30
Я был поражён, когда услышал от него такую фразу:
– Звери сделаны из лучшего материала, чем люди.
Мне показалась, что я где-то уже это слышал.
Потом я понял, что эти слова написал в письме Надежде Мандельштам Варлам Шаламов.
31
В последнее моё утро в Лоуренсе Берроуз вдруг заскрипел и заклацал зубами, как щелкунчик.
Грауэрхольц решил, что его дорогому другу плохо.
Но старик отмахнулся и заорал во всё горло:
– Джеймс! Русский! Нам надо немедленно ехать в Мохаве! Это мой последний шанс попрощаться с друзьями в Мохаве! Собираем пожитки! Мы едем в Мохаве! Я соскучился по внутренним, сокровенным, тайным Соединённым Штатам! Я покажу русскому скрытые, потаённые, заповедные Соединённые Штаты! Он увидит, что есть иная Америка и иные американцы! Я открою ему подспудные, секретные, глубинные Соединённые Штаты! Я покажу ему Америку, которая живёт в моём сердце!
32
И действительно: мы моментально собрались, взяли напрокат пикап с открытым кузовом и отправились в пустыню Мохаве.
А Патти Смит решила вернуться в New York City.
Перед отъездом она сказала:
– I feel all the shit of this fucking world in the pit of my stomach.
Часть восьмая. Мохаве
1
Мохаве – это, в сущности, не пустыня, а пасть огнедышащего дракона.
Он уже сожрал кусок Калифорнии, кусок Невады и кусок Аризоны.
И будет жрать дальше, пока не наестся.
А наесться дракон никогда не может.
Летом в его пасти пекло: до +50° по Цельсию (и выше!).
В таком климате ты моментально потеешь.
И весь пот выходит из тебя за минуту.
И ты становишься сух и безумен, как Хассан ибн Саббах или его отдалённый потомок Чарльз Мэнсон.
2
Мы ехали по Великой Американской Дороге: Грауэрхольц за рулём, рядом с ним Берроуз.
Ну а я, губошлёп, – в открытом кузове, завёрнутый в два индейских одеяла.
Я валялся, уставившись в синее-синее небо.
Иногда на нём появлялось белое-белое облачко и проливалось коротким кровавым ливнем.
В Америке такое бывает (об этом можно прочитать у Говарда Филлипса Лавкрафта и Стивена Кинга).
Но мне всё равно было сладко, как гусенице в капустном листе, как белке на кедровой ветке.
Я ни о чём не жалел, не мечтал, не думал.
Я наслаждался, как кошка на коленях великого американского романиста.
3
Я ехал и сам себе не верил: «Неужели я до сих пор с Уильямом Берроузом, этим полудохлым сверхчеловеком?»
И ещё: «Я с ним никогда не расстанусь!»
4
На ночь остановились в мотеле на краю пустыни.
Сняли только один номер.
Я сидел на полу, Грауэрхольц и Берроуз – на кроватях.
Берроуз изложил свой концепт внутренних Соединённых Штатов:
– Тайные США – это, конечно, пустыня. Впрочем, сейчас весь мир пустыня. Но есть пустыня, которую ещё не захватили белые люди. Вот туда мы и едем. К людям, которые стали не-людьми во внутренней пустыне Сокровенных Соединённых Штатов. Эти не-люди свободны от вируса человеческой речи. Они излечились. Теперь они молчат и только смотрят. И всё понимают. Когда ты всё понимаешь, то навсегда замолкаешь. Смекаешь, русский? Понимающий – замолкает! И уходит в пустыню! Вот это и есть тайные, внутренние, Сокровенные Разъединённые Штаты.
Он откинулся на подушку и вскрикнул:
– No one believes it – but who is no one?!
5
Утром поехали дальше.
Великая Американская Дорога неизбежно вела в Великую Американскую Пустыню.
Как сказал Уолт Уитмен: «Горы, озёра, реки, равнины: везде наш дом, с нами, всегда вместе».
А Берроуз: «Whole fucking planet is jail time».
Я лежал на дне мчащегося пикапа и думал: «Гны-блы-влы-одла. Кара-мара-ура-модла».
Машина пожирала мили.
6
Наконец мы оказались посреди Великой Американской Пустыни.
Было жарко-прежарко.
Ей-богу: +50° по Цельсию в тени, только там не было тени.
Говорят, при такой температуре волосы на голове могут загореться.
Небо кипело!
Скелет во мне таял.
Плавился череп.
На дороге лежали размозженные гремучие змеи.
7
Вдруг мы свернули на боковую дорогу.
Несть асфальта.
Громадное раскалённое облако пыли накрыло меня с потрохами.
И в этом облаке – в этом кошмаре – я вдруг различил колоссальный светящийся Млечный Путь, а вернее не Путь, а Вихрь, Смерч, Торнадо, Vortex, немыслимое Колесо, в котором сверкали гигантские спицы каких-то Галактик, а на дальней окраине висела пылинка – замученная белыми людьми планета.
Уму непостижимо!
И я – на этой пылинке?
Невозможно.
8
Ехали-ехали… и встали.
Я хлебнул раскалённый воздух – и проглотил какого-то москита.
Он застрял у меня в горле.
Я пытался протолкнуть его, глотая слюнку.
А Берроуз уже стоял посреди пустыни, опираясь на палку.
Он был похож на приготовившуюся к броску кобру.
И шипел сквозь зубы:
– Вот, приехали, русский… В сердце Сокровенных Штатов… На окружность вечности, в центр бесконечности… Тут живут только монахи и делинквенты… То есть свободные элементы… Скоро в мире будут одни монахи и делинквенты… А остальные станут сбруей Левиафана… Смекаешь?.. Поэтому тебе нужно понять, кто ты: монах, делинквент или просто сбруя?.. Пойми это сегодня… Пойми это наконец, русский…
Он сел на землю и застучал палкой:
– I bend down… I am hearing the thunder… I am expecting the worst for us… Но самое страшное уже случилось… Хотя им этого мало… Всё мало… Какая сволочь… Fuck you… Ну конечно… There is cure for everything, you know… Можно вылечить даже убитых индейцев… Но на этот раз ты должен сделать выбор: с кем ты… С монахами?.. С делинквентами?.. С Левиафаном и его кодлой?..
Грауэрхольц подошёл к нему, поднял, как пушинку, и держал на руках, как ребёнка.
9
Я вылез из пикапа и огляделся.
10
Всюду лежала пустыня.
И в ней – прямо передо мной – маячил мираж: ковбойский городишко.
То ли из вестерна Джона Форда, то ли из Сэма Пекинпа, то ли из Серджио Леоне.
Бутафорский кино-городок, отслуживший свой срок и брошенный в Мохаве.
Некогда здесь снимали фильм, а может, и пару фильмов.
А потом смылись.
Но осталась трухлявая рухлядь.
Помню хибары из ветхих дощечек: салун, двухэтажные домики, сарай-конюшня…
Ещё пара развалин…
Выжженная улица – в голимой суши.
И посреди этой улицы стояло существо – странное, непостижимое, немое.
11
Я услышал Берроуза:
– А, наконец-то! Один из моих делинквентов. Или монахов.
12
У существа была незаурядная внешность: его (её?) спутанные бесцветные волосы свисали до самых щиколоток, полностью закрывая не только лицо, но и тело – и спереди, и сзади.
Босые ступни были покрыты прахом.
Из косм выглядывали два влажных, непонятно куда глядящих глаза.
И никакого жеста.
Никакого слова.
Никакого привета.
13
Уму непостижимо!
Как сказал генерал Григоренко: «Сто ха-ха и три вздоха».
Мне стало страшно.
14
А Берроуз на руках у Грауэрхольца улыбался.
15
То ли из развалин, то ли ниоткуда появились и другие обитатели этого места.
Все они были волосатые, закудлатевшие, покрытые двухметровыми лохмами, шерстяные.
Патлы скрывали их тела и лица.
Патлы, гривы, вихры, копны и пасмы.
Они встали и смотрели.
Зомби?
Чудо-юды?
Монстры?
Смертные?
Духи?
Дивные дивы?
Они походили на святых отшельников, схимников, монахов, аскетов.
Но, возможно, это были бродяги, бандюги, misfits, делинквенты.
Человек двенадцать.
И они молчали.
Пустыня вокруг тоже молчала.
Великое молчание охватило не только этот фальшивый городишко, не только Мохаве, но и всю эту планету.
Весь Универсум.
16
Одна из них, с волосами-иглами, как у дикобраза, коснулась меня, как касаются дикие, дикие, дикие звери.
17
Другое существо имело золотистую кучерявую шевелюру, окружавшую его со всех сторон, как золотое руно – мифического барана.
Самого барана не было видно – только руно, руно, руно, а внизу – пятки.
Это существо кружилось на месте.
А потом остановилось и трижды качнулось.
Берроуз перевёл эти знаки на английский:
– I live in order to disappear, русский.
Да, именно так: Я ЖИВУ, ЧТОБЫ ИСЧЕЗНУТЬ.
Я навсегда эти немые слова запомнил.
И каждый день, как молитву, их повторяю: «Я живу, чтобы исчезнуть. Я живу, чтобы исчезнуть. Я живу, чтобы исчезнуть».
Чтобы исчезнуть: как кошка, как сено, как зола, как экскременты.
18
И была ещё одна тварь, накрытая рыжими – нет, огненными! – волосами.
Она раздвинула эти заросли, как артисты раздвигают занавес, выходя из-за кулис на сцену, и я увидел её прекрасное обнажённое тело, смазанное каким-то пахучим звериным жиром.
19
Быть может, все эти чудные твари знали Берроуза, но они это никак не показали.
Просто стояли и молчали.
20
Да, вот что ещё я помню: там высился непомерный кактус.
Он вырастал из пустыни и уходил колючим фаллосом в небо.
Он был ярко-зелёный, мясистый и сочный.
Он был убойный, как семяпровод титана, как подпупная жила циклопа.
И на этом игольчатом уде – на самой его головке – сидела ещё одна волосатка.
Сидела там и ёрзала, егозила!