все ждали оказии.
Когда Густ подъехал к дому Озола, ему сказали, что Озол, не желая делать остановку в пути, спозаранку ушел на МТС, куда Дудуму и надо за ним ехать. Густ пробурчал, что нынче в рабочее время «попусту гоняют людей», повернул лошадь и уехал. Около МТС Озол уже ждал его.
Густ, как всегда, был мрачен. Зато аптекарь, питавший симпатию к Озолу, без умолку говорил.
— Без вас, товарищ Озол, ни минуты не могут обойтись, — сказал аптекарь. — На дороге поджидают.
— Где это? — воскликнул Озол и намеренно оглянулся.
— Да не здесь. Утром, когда ехали через бор, встретился нам человек. Попросил, чтобы подвезли немного. Мы сказали, что лошадь устала, а ехать далеко — не можем взять. Потом он спросил, разве товарищ Озол остался дома? Вчера, говорит, слыхал, что собирается в город. Он хотел с вами поговорить, его будто несправедливо обложили налогом. Тогда мы посочувствовали ему и сказали, чтобы садился, — довезем до МТС. Но он передумал — далеко придется возвращаться: сказал, что обождет, пока вернетесь. Спрашивал, как долго вы задержитесь в городе. Так что ждите гостя.
— Что же он раньше не спохватился, — ответил Озол и подумал: «Правильно поступил, что пошел в МТС не обычной дорогой, а сделал крюк через соседнюю волость».
Аптекарь еще немного поболтал, потом темы для разговоров у него иссякли. Густ угрюмо молчал, только временами бранил лошадь, сворачивающую иногда в сторону, чтобы сорвать придорожную полевицу.
— Хозяин, должно быть, сегодня утром не покормил лошадь? — заметил Озол, чтобы возобновить разговор.
— Где же тут кормить, если надо было затемно выезжать, — бросил Густ.
— Латыши ведь привыкли рано вставать, — нарочно подтрунивал Озол.
— Да, когда надо было идти молотить на помещичьи гумна, — съязвил Густ в ответ.
— А потом этот обычай переняли батраки и батрачки, работавшие на хозяев, — продолжал Озол в том же тоне. — В три-четыре часа поднимались лошадей кормить.
Густ упрямо молчал.
— Скажите, почему вы всегда такой мрачный? — спросил Озол.
— Чему мне нынче радоваться? — сердито ответил Густ вопросом.
— Хотя бы тому, что война закончилась.
— По мне, вы могли бы воевать еще хоть десять лет, — проворчал Густ.
— Это вы лишнего хватили! — воскликнул аптекарь. — Уж и так было слишком долго. Люди начали болеть, лекарств, бывало, не успеешь готовить. Каких только эпидемий не затащили. Вот тот же сыпной тиф. Его уж, действительно, только немцы могли затащить.
— Что же им было делать, раз в России завшивели, — издевался Густ. — Чем другим, а этим добром она богата.
— Если вы говорите, что ничего другого в России не было, то зачем же немцы туда полезли? — сказал Озол Густу, чеканя каждое слово.
— Почем я знаю, и какое мне до этого дело! — сердито уклонился Густ от ответа, очевидно, спохватившись, что высказал свою ненависть слишком откровенно, забыл, с кем говорит.
— Вы, Дудум, проверьте, не остались ли у вас в голове немецкие вши, — усмехнулся Озол. — Может, потому у вас этот зуд?
Густ упрямо молчал. Умолк и Озол, думая, что горбатого только могила исправит. Нет таких доводов, которыми можно было бы его пронять и убедить. Логика жизни ничего ему не говорит. Даже ненависть свою он не может скрыть. Впрочем, если он так откровенен, то менее опасен.
Он всю дорогу больше не заговаривал с Густом.
В тот же вечер Озол пошел к секретарю укома Рендниеку и рассказал ему о жизни своей волости. И этот рассказ не был оптимистическим.
Рендниек слушал внимательно, не прерывая, пока Озол не сказал все, что хотел.
— Спасибо тебе за прямоту, — сказал секретарь, когда Озол замолчал. — Мне все же надо признать, что ты много и хорошо поработал. О твоей волости у меня есть другие, более благоприятные сведения. У тебя, например, новохозяева засеяли поля местными семенами. Получили ссуды и обзавелись скотом, хотя и не в таком количестве, как хотелось бы. Есть образцовый коннопрокатный пункт, пусть и небольшой. Привлечена молодежь. И, главное, крестьяне не жалуются ни на тебя, ни на Ванага. Сегодня я уже выслушал несколько отчетов. Очень гладеньких, но они не привели меня в восторг. Так и кажется, по глазам хотят угадать, что я желал бы услышать, и порой рассказывают о том, что должно было бы быть, но чего еще нет… Зачем мне это? Так меня, против моей воли, лгуном могут сделан, ведь на основании ваших докладов я отчитываюсь перед ЦК.
Я сказал, ты работал много и хорошо, — продолжал немного погодя Рендниек. — Но теперь слушай о твоих ошибках. Ты старался все делать один. У тебя горячий, очень подвижной председатель исполкома, но ты его отодвинул в сторону, почти в каждом отдельном случае он сперва испрашивает твоего разрешения. У тебя в волости много хороших людей, но ты их плохо привлекаешь к работе. Они привыкают во всем ждать твоих распоряжений, не проявляют самостоятельности. Вот это твоя ошибка. Потому ты жалуешься, что мало сделано. Эта ошибка влечет за собой вторую — у тебя не остается времени для политической массовой работы. Ты говоришь, люди верят слухам. А почему?
— Как же я могу опровергнуть абсурд? Если люди принимают на веру выдумку? — спросил Озол.
— Разумеется, одними возражениями не опровергнешь, — ответил Рендниек. — Верующего не убедишь утверждениями, что бог выдуман. Абсурду религии надо противопоставить факты науки. Вздорные слухи следует опровергать политической разъяснительной работой.
— Понятно, — ответил Озол. — Но этим летом у крестьян было столько дела, что для учебы просто не оставалось времени при всем желании. Даже мне самому некогда было учиться. Хорошо, если успевал прочитать газеты и журналы.
— Это результат той же твоей ошибки, о которой я уже говорил. И если ты думаешь, что наступит такое время, когда сможешь собрать всех крестьян, как в школу, то это тебе так скоро не удастся. Надо использовать каждую встречу, совместную работу, вовлекать людей в беседы, чтобы они сами приходили к выводам, если же выводы делаешь ты сам, то они должны быть ясными и доступными простому человеку, не знающему даже азов марксизма. Ты уже думал о создании первичной партийной организации в волости? — вдруг спросил Рендниек, словно меняя разговор, но фактически продолжая прежнюю беседу.
— Нет таких подготовленных людей, — ответил Озол. — Даже Ванаг еще не вполне созрел.
— На готовность нельзя рассчитывать, — заметил Рендниек. — Присмотрись к людям, убедись в их честности, разъясни им цели партии, проверь, как понимают они их: готовы ли пойти за ней и способны ли расти. Беспартийный актив у тебя большой?
— Кое-кто есть, но очень мало, — признался Озол. — Теперь я понимаю, почему я все время испытывал такое чувство, будто постоянно что-то остается недоделанным. Я очень благодарен тебе за эту беседу.
— Хочу тебе дать еще одно задание, — начал Рендниек, немного колеблясь. — Это скорее просьба, чем задание. При случае, загляни в соседние волости, посмотри, что там делается. Вот Н-ская волость. Парторг — человек честный, но плохо знает деревенскую жизнь. Ему следовало бы помочь. Затем Х-ская волость. К парторгу этой волости я питаю некоторое недоверие. Рисует все в розовом свете. Однажды даже выразился, что ему учиться не надо. Прирожденному пролетарию, дескать, инстинкт все подскажет. Там председатель тоже член партии, вступил прошлой осенью, сразу как мы вернулись. Мои люди, приехавшие оттуда, рассказывают, что крестьяне там угрюмые, как будто запуганы, на вопросы не отвечают и сами ни о чем не спрашивают.
Рендниек говорил еще долго, и чем больше он говорил, тем яснее становилось Озолу, как он должен выполнять работу, на которую его послала партия.
Уже стемнело, когда Озол зашел в другое учреждение, с работниками которого ему надо было обсудить план ликвидации бандитов. И лишь в полночь он пришел к Упмалису. Когда Озол рассказал ему о бандитах, возобновивших свою активность, Упмалис нахмурился.
— А как же Мирдза? Осталась дома одна с матерью? — спросил он с опасением. — Кое-где были случаи, когда бандиты уводили в лес активных комсомолок. О судьбе их ничего неизвестно. — И он беспокойно зашагал по комнате, шрам на его щеке побагровел.
Горячая волна ударила в голову Озола. Сам-то он сегодня утром был осторожен, а не подумал, что бандиты могут отомстить его семье. Привык считать Мирдзу самостоятельной, не нуждающейся в опеке. Правда, Ванаг научил комсомольцев обращаться с оружием. Автомат остался у Мирдзы, Озол взял с собой только револьвер. А если бандитов будет несколько, что может сделать одна деву