Разыскав приемщика, Озол хотел спокойно спросить, что это означает, кто разрешил высыпать зерно на платформу, но некоторое время не мог произнести ни слова. Рот раскрывался, но голос застревал в груди.
— Как вы смеете!.. по какому праву!.. Почему вы ссыпаете под открытым небом! — наконец удалось ему выговорить.
— А что я могу поделать? — оправдывался приемщик. — Разгрузка вагонов задержится на двадцать четыре часа. Дополнительных составов нет. Как мне быть? Крестьяне чуть не взбунтовались. Говорят, повезут зерно домой, а мы можем за ним потом приезжать. Я не имею права не принять. Скажите сами, что бы вы сделали на моем месте? — последняя фраза звучала, почти как просьба о совете.
— Что бы я сделал? — не сразу нашелся Озол. — Спрашиваете, что я бы сделал? Об этом я бы подумал весной, а не теперь. И если бы вы спросили меня об этом весной, то я посоветовал бы вам в течение лета построить самый простой навес. Для этого досок я бы нашел.
— Обо всем без вас подумали, — начал сердиться приемщик. — Видите, вон склад пустует? Я за него все лето воевал, чуть ли не килограмм бумаги исписал.
Озол оглянулся и удивился, почему раньше не заметил склада. То была обширная постройка, вплотную примыкавшая к железнодорожной ветке. Случайно уцелевший склад обильно зарос молодой крапивой и лебедой.
— Что это за склад? — поинтересовался Озол.
— Бывшего «Конзума». Теперь передан кооперативу. Я написал правлению несколько отношений с просьбой передать нам помещение на осенний сезон, поскольку они сами пока им не пользуются. Напрасно. Писал в уезд, просил их ходатайствовать в центре. Тоже ничего не вышло, — рассказывал приемщик.
— Да, писать вы горазды, — усмехнулся Озол. — Это удобно — сидеть за столом и писать.
— А что бы вы сделали? — закричал приемщик, рассердившись. — На голову стали бы? На руках ходили бы?
— Нет, я думал бы головой, а не другим местом! — вспылил Озол. — И придумал бы что-нибудь. Вы видите, все время подвозят зерно, будут подвозить завтра и послезавтра. Если вагоны задержатся, куда вы денете весь хлеб? На землю? Скажите, где можно найти руководителей кооператива?
— Там, в местечке, — показал кто-то рукой.
До местечка было примерно около километра. Озол прошел несколько шагов, но у него заболел раненый бок. Это уже ясно — за первыми болями последуют резкие колики, от которых захватывает дыхание. Он вернулся к своим и попросил Рикура перегрузить мешки на телегу Акментыня и на порожней подводе подвезти его до правления кооператива.
Озол не мог устоять на месте, пока Рикур перегружал свои мешки на телегу Акментыня. Он расхаживал взад и вперед; как удары бича, его задевали едкие замечания и насмешки, которые раздавались со всех сторон.
Пока перегружали мешки, полил дождь. Теперь предметом насмешек стал процент влажности.
К счастью, дождь быстро прошел, но с запада, на синеву над лесом, выплывали новые тучи, и нельзя было знать, в какую сторону они пойдут. Такова латвийская осень — то солнце весело и приветливо улыбается, то, словно играя в прятки, кутается в тучи, и неожиданно на землю обрушивается ливень.
Озол наткнулся на старого Пакална, который перевязывал свою подводу.
— Хлеб на землю ссыпать не стану, — заявил Пакалн сердито. — Всю свою жизнь я берег каждое зерно и теперь не приму на себя греха. Пусть на меня в суд подают за несдачу. Тогда я спрошу, кто такие порядки установил: правительство или кто другой?
— Терпение, терпение, Пакалн, — сказал Озол. — Я еще поборюсь.
— Вызовет небесную колесницу, — бросил кто-то, услышав слова Озола.
— На конвейере увезет, — поддержал другой.
— Потерпи, Пакалн. — Озол притворился, что не слышит насмешек. — Склад я сегодня открою.
Он сел на телегу Рикура и уехал.
В конторе кооператива ему велели подождать. Только что началось заседание правления и окончится не так скоро.
— Значит, я подоспел в самый раз, — обрадовался Озол. — У меня именно такое срочное дело, которое лучше всего разрешить на заседании правления.
— Я не могу пускать туда посторонних, — секретарша строго кивнула на дверь.
— Спасибо, что показали дорогу, — усмехнулся Озол. — Меня не надо впускать, я сам могу войти.
— Не имеете права! — секретарша закрыла собою дверь.
— Дочка, что ты споришь о правах? Конституцию изучала? Мои права записаны в Конституции.
Девушка испугалась, видимо, приняв посетителя за кого-то из «больших людей». Она отступила от двери, и Озол распахнул ее.
— Подождите, здесь идет заседание, — раздалось из комнаты сразу несколько голосов.
— Очень хорошо. На заседаниях надо разрешать важные вопросы, а я как раз пришел по очень важному делу, — к Озолу вернулось хладнокровие. — Надо немедленно вынести решение о временной передаче склада в распоряжение приемочного пункта.
— Опять с этим складом! — с раздражением воскликнул один из правленцев, очевидно, сам председатель. — Мы ведь уже десять раз заявляли, что склад наш и никому его не отдадим.
— В одиннадцатый раз вы скажете, что отдадите, — ответил Озол. — Положение такое, что вагоны задержались и зерно теперь ссыпают на платформу. Вы поймите — это преступление.
— Мы ведь летом говорили, чтобы сами строили себе склад. Какое нам дело до их зерна? — нетерпеливо повысил голос председатель.
— Если один оказался растяпой и не построил склада, то неужели другой должен быть бюрократом и равнодушно смотреть на то, как портится государственное добро! Вы понимаете, что это огорчает честных крестьян и радует наших врагов?
— Кто вы вообще такой, что смеете нас обзывать бюрократами? — закричал председатель.
— Вообще — я советский гражданин, который не может относиться равнодушно к таким делам. А кроме того — я член партии и поэтому не имею права быть равнодушным. Ясно вам, какую вы должны занять позицию? — ответил Озол, чувствуя, что у него начинает подергиваться лицо.
— Мы уже неоднократно отвечали — и не только таким, как вы, — что склад нам будет нужен самим, — стоял на своем председатель.
— Да поймите же, что никто не отнимает у вас помещения. Подадут вагоны — и склад освободится.
— Знаем, как освободится, только впусти кого-нибудь, потом уже не выживешь.
— Послушайте, перестаньте рассуждать, поставьте вопрос на обсуждение правления. Время не ждет. — Озол начинал терять терпение.
— Вопрос правлением разрешен уже раньше, — невозмутимо заключил председатель.
— С вами надо говорить другим языком. Видно, что интересы Советского государства для вас еще китайская грамота. — Озол, сердитый, направился к дверям. Уже в дверях он повернулся и сказал:
— Бюрократы и шляпы — вы наносите еще больший вред, чем бандиты, которых мы только что выкурили из леса. Но не зазнавайтесь — мы выкурим также бюрократизм и разгильдяйство! Советское государство не потерпит таких наростов на своем теле!
Он хлопнул дверями и поспешил на почту, чтобы позвонить в город. Ему удалось связаться с заместителем председателя Розитом, который теперь работал на месте Бауски. Коротко изложив в чем дело, Озол попросил его вмешаться — позвонить председателю кооператива и приказать ему открыть склад.
— Такого распоряжения давать я не имею права, — ответил Розит. — Дело это я знаю — мне уже писали обе стороны. Вмешаться никак не могу.
— Но нельзя же ссыпать зерно под открытым небом, — кричал Озол в трубку.
— Это, конечно, нехорошо, но что поделаешь? — оставался равнодушным Розит. — Заготзерно и кооператив — две разные организации — друг другу не подчиняются.
Озол бросил трубку.
«Какое бездушие! — подумал он с горечью. — Эх, Вилис Бауска, мой боевой товарищ, разве за то мы боролись, чтобы такие болтуны теперь бездельничали на важных постах».
Что делать? Он почувствовал такую усталость, что на все хотелось махнуть рукой, ссыпать и свое зерно на платформу, уехать домой и спать, спать, спать.
Но нет, нельзя оставить поле битвы. Раз партия его поставила на боевой пост, надо быть настойчивым. Он снова заказал срочный разговор, на этот раз с укомом партии и вызвал к телефону Рендниека.
— Что мне посоветуешь делать? — спросил Озол, окончив свой рассказ.
— Очень просто: если они не откроют добром, нужно открыть или взломать, — ответил Рендниек, не долго думая. — Я немедленно позвоню этим горе-кооператорам и скажу, что это мое распоряжение. Они считают, что покушаются на их священную собственность! Подумаешь, какое государство в государстве!
Озол с облегчением повесил трубку. Он не один на своем посту, вместе с ним партия — она чутко откликается на каждый сигнал. Вместе с такими людьми можно воевать. Мы еще повоюем!
Когда Озол опять подошел к кооперативу, навстречу с кислыми лицами вышли председатель и еще некоторые правленцы. Они зло посмотрели на Озола и направились к складу.
«Ничего, перенесете, — улыбнулся Озол. — Вас не обидели ни на волосок».
Он сел к Рикуру в повозку, и они быстрой рысцой проехали к пункту, чтобы сказать подводчикам — пусть подтягиваются к складу.
— Ишь ты, какой настойчивый, — заметил парторг соседней волости Целминь, узнав о победе Озола. — Но говорят, что острый топор быстро тупится! Можешь еще нарваться на таких, у которых найдутся защитники в высших учреждениях.
— И тогда? — спросил Озол.
— И тогда ты полетишь с места.
— Жалок человек, который, боясь за свое место, не решается бороться за справедливость, — резко ответил Озол.
— Могут исключить из партии, — подкрепил Целминь свои доводы.
— За справедливый поступок из партии не исключают. А шкурников партия не терпит.
Тем временем открыли склад, но его еще надо было подмести. Когда подводчики опорожнили свои мешки, уже наступил вечер.
— Ну, досталось вам, — как бы извиняясь, сказал Озол крестьянам, когда все собирались уезжать.
— Денек пропал, — ответил Пакалн, — зато не надо будет еще раз ездить. Я зерно ни за что на землю не стал бы сыпать. Пусть хоть в тюрьму сажают. Но если бы тебя не было, склада так и не получили бы. Как это может так быть, что два советских учреждения не уступают друг другу?