Часы пробили половину второго, и только тогда вернулась запыхавшаяся Ольга, спешившая домой, чтобы вовремя подоить коров. Своей торопливостью она еще больше уязвила самолюбие Лидумиете. Даже не зашла посмотреть, кто приехал, — неужели Ольга, проходя через двор, не заметила их вороного! Схватила на кухне подойник и выбежала в коровник. Бедная Ольга отвыкла, чтобы к ней приходили гости. Соседи всегда приходили к Юрису или Мирдзе, поэтому Ольга, хотя и узнала лошадь Лидумов, все же решила, что это приехал только один Эрик, — наверное, его нарядили с подводой куда-нибудь. Коровы, услышав шаги хозяйки, замычали, и Ольга поспешила к ним, не подозревая, какую бурю возмущения вызвала она в груди Лидумиете, когда та увидала, как хозяйка маленькой усадебки торопливо просеменила к хлеву и даже не взглянула в сторону окна, у которого сидела владелица усадьбы «Лидумы».
— Да, да… — пробормотала гостья, отворачиваясь от окна, и только теперь заметила, что на стене, под стеклом, в красивой рамке, висели портреты Ленина и Сталина. С новой остротой ее начали мучить неразрешимые сомнения, как же она сможет ладить с невесткой, не признающей ни бога, ни церкви. Она не допытывалась — верит Эрик в бога или нет, удовлетворяясь тем, что он никогда не перечил ей, когда она звала его в церковь, ничего не возразил сын и против того, что она в его недавно выкрашенной комнате повесила на стену религиозную картину — спасителя с терновым венком на голове. Потерпит ли это Мирдза?
Часы пробили два, и вот, должно быть, пришла и Мирдза. Собака во дворе радостно взвизгнула — кто-то с ней возился. Дверь комнаты широко распахнулась — сперва ворвалась собака, а за ней, впопыхах, Мирдза.
— Ах, гости! — удивленно воскликнула она.
— Эрик говорил, что на сегодня условился с тобой, — пристально глядя на нее, твердо сказала Лидумиете.
— Ах! Я совсем позабыла!
В третий раз Лидумиете выразительно посмотрела на сына, — но что с ним поделать, как только увидит Мирдзу, глаз от нее не может оторвать. Сходил бы, взглянул на лошадь — ей богу, вышла бы за ним и сказала:
«Не отложить ли сегодняшний разговор, пусть еще раз как следует все обдумает. Что же в этой девушке особенного — только зубы скалит, ни минуты на месте не усидит».
— Эрик, проверь, не оторвалась ли лошадь, — предложила Лидумиете сыну. — Что-то никто ее не видел.
— Там, кажется, стоит какая-то лошадь, — вспомнила Мирдза. — Я и не догадалась, чья она. Мамочки нет дома, мне надо будет пойти коров подоить, — обратилась она к отцу, посмотрев на часы.
— Уже доит, — успокоил Озол, с хитринкой посмотрев Мирдзе в глаза. Наконец-то он начал догадываться о цели приезда Лидумов, и ему стало смешно, что Мирдза этого не понимает. Какая Мирдза славная, и действительно было бы жаль, если бы ее высватали и она ушла из дому.
Было слышно, как Ольга с подойником вошла на кухню, выливала молоко и умывала руки. Мирдза не могла дождаться, распахнула дверь и крикнула:
— Мамочка, вот и к тебе гостья! А ты все жалуешься, что никто не ходит.
Ольга вошла и приветливо поздоровалась с Лидумиете, но та ответила довольно холодно.
Мирдза решила, что теперь она освобождена от обязанностей занимать Лидумиете, которая в последнее время стала к ней неприветлива, должно быть, пришла к другому выводу, чем в прошлую осень; ведь тогда, провожая сына на фронт, она сказала — материнским сердцем чует, что Мирдза ее сыну «суженая». И сейчас атмосфера в комнате какая-то сгущенная, мать Эрика на что-то дуется, и, чтобы не чувствовать на себе ее пытливые взгляды, лучше выйти.
— Эрик, пойдем посмотрим, хорошо ли я устроила пчел на зимовку, — придумала Мирдза повод, чтобы не оставаться дома и увести с собой Эрика.
Они подошли к пчелиному улью, но там не было ничего интересного. В саду деревца еще молодые, да и те без листьев; на дворе нечем было заняться. Мирдза пожалела, что выманила Эрика из дому. Уж лучше бы позвала его к себе в комнату. Теперь надо еще раз пройти мимо отца, мимо Лидумиете, которая сидит нахохлившись, словно наседка, и следит зорким оком, как бы ястреб не заклевал ее цыпленка.
От этого сравнения Мирдзе стало смешно, а смех побуждает к озорству. Она вспомнила, что окно ее комнаты изнутри не закрыто, открыла его, бесшумно забралась в комнату и пригласила Эрика последовать за нею. Он не мог сразу на это решиться и остался под окном.
— Придется тебе табуретку подать, — подзадорила Мирдза.
— Нет, нет… Но как же так, через окно? — бормотал Эрик.
— Обойди кругом, раз ты так хорошо воспитан.
— Не смейся, Мирдза, — попросил Эрик. — И почему ты никогда не хочешь говорить со мной по-серьезному?
— Ну, ладно, я буду серьезной, — и она уселась у окна, облокотившись о подоконник.
— Я не знаю, как это сказать, — начал Эрик и покраснел. — Мы сегодня приехали по такому важному делу…
— Ну, ну, свататься, что ли? — Мирдза не выдержала серьезного тона и рассмеялась, для нее было странным, что в нынешние времена находятся любители отживших церемоний.
— Да, свататься, — смущенно подтвердил Эрик. — Неважно, как это называется. Я приехал договориться, когда мы сыграем свадьбу.
— Свадьбу?
— Ну да, как хочешь… ты ведь меня понимаешь.
— А ты меня сумеешь понять? — спросила Мирдза. — Мне кажется, что в твоем доме я не смогу продолжать начатую жизнь. Ведь мне еще надо кончить среднюю школу.
— Ах, Мирдза, неужели это так важно! — Эрик махнул рукой, словно отгоняя муху.
— Очень важно. Кроме того, мне надо стать политически грамотной. Мне поручено организовать комсомольцев.
— Разве этого не сможет кто-нибудь другой? Зента скоро вернется, — возразил Эрик.
— Работы хватит для обеих. И почему ты не можешь или не хочешь понять, что без этой работы я не могу жить? Почему ты не хочешь стать моим товарищем, не вступишь в комсомол? Молчишь? — продолжала Мирдза, не дождавшись ответа. — Значит, есть какие-то причины, которые мешают тебе стать комсомольцем, стать моим товарищем…
Внезапно что-то вспомнив, она спросила:
— Предположим, мы решим пожениться, и тогда — в загс пойдем или к пастору?
Она видела, как неприятен Эрику этот вопрос, но неужели нельзя вырвать парня из среды, в которую он врос. К несчастью для себя, он находится в плену предрассудков и мещанских традиций.
— Мать, по правде говоря, не захочет, чтобы без пастора, — тихо признался Эрик.
— А ты? Ты сам? Как ты захочешь? — допытывалась Мирдза.
— Мне, пожалуй, все равно. Я мог бы и без пастора, — сказал Эрик.
— Ты мог бы. Хорошо. А если я соглашусь только при одном условии — без пастора?
— Мирдза, разве не все равно! Матери это было бы тяжело перенести!
— Ты, Эрик, уклоняешься от ответа! — не уступала Мирдза. — Нет, нет, — покачала она головой. — Если предрассудки матери для тебя так непреодолимы, как же мы будем жить? Мы с матерью будем как жернова, а между нами — ты.
— Быть может, позже, если вернется мой брат, мы сможем жить отдельно от матери, — предложил Эрик.
— Спасибо за утешение! Будем откровенны, Эрик. Наши шаги не совпадают. Разве ты этого не чувствуешь? — Мирдза посмотрела ему прямо и открыто в глаза. — Мы ошиблись друг в друге. Еще хорошо, что спохватились вовремя.
— Значит, все… кончено? — прошептал Эрик, прислонившись к оконному косяку.
— Нет, ничего не кончено! — воскликнула Мирдза. — Так разговаривают только в старомодных романах. Мы живем в новое время… Эрик, — продолжала она, помолчав, — неужели ты, действительно, не можешь собраться с силами? Хоть характер свой показал бы, а ты — ни то, ни се! — она даже не смогла найти подходящих слов для этого ссутулившегося, обмякшего парня — мягкость его уже граничила с бесхарактерностью. Помимо собственного дома, ему не было никакого дела до окружающего мира. И что это он воображает: она перейдет жить к нему в дом, перейдет жить в комнату, где на стене висит изображение Христа — и не потому, что Эрику так нравится, а потому, что мать навязывает ему эту картину, навязывает свои отсталые взгляды. Эрик хочет, чтобы она стелила для него постель, прибирала двор и отказалась от своего пути, по которому беспрерывно идет в гору, вершину которой ни рукой достать, ни глазом увидать. Какое он имеет право даже пытаться отговаривать ее от этого пути, увлекать в тихую, затхлую лощину, где она может задохнуться?
— Наши шаги не совпадают, — повторила Мирдза, раздельно выговаривая слова. — Значит, расстанемся, Эрик, без вражды. Быть может, когда-нибудь встретимся… Если у тебя хватит сил идти со мной.
Наконец он понял, что поездка не удалась и дольше так стоять нет смысла. Он оторвался от окна и пошел. Вспомнив, что мать осталась в комнате, он обернулся и попросил:
— Пожалуйста, скажи матери, что я хочу ехать домой.
Мирдза через окно видела, как сердитая Лидумиете сравнительно проворно уселась в повозку. Из-под откинутой полости выглянула корзинка, укрытая белой тканью, мелькнуло горлышко водочной или винной бутылки с блестящей головкой.
— Как хорошо, что она оставила свои гостинцы в повозке и нам не пришлось их отведать, — решила Мирдза.
Эрик дернул вожжи, и вороной пошел быстрой рысью.
Всю дорогу Эрик не проронил ни слова. Мать напрасно расспрашивала, что у них с Мирдзой произошло, почему отложил сватовство и почему он такой неразговорчивый. Но Эрик молчал.
Дома он так же молча распряг лошадь, завел ее в конюшню, откатил повозку в сарай и пошел в комнату. Потом, что-то вспомнив, вернулся в сарай к поленнице и, взяв охапку сухих сосновых дров, понес в дом.
— Ты что это, печь хочешь топить? — удивилась мать.
Эрик промолчал. Он затопил в своей комнате печь, а когда дрова как следует разгорелись, снял со стены изображение Христа и со всего размаху швырнул в пламя.
24БОЛЬШЕ СВЕТА
— Политика неотделима от жизни, она — сама жизнь, — закончил свою вступительную речь представитель укома парти