В гостях у дедушки и бабушки. Сборник рассказов
ООО ТД «Никея», 2018
Лидия Алексеевна Авилова
Дневник С. Синичкина
Я теперь буду писать дневник. Это делает мой друг Сергей Иванов, а всё, что он делает, — прекрасно.
Сергею Иванову 17 лет, а мне только 12, но тем не менее он мне друг, хотя и позволяет себе называть меня моськой, подразумевая, конечно, что он ни более ни менее — как слон.
Однако я опять обыграл его в шашки. Sic transit…[1]
Мать уважаемого мной Сергея Иванова приходится мне какой-то тёткой. Ах, тётенька! Мое нижайшее почтение! Я вам преданнейший слуга! Конечно, я очень обязан вам, что вы взяли меня на всё лето к себе в деревню, но вы могли бы быть более интеллектуально-эстетичны. Я сейчас же заметил, что вы не имеете никакого понятия об импрессионизме и что вас гораздо больше занимает счёт снесённых вашими курочками яиц и кринок парного молока.
Замечание философа: женщины — жалкие материалистки.
Ознакомился здесь с двумя кузинами.
О, они божественны! Людмиле 14 лет, и, кажется, она воображает, что я должен перед ней преклоняться. Другой — 9 лет, и её зовут Оля. Как только я взгляну на неё, она начинает хохотать. Должно быть, очень умная особа. Конечно, я ноль внимания.
Ho, в общем, мне здесь нравится. Сад.
Речонка. Мой друг, Сергей Иванов, обещал мне «приобщить меня к душе природы». Хорошо бы поиграть в чижа…
Почти целую неделю не записал ни строчки. Кажется, моё состояние называется «духовной аборацией»[2]. (Спросить Сергея.)
В пансионе кормили плохо, а здесь пироги, пышки, пирожное. Много всякой вкуснятины.
Ходили с моим другом Сергеем Ивановым ловить раков. Ни одного не видели и не поймали. Я случайно поскользнулся и упал в воду. Закон притяжения, но тётушка осталась недовольна. На чердаке можно ловить голубей прямо руками, только пойти в сумерки, когда им уже хочется спать. Там через слуховое окно легко попасть на крышу. Но это не так высоко. Интереснее лазить по деревьям. Один раз я чуть не сорвался с самой вершины старой берёзы, но, слава Богу, совсем разорвал штаны и обжёг руки.
Людмила, кажется, со мной кокетничает.
Когда я сижу у окна моей комнаты, она ходит мимо и делает вид, что меня не замечает. Ах, как вы прекрасны!
Оля не так уж глупа, как я прежде думал.
Я ей выстроил из песку прекрасную крепость, и потом мы её взяли штурмом. Людмила вообразила, что я сам забавляюсь, и иронически улыбалась.
Замечание философа: самая умная девочка всё-таки глупа.
Мой друг Сергей Иванов открыл мне вчера большую тайну. Он совсем не сын своей матери, а его сестра совсем не его сестра. Он просто «существо». Ему надо было жить где-нибудь и избрать какой-нибудь образ — и поэтому он стал Сергеем Ивановым, но он не человек только, а в нём соединилось всё существующее: человеческое, звериное, птичье, растительное… Поэтому он видит, и слышит, и понимает многое, чего больше никто не видит и не понимает. Признаюсь, он меня поразил.
Мы лежали в траве у ручья, и было уже темно. Он мне вдруг сказал:
— Ах, прости, пожалуйста, я забыл, что мне надо поговорить с кошкой. Кажется, я назначил ей прийти именно теперь. Удивляюсь, почему её ещё нет.
Я думал, он шутит, но он озабоченно встал и поглядел на свои часы. Лицо его стало очень строго, и вдруг он сгорбился и постарел.
В эту минуту я оглянулся и увидал, что за моей спиной крадётся кошка. По правде сказать, мне стало жутко.
— Кошка! — закричал я Сергею и, совсем не знаю зачем, вскочил и побежал.
Но около сада я остановился и ясно слышал, как Сергей и кошка долго мяукали в траве. Потом Сергей встал и пошёл ко мне. Лицо у него было как всегда.
— Ты испугался? — спросил он.
— Я всегда был нервный, — сказал я, — теперь я понимаю, что ты раньше видел кошку и нарочно сказал, что ждёшь её.
Но Сергей вдруг вздрогнул и стал прислушиваться.
— Ах, как это неудачно, что ты сегодня со мной! — тревожно сказал он. — Вот с дергачом случилась какая-то беда, и он кричит такие глупости, что, наверно, переполошит всех птиц, а малиновка сегодня не совсем здорова. Стой здесь, a я сбегаю и уйму его.
Он побежал, и дергач скоро перестал кричать.
И вот, когда Сергей вернулся, мы опять сели в траву, и он открыл мне свою тайну.
— Я — «существо», — сказал он. — Неужели ты до сих пор не догадывался? В мою душу вошли части душ всего существующего…
Потом он низко нагнулся к земле и засмеялся.
— Ах, прости, милая кашка, — сказал он и поцеловал красный цветочек. — Я не заметил, что примял тебя, не сердись!
Не может быть, чтобы он меня обманывал!
Но когда я сегодня днём спросил его на ухо:
— Правда, что ты — «существо»? — он коротко ответил мне:
— Брысь!
Да! Я теперь верю: он — «существо».
Мне совершенно всё равно. Пусть она отправляет меня назад в пансион. Кажется, я не умолял её жить у неё в деревне. Я поехал потому, что меня пригласили, и потому, что Сергей Иванов — мой друг. Кроме того, если бы её самоё отдали бы в такой прекрасный пансион, где вместо супа подают какие-то сомнительные помои…
Но пусть она меня отправляет!
Из-за какого-то костёрика! Что ж, что мы его немножко полили керосином? Есть о чём толковать!
Я себе спалил руку, а Оля только испугалась. Все девочки трусливы.
А какие изящные выражения у моей достоуважаемой тётушки!
— У тебя кочан капусты, вместо головы… Прекрасная Людмила иронически улыбнулась. Но я ей доказал, какой у меня кочан капусты.
Когда она величественно улеглась в гамак с книжкой, я сперва немного покачал её, а потом — чик! Верёвку ножичком…
Ничего! Гамак не высоко. И всё равно я последний день в этом доме. Правда, есть ещё надежда, что мой друг заступится за меня и упросит, чтобы меня не отправляли. В пансион!.. Бррр… Но тётушка сказала, что я ей слишком надоел. Отправят или не отправят?
Сергея с утра нет дома, но к ночи он, верно, вернётся. Не уехал ли он по «своим» делам?
Замечание философа: если живёшь в чужом доме, уезжай с достоинством, когда гонят.
Людмила тоже не имеет ни малейшего понятия об импрессионизме. Когда это стало ясно, она покраснела. Я очень рад.
Сергей назвал её «прекрасно-глупый цветок», a она вздёрнула нос и обдала нас презрением. Конечно, не поняла.
Оля пронюхала, что у нас с Сергеем тайна, и теперь не отстаёт от меня: «Скажи, скажи!» Когда я спрашиваю что-нибудь, она отвечает:
— А скажи! — и дразнится языком.
Когда я её зову куда-нибудь, она закладывает руки назад, топает ногой и опять говорит:
— А скажи! А скажи!
Спрятала свой мячик и не даёт.
— А скажи!
По правде сказать, днём мне кажется, что вся эта «тайна» — шутка моего доброго друга Сергея Иванова, но вечером мне делается жутко, и тогда я уверен, что это не шутка.
Вчера он прибежал ко мне в комнату страшно испуганный. Бросился на кресло и закрыл голову руками.
— Сенька, закрой скорей окно! Я больше не могу. Если бы ты слышал, что они говорят!
Если бы он обманывал, почему бы он дрожал?
Я закрыл окна и даже спустил шторы.
— Ох, как я испугался! — сказал Сергей. — Ты не знаешь, как страшно всё слышать и всё понимать. Я сейчас сидел в саду, и деревья рассказывали мне, из чего они выросли, какими соками они питаются. Они говорят, что всосали в себя воспоминания сотен лет. Надо говорить их языком, чтобы передать так просто и так страшно.
Ты думаешь, здесь всегда был сад, а в саду пели птички и гуляли дети? Но гораздо, гораздо раньше, чем выросли эти деревья, сколько жизней здесь погибло! Сколько было ужасов, преступлений. Я предполагаю, что здесь когда-нибудь было поле битвы. Когда-нибудь очень давно. Они неясно выражаются. Дуб сказал мне, что он вырастает только на жестокости. Берёза — только на слезах. Осина — на ужасе. Ах, Сенька! Ты не знаешь, что такое деревья! Они кажутся красивыми, а они ужасны. Корни их слишком глубоки, слишком глубоки… Ты думаешь, что это свежий лист, а в нём трепещет какое-нибудь воспоминание, за десяток, за сотню лет.
Я просил его рассказать что-нибудь, о чём ему говорили деревья, но он опять схватился за голову и задрожал:
— Нет, нет! Ни за что! Я сам хочу забыть.
Это слишком ужасно!
Ночью я кричал во сне, и тётя пришла ко мне со свечкой.
Она вообразила, что я чего-то боюсь.
Я ничуточки не боялся. С чего она взяла? Мне просто больше не хотелось спать, и я попросил её посидеть на моей кровати. Я заметил, что она любит воображать, что я ещё маленький. Конечно, это только смешно. Она и ночью мне говорила:
— Маленький ты ещё. Глупый. Нервишки у тебя слабые. Ах, Сенюшка, если бы ты не так шалил! Вот ты обиделся, что я тебя в пансион отправить хотела. Положим, я и не хотела… Да хоть бы ты себя-то пожалел! Ведь прямо страшно — ты либо разобьёшься, либо искалечишься.
Хотя моя тётя и материалистка, но она ничего — славная.
Бояться грозы совсем не позорно. Я знаю очень сильных и храбрых мужчин, которые всё-таки боятся. Ну что ж, что я сидел в коридоре на сундуке? Ведь никто же не скажет, что Ольгушка смелей меня? Но она грозы не боится, а я боюсь. И если Людмиле смешно, то очень рад. Но уж и злится она, когда я при ней говорю «прекрасно-глупый цветок».
Она так остроумна, что отвечает всегда одно и то же:
— Отстань ты от меня со своими глупостями! Сергей выдумает, а ты повторяешь.
Она воображает, что это Сергей «выдумал»!
Тогда я злю её дальше. Что-нибудь в этом роде:
— Людмилочка, какая разница между телёнком и телятиной?