Лексос отшатнулся.
– Он кое-что после себя оставил. Угадаешь, что конкретно?
Лексос с замиранием сердца осознал, о чем она говорит. Похоже, выкрутиться и впрямь не удастся.
– Кинжал, – объявила Фалька, не дожидаясь ответа.
Стражник, облаченный в доспехи, протянул девушке небольшой клинок. Лексос сразу узнал свой кинжал: рукоять, завернутую в кожаный отрез, герб Аргиросов с оливковыми ветвями, которые теперь были запачканы кровью. Лезвие маленькое, но качественное, а чехол идеально гладкий, чтобы не задевал канву одежды, когда достаешь оружие из кармана.
– Узнаешь? – спросила Фалька.
Лексос шумно выдохнул. Врать смысла нет. Она все продумала.
– Да.
– Он твой?
Лексос – единственный Аргирос в этой стране, увиливать бессмысленно. Да и не на кого переложить вину.
– Да, – ответил Лексос, гордо подняв подбородок и демонстрируя Тарро, что ему нечего бояться. – Кинжал принадлежит мне. И он в самом деле пропал сегодня ночью, – он сощурился на Фальку, но быстро перевел взгляд на Тарро – куда более важную персону. – Сэр, вам прекрасно известно, что я не желаю вам зла. Похоже, кто-то сыграл с нами злую шутку.
– Покушение на жизнь моего отца для тебя шутка? – возмутилась Фалька.
Лексос пропустил слова девушки мимо ушей и двинулся вперед. Стражники немедленно обнажили клинки, два меча крестом загородили стратагиози от предполагаемого убийцы. Однако Тарро смотрел на юношу спокойным, даже любопытным взглядом.
– Полагаю, вы видели того, кто на вас напал, – начал Лексос. – Вы его узнали? Разве злодеем был я?
Тарро оттолкнул скрещенные клинки и дружески похлопал Лексоса по плечу.
– На нем была твоя одежда, мой мальчик. И он держал в руке твой кинжал. Боюсь, тебе нечего сказать в свою защиту.
Последний луч надежды угас для Лексоса. На Тарро часто покушались, это было уже привычно. А Лексос ему и не нужен, зато юноша отчаянно в нем нуждается. Без поддержки Тарро он даже не смеет вернуться домой. Все пошло прахом, семья Аргиросов обречена.
А для Тарро инцидент с кинжалом являлся развлечением перед завтраком.
– Твой дипломатический статус защищает тебя от наших судов, – продолжала Фалька, и Лексос вовремя обернулся на девушку, которая презрительно скривила губы. – И спасает от смертельного приговора. Однако ничто не защитит тебя от эдикта моего отца.
Она вытянула руку, и стражник передал ей аккуратно скрученный в трубочку пергамент. Фалька продумала мельчайшие детали, вплоть до того, где будет стоять во время обвинительной сцены.
– «Александрос Аргирос… – зачитала она изящные чернильные строки, – …этим указом вас изгоняют из Вуоморры и всего Трефацио. Да не ступите вы более на трефацкую землю, не увидите трефацкого неба. Нарушение сего эдикта навлечет гнев Домина на вашу страну. Да увянет ваш урожай, да засохнут ваши реки, да лишитесь вы жизни».
Это практически приравнивалось к смертной казни – приказ сокрушил Лексоса. Он не добился поддержки Тарро. Ничто не помешает Рокере свергнуть Васу. Что еще ему остается?
– «По велению стратагорры Домина, сей эдикт считается законом», – дочитала Фалька, и Лексос хотел было повернуться к Тарро в слепой надежде уговорить мужчину, но увидел на пергаменте подпись стратагиози зелеными чернилами.
Все уже решено.
– Что теперь? – спросил Лексос, и голос его дрогнул.
– Стражники подождут, пока ты соберешь вещи, а затем проводят к кораблю, на котором ты прибыл, – ответила Фалька и повернулась к отцу.
Фалька и Тарро взглянули на него напоследок и пошли прочь по коридору. Лексос попытался их нагнать, но стражники преградили ему путь.
– Стойте! – выкрикнул он. – А как же совет, Тарро? И мир между стратагиози? Он долго не продлится, если меня так жестоко унизят!
– Думаю, не миру придет конец, – ответил Тарро и сочувственно улыбнулся. – Прощай, Александрос. Если не считать небольшого эпизода, я искренне наслаждался твоей компанией.
Фалька вместе с отцом вышли за дверь на залитую солнцем террасу, и слуга предложил им бокалы шампанского. На краю лужайки из кустов выбежали двое детей Тарро, и до Лексоса, окутанного тенями, долетел звонкий смех.
Для них жизнь продолжалась, как и прежде. А для него, считай, закончилась.
Стражники не выпускали юношу из вида, пока он собирал вещи, переодевался в черный походный костюм, искал кинжал, забыв на минуту о том, что Фалька его не отдала, и наконец выволок чемодан из комнаты, со вздохом переступив порог.
Лексос, окруженный стражниками, покинул дворец. На него смотрели аристократы, члены семьи Домина и горожане. Все провожали потрясенными взглядами тизакского сына стратагиози, который пытался лишить жизни правителя. У ворот ждал простой, хлипкий экипаж с тощим кучером и неухоженными лошадьми. Очевидно, его выбрала Фалька, чтобы добавить последний драматичный штрих этой темной истории.
Экипаж медленно ехал по улице, позволяя прохожим глазеть на преступника. Фалька явно распространила слухи о покушении на Тарро, можно не сомневаться, что сплетни разлетятся и по другим странам. Репутация Лексоса рушилась у него на глазах.
Наконец они прибыли в гавань, и Лексос поспешил на корабль с гербом Аргиросов на парусах. Команда старалась держаться в отдалении, только капитан решился подойти к Лексосу.
– Возвращаемся в Стратафому? – бодро спросил он.
– Нет, – ответил Лексос и зажмурился, мысленно рисуя карту перед глазами. – Плывем в Агиокон.
Глава 28Реа
Реа ожидала больших перемен в отношениях с Михали, но все обошлось лишь радостным восклицанием Эвантии, когда молодые люди вернулись из лагеря, держась намного ближе друг к другу, чем обычно. Ну и возле глаз Реи оставались отпечатки пальцев Михали после использования сурьмы.
В дневные часы все было как прежде. Реа и Михали посещали богатые семьи Ксигоры, потягивали каф и угощались цукатами. Они побывали на открытии новой гильдии охотников на пушных зверей, от которой девушке стало не по себе, и прогулялись по зданию, точное назначение которого было ей неизвестно. Михали не задерживал на ней взгляд и почтительно придерживал за талию или локоть, когда они бродили по городу.
Только с наступлением вечера, вдали от глаз матери и отца, хотя Яннис редко возвращался на остров, а проводил время на работе, Михали вел себя так, как в тот день в горах. Улыбка юноши была мягкой, а прикосновения столь легкими и бережными, что Реа едва их ощущала.
Конечно, она была близка с прежними супругами и даже испытывала к ним симпатию, но не чувствовала волнения, когда их ладони опускались ей на бедра, сердце не трепетало, как крылья синей колибри из заводного сада Ницоса, и не возникало желания прижаться к ним даже после того, как все закончилось, и заключить их в объятия.
С Михали все оказалось иначе. Юношу завораживали их схожие метки, он рассказывал, как вырос на острове, смотрел на город на другом берегу и мечтал скорее вырасти, чтобы там побывать, о том, как Эвантия плакала над младенцами, которые один за другим появлялись на свет намного раньше срока и погибали: всякий раз она безутешно прижимала мертвого ребенка к груди, баюкая чувство утраты.
В ответ Реа поведала Михали то, что помнила о своей матери, отбросившей титул Айи Ксиги. Почти все истории достались девушке от Лексоса, но она охотно ими делилась.
Пикник на лугу, мамин смех, малышка Хризанти в ее руках. Детская с потолком небесного цвета. Однажды она упомянула и внезапную смерть матери, тот день, когда они с Лексосом скакали на лошади по сельской дороге, стремясь в неизвестность.
– Мы чего-то испугались, – призналась Реа, и к ней вдруг вернулись забытые воспоминания. – Мы боялись, что и нас постигнет та же судьба.
После они лежали молча, сцепив мизинцы. И еще долго после того, как Михали уснул, Реа не могла сомкнуть глаз, чувствуя пульсацию в висках.
Утро наступало медленно и лениво, но сторона кровати, на которой лежал Михали, была уже холодной. Он всегда просыпался раньше, что, если подумать, вовсе не удивительно. Реа прожила так долго, что ей не жалко было тратить время на сон.
Она прижмурилась и потянулась, наслаждаясь хрустом в затекших мышцах и ощущая полное блаженство, теплое и сладкое, как мед, и такое непривычное.
Разумеется, минуту спустя ее покой был нарушен громким стуком в дверь и пожеланием доброго утра. Эвантия в последнее время не могла определиться, как обращаться к невестке – Реа или Тиспира, – поэтому вообще старалась избегать ее имени.
– Пора вставать! Завтрак готов! – Эвантия постучала еще раз и распахнула дверь. – А ты до сих пор в кровати!
Она подмигнула, и Реа сдержалась, чтобы не вздохнуть.
– Доброе утро, Эвантия. Спасибо, что разбудили.
– Ерунда. Одевайся и беги кушать. У вас с Михали сегодня планы на утро.
Да, конечно. Он упоминал зимний фестиваль Мероксимо, который проводится в первый день после того, как озеро полностью замерзает.
Эвантия стащила с девушки одеяло, и Реа вскочила с кровати, дрожа от холода.
– Эладо! Вы с Михали оба должны там присутствовать.
Судя по тому, какой наряд Эвантия выбрала для Реи, случай был официальный. Девушка натянула несколько нижних юбок из белой шерсти, чтобы сделать пышнее платье, которое принесла мама Михали.
– Мое старое, – объяснила Эвантия, вешая наряд на спинку кровати. – Думаю, тебе подойдет.
Платье оказалось бордовым, в цвете семьи Михали, хотя, возможно, сейчас это роли не играло. Юбка ниспадала складками, ткань была вышита черными и темно-красными нитями. Фасон в меру простой, но с дополнительными деталями: высоким воротником, скромной лентой на талии и свободными рукавами, которые практически достигали пола, прежде чем сомкнуться на запястьях.
– Спасибо, – сказала Реа, заметив, с какой нежностью Эвантия погладила материю. – Для меня это большая честь.
Реа потратила несколько минут, чтобы переодеться. Сильно мешали объемные рукава, но наконец удалось разобраться в том, как в них продевать руки. В итоге платье оказалось на удивление удобным. Оно создавало воздушный образ, подходивший высокому положению Тиспиры. А благодаря нижним юбкам можно было не переживать, что она замерзнет. И это особенно хорошо, поскольку к наряду не полагалось ни шубки, ни пальто.