Пирос улыбнулся с надеждой. Хороший знак. Наверное, ему удастся отговорить Михали от жертвы, которая никому не принесет выгоды.
– Эладо, – сказала Реа, выпрямившись. – Признай, что тебя переспорили. Если упустишь возможность, она никогда не появится. Выбор только один. Мы инсценируем твою смерть, заставим моего брата открыть доступ к пляжу, и вы войдете в цитадель.
– А затем разорвем на клочки федерацию – одного стратагиози за другим. Вообрази, Михали, чего мы достигнем в Стратафоме, удерживая Василиса Аргироса в плену. У нас будет власть, мы защитим Ксигору и обретем независимость. Возможно, даже освободим Тизакос.
– А зима тоже продолжится? – напомнил Михали.
По лицу Пироса скользнула тень сомнения, и Реа коснулась его руки, надеясь подбодрить. Она понимала, сколько последствий принесет вечная зима. Урожай, торговля… Страшно думать. Начнется мор…
Зато ее семья выживет. Вот что главное. Михали захватит Стратафому, Схорица победит, но родные Реи спасутся.
– Никто не хочет жить в вечной зиме, но ваша страна готова к суровым морозам. Можно сказать, ксигорцы созданы для них.
Пирос рассмеялся и душевно пожал ей руку. Михали обреченно вздохнул и кивнул.
Что ж, Реа выиграла. И теперь Михали смотрел на нее по-новому, оценивающе, и девушка не могла не обращать на это внимания. Даже после того, как Пирос завершил беседу чередой любезностей, закутался в плащ и удалился, пообещав написать Михали, когда все уладит.
Без него в каменных катакомбах стало как будто еще холоднее. Реа взглянула на Михали, вскинув брови, и подняла ворот пальто.
– Ну что? Идем?
Реа решила, что Михали согласится. Пока они строили планы, девушка ощущала легкость и кураж, а теперь буквально почувствовала мамино незримое присутствие. Даже воздух сгустился, как перед грозой.
– Пока нет, – сказал Михали, глядя на Рею с такой нежностью, что она сразу же смутилась. – Я хочу кое-что тебе показать.
Юноша повел ее по другому коридору, заваленному камнями, но вдруг резко повернул в сторону и нырнул во мрак через проем в стене, который Реа не заметила.
– Не бойся, – сказал Михали, протягивая руку. – Пауков тут нет.
Смысла поворачивать назад не было.
Реа приняла его теплую руку, крепко стиснула ладонь Михали и шагнула вслед за ним. Воздух будто прилип к легким, на языке чувствовался затхлый привкус пыли.
– Погоди, – проговорил Михали.
Раздался щелчок огнива, вспыхнул фонарь на стене. Пламя заливало комнату дрожащим золотым светом. Реа моргнула и огляделась.
Сперва она заметила книги. Целые стопки, сморщенные и плесневелые, с подписями на святом тизакском. Многие являлись рукописными копиями одного и того же издания: название на обложках было одинаковым.
Рядом лежали одеяния, черные и бесформенные, и разные серебряные предметы. Они потемнели от времени, приняв нездоровый зеленый оттенок, а изящные узоры потрескались.
– Что это? – спросила Реа и поднесла к лицу чашу, в которой, вероятно, возжигали благовония. От нее еще исходил сильный аромат, сладкий и пряный, с ноткой чего-то ядреного.
Верующие, почитавшие святую, тоже использовали благовония, и Реа внезапно вспомнила, как сидит рядом с ней и теребит прядь маминых темных волос.
– Вещи и книги удалось спасти из церкви до того, как ее разрушили, – объяснил Михали, склонив голову, чтобы не удариться о низкий потолок.
Реа почувствовала горечь и боль юноши. В интонациях Михали прорезались скорбные нотки.
– Облачения патре, светильники для благовоний, молитвенники.
– Все для моей матери?
Реа и представить не могла, чтобы сейчас кто-то сделал бы подобное для Васы, стремился бы сохранить память о нем.
– Для Айи Ксиги, – поправил Михали.
– Какое милое уточнение, – пробормотала Реа, но без обиды в голосе. Как она могла сердиться здесь, где рукой подать до материнского наследия?
Она обогнула вещи, наклонилась и осторожно погладила пальцами пыльные корешки. Может, Михали согласится взять какую-нибудь книгу домой и перевести несколько страниц для Реи? Ей следовало бы выучить старый тизакский, раз выясняется, что мать была из рода святых.
У дальней стены, которой едва касался свет фонаря, возвышался пьедестал вроде того, который Реа видела в церкви Парагу, но без портрета. Без лика матери, приносящего утешение.
Девушка развернулась, озираясь по сторонам.
– Что ты ищешь? – спросил Михали. – Боюсь, главная часть алтаря сгорела вместе с церковью.
– Жаль, – поникла Реа. – Я просто хотела взглянуть на маму.
Михали подпер ладонью потолок.
– Думаю, что-нибудь найдется, но оригинальных портретов, как в Парагу, почти не сохранилось. Они находятся в горных церквях, вместе со старинными рукописями, которые мы сумели сохранить.
Реа опустилась на колени напротив стопки книг, на которой покоилась серебряная шкатулка, и спросила:
– Она на всех такая?
– Какая?
– С вуалью.
Михали затих на секунду, а затем сконфуженно проговорил:
– Ну… Я, если честно, других не видел.
Реа ошарашенно вскинула голову. Михали только на один портрет мельком посмотрел, а считает, будто имеет право сомневаться в ее родстве!
– Почему?
– Если Васа узнает, где они спрятаны, от них останется лишь пепел, – резко сказал Михали. – Верующие хранят каждое изображение как зеницу ока и поклоняются святой, как в той церкви, а более ничего не имеют. Они даже не видели это богатство, – добавил юноша и махнул рукой на книги, одеяния и чаши. – А тебе выпала великая честь. Тебе, с ума сойти!
– Но именно ты меня сюда привел, – напомнила Реа. – И досада в твоем голосе как-то не к месту.
– Да, но… – Михали осекся и взъерошил волосы. – Я хотел, чтобы ты поняла, на что претендуешь, называясь ее дочерью.
Реа пожала плечами.
– Я ни на что не претендую, – она не знала, что еще добавить, и умолкла.
Михали не стал принуждать ее к развернутому ответу. Он и сам многого не понимал, судя по тяжкому вздоху и понурому виду.
Что ж, нет смысла на него отвлекаться. Реа приоткрыла серебряную шкатулку, и петли так громко скрипнули, что она испугалась, как бы они не отлетели.
Внутри лежали три цепочки с кулонами, краски на них были яркие, в отличие от остальных спасенных реликвий.
Реа покрутила один из кулонов в пальцах и заметила крошечную защелку на боку, которую легко можно было принять за трещину. Она аккуратно подцепила ее ногтем, и кулон раскрылся. Значит, это не просто подвеска, а медальон с чьим-то изображением.
Однако портрет оказался испорченным, но по уцелевшим мазкам краски Реа догадалась, что его грубо соскребли, повредив и сам медальон. Девушка сощурилась, всматриваясь в цвета: синий, красный, золотой и черная линия с краю, похожая на очертания плеча.
Реа отложила медальон и взялась за другой. Он открылся быстрее, но тоже оказался в плачевном состоянии, и сейчас невозможно было разобрать, каковым изначально являлся рисунок.
– Что там? – спросил Михали, но Реа молча подхватила третий медальон и раскрыла на ладони.
В нем почти все уцелело, как снаружи, так и внутри. Сохранилась и краска, осыпалось лишь несколько синих и красных мазков. Рисунок чуть потрескался, но миниатюру можно было различить. Реа смотрела на портрет женщины с черными волосами, что и у нее самой, и с такой печальной улыбкой, что ее передал бы даже самый никчемный художник.
Сомнений не оставалось. Это ее мама. Айя Ксига.
«Она бы хотела, чтобы я пришла сюда, к ней, – подумала Реа. – Она бы поняла, зачем я так поступаю».
– Мала! – ахнул Михали, и Реа вздрогнула от неожиданности. – Это она?
– Да, – ответила Реа и поднялась, чтобы поднести портрет к свету. – Он не такой, как в Парагу. На маме нет вуали, она выглядит…
– Молодой, – перебил ее Михали. – Совсем юной. Но Айя Ксига, которой поклоняются в церквях… Ее изображали по-другому. Должно быть, как раз поэтому медальоны и спрятаны здесь, но… это точно она.
– Теперь ты мне веришь?
Михали бережно взял медальон и перевел взгляд с изображения святой на Рею.
– Ты и впрямь ее дочь.
Она кивнула.
– Я помню маму такой, как на портрете. Не совсем, конечно, я же не видела в ней святую, – Реа взяла юношу за запястье и опустила его руку с медальоном. – Я не пытаюсь предъявить права на вашу святую, Михали. Я хочу почтить память матери.
– Понимаю, – согласился Михали, но взгляд его был каким-то странным, а в интонациях проскальзывало изумление, от которого Рее становилось не по себе.
– Что такое? – спросила она.
– Ничего. Но теперь, когда я знаю, на что обращать внимание, я и правда замечаю сходство. А с вуалью…
Реа нахмурилась.
– Что с вуалью?
Михали приподнял ее подбородок к свету, и Реа поежилась под изучающим взглядом.
– Вышло бы один в один, – договорил Михали. – Мы можем сказать, что это ты.
– Что? Кому? – пролепетала Реа и попятилась.
– Повстанцам в горных лагерях. После свадьбы стало сложно поддерживать боевой дух. И предупредить о том, что мою смерть мы инсценируем, я не могу. Лучше приведем тебя к ним, чтобы ты их благословила. Покажем, что Схорицу поддерживает настоящая святая. Если люди услышат о возвращении Айи Ксиги, они стекутся со всех сторон, и мы окажемся на шаг ближе к победе.
– Разве я справлюсь? – испугалась Реа. – Мне ведь мало что известно о святых. У меня не получится изобразить маму.
Кроме того, Реа жила в Ксигоре уже не первую неделю, но до сих пор никто не увидел в ней Айю Ксигу.
Михали улыбнулся.
– Ты говорила, что наши святые не сильно отличаются от твоих стратагиози. Уверен, ты справишься.
Реа нервно переступила с ноги на ногу. Наверное, приятно, когда на тебя надеются. Ей льстила уверенность Михали в ее способностях. Но ситуация слишком сложная. Маме поклонялись потому, что она действительно была святой.
– Я не святая, – прошептала Реа. – И не хочу обманывать верующих.