В дверях хаты показалась сухая, длинная фигура старика в накинутой на плечи солдатской шинели.
— А-а, приехали! Что так долго? — спросил старик.
— Гроза была. Дорога испортилась, накажи меня Бог… Гайку к винту долго искали, — ответил машинист, искоса поглядывая на Антошу и на меня. — А что графиня?
— Графиня гневается за промедление.
Машина стоит.
Машинист понурил голову и ещё раз поглядел на нас искоса. В его взгляде было написано: «Боже сохрани, ежели выдадите!»
— Управляющий Иван Петрович здесь? — спросил он глухо.
— Ивана Петровича нет. Должно быть, в поле с косарями, — ответил старик. — Когда приедет, тогда и отдашь ему отчёт, а я с тобой заниматься не буду. Отчего у тебя морда такая пухлая? Пьянствовал, видно?
— Накажи меня Бог… Спросите Ефимку…
— Так я тебе и поверил… Графиня разберёт… А это что за гимназисты?
— Это к Егору Михайловичу в Княжую внуки приехали. Это такие дети, такие дети, что им и цены нет… Ихний папаша в бакалейной лавке в Таганроге торгует.
— Внуки Егора Михайловича? Что же, очень приятно, — заговорил старик, глядя на нас. — Пожалуйте в комнату, милости просим. А ты ступай. После придёшь, когда управляющий вернётся… Милости просим.
Старик повернулся, и мы с Антошей вошли вслед за ним в комнату с низким потолком и глиняным полом. В ней были стол, два стула и деревянная кровать с тощеньким тюфячком. На столе стояла чернильница с гусиным пером и лежала тетрадка серой писчей бумаги. Над кроватью висело католическое Распятие.
— Ну, познакомимся, — сказал старик, не снимая с плеч солдатской шинели.
Я выступил вперёд и отрекомендовался:
— Александр Чехов, ученик пятого класса, а это мой брат, Антон Чехов, ученик третьего класса.
— Смиотанко, — коротко отрекомендовался, в свою очередь, старик. — Был когда-то офицером, теперь разжалован в солдаты, служу у графини писарем и обречён на вечный борщ.
Мы пожали друг другу руки.
— Садитесь, молодые люди. К дедушке в гости?
— Да.
— Что же, хорошо. Только ведь ваш дедушка — очень крутой человек и страшный холоп и ябедник. Я его, признаться, не люблю.
— И мы с братом его тоже не любим, — ответил я. — Когда он приезжал в Таганрог, то от него никому житья не было. Не знали, как от него избавиться, и рады были, когда он уехал.
— А бабка ваша — набитая дура, — сказал Смиотанко.
— Да, глуповата, — согласился я.
Разговор продолжали в том же духе. Я либеральничал и был доволен собою, не подозревая, что моё либеральничанье не идёт дальше глупого злословия. Антоша не проронил ни одного слова.
— В какие часы принимает графиня? — спросил я развязно.
— А на что вам?
— Хотел бы ей представиться вместе с братом.
— По делу или так?
— Просто из вежливости.
— Без дела она вас не примет. Она — старуха, и дочь её, княгиня, тоже старуха. Какая вы им компания? О чём вы с ней говорить будете?
Моё самолюбие было уязвлено.
— Надеюсь, что я, как ученик пятого класса, нашёл бы, о чём поговорить с графиней, — с достоинством ответил я.
— О чём? О латыни да об арифметике? — усмехнулся Смиотанко. — Не годитесь. Я — бывший офицер — и то очень редко удостаиваюсь милостивой беседы с её сиятельством, а вы что? Безусый мальчишка, сын какого-то бакалейщика и более ничего. Нет, не годитесь.
Мне стало неловко. Какой-то неведомый старик — писарь унижал мой авторитет перед братом. А я ещё так недавно и так уверенно говорил Антоше, что непременно познакомлюсь с графиней… Я поспешил переменить разговор.
— Скоро нас отправят к дедушке? — спросил я.
— А это, господа, не от меня зависит, — ответил Смиотанко. — Про то знает управляющий Иван Петрович. Он скоро должен приехать. К нему и обратитесь. Только имейте в виду, что он с вашим дедушкой в контрах… Слышал я, будто сегодня отправляют в Княжую оказию с мукою. Если сумеете примазаться к ней, то и поедете.
— А другого способа нет? — спросил я.
— Для вас отрывать от работы лошадь и человека не станут. Пора горячая. А вот и Иван Петрович приехал.
На улице продребезжали беговые дрожки, и через две минуты в комнату вошёл приземистый старичок с бритым, умным и благодушным лицом, одетый по-городскому. Он был в пыли. Войдя, он снял картуз, смахнул с него платком пыль, похлопал себя тем же платком по плечам и по брюкам и, не замечая нас, обратился к Смиотанке:
— Переписали ведомости, Станислав Казимирович?
— Нет ещё, — ответил Cмиотанко с лёгким смущением.
— Ах, Боже мой! Что же это вы? — с неудовольствием воскликнул Иван Петрович. — Её сиятельство давно уже дожидаются ведомости и уже два раза спрашивали… Так нельзя… Её сиятельство могут прогневаться.
— Сегодня перепишу… А вот и гости.
Смиотанко указал на нас. Иван Петрович обернулся в нашу сторону, прищурился и спросил:
— Кто такие?
— Егора Михайловича внуки.
Я поспешил отрекомендоваться.
— А-а, очень приятно, очень приятно, — благодушно засуетился управляющий. — Ваш дедушка — прекрасный человек. Я их очень уважаю.
— Иван Петрович, бросьте политику. Скажите прямо, что он подлец и что вы терпеть его не можете, — вмешался Смиотанко.
— Идите, Станислав Казимирович, переписывайте ведомость, — строго сказал Иван Петрович. — Вы — беспокойный человек… А вы, молодые люди, не слушайте. У него такая привычка. Оно, положим, правда, что вашего дедушку отсюда, из Крепкой, сместили и перевели в Княжую, а меня её сиятельство посадили на их место, но ведь это не наше дело, а графское. Нет, Егор Михайлович — прекрасный человек. И Ефросинью Емельяновну я тоже уважаю. А ежели они на меня сердятся, так Бог с ними.
Не желая вмешиваться в деревенскую «политику», я заговорил об оказии в Княжую.
— Есть, есть, — заторопился Иван Петрович. — Из Княжой Егор Михайлович за мукой для косарей подводу прислали. Теперь уже нагружают. Через четверть часа и поедете. Кланяйтесь от меня почтенному Егору Михайловичу и многоуважаемой Ефросинии Емельяновне. Надолго к нам в гости приехали?
— Неизвестно. Как поживётся.
— А это ваш братец? Кажется, Антон… Антон Павлович? Так? Славный молодой человек. Хорошо учитесь? Ну, по глазам вижу, что хорошо и даже отлично… Очень приятно… Приезжайте к нам сюда в Крепкую почаще. К отцу Иоанну на вакации сынок, семинарист, приехал — приятный и образованный молодой человек. С ним о серьёзных материях потолкуете… Умный господин.
— Балбес и дубина, — вставил Смиотанко.
— Переписывайте ведомость, Станислав Казимирович. Их сиятельство могут прогневаться. А вот и ваша оказия с мукою. Пожалуйте, я вас посажу и самолично отправлю.
Мы вышли на улицу. Перед крыльцом стояла повозка, нагруженная четырьмя мешками муки. У переднего колеса с вожжами в руках стоял мужик лет пятидесяти, похожий на отставного солдата николаевских времён.
— Так вот, Макар, — обратился к нему Иван Петрович, — скажешь Егору Михайловичу, что я записал эту муку в отпускную ведомость по княжеской экономии, а Егор Михайлович пускай к себе на приход запишет… Заодно отвези в Княжую и этих двух прекрасных юношей. Садитесь, господа молодые люди, да смотрите, не перепачкайтесь в муке… Всё? Ну, с Богом. Кланяйтесь.
Макар, как нам показалось, посмотрел на нас не очень дружелюбно.
— Посмотри, Саша, у него нет двух пальцев на руке, — шепнул мне брат.
Я посмотрел. Действительно, у Макара на правой руке не хватало указательного и среднего пальцев. Я хотел было спросить его, куда они девались, но он угрюмо сел к нам задом и, по-видимому, не намерен был начинать разговора.
Мы поехали по слободе. Из одного из переулков выскочил, пошатываясь, Ефим и весело крикнул нам:
— Гей, паничи, счастливый путь!.. В воскресенье я приду к вам в Княжую в гости… Я вас люблю. Вы хорошие… А машиниста жинка раздела, заперла в чулане и не даёт горилки… А он ругается… Я приду… Рыбу ловить будем…
Макар злобно посмотрел на него.
— Пьяница чёртова! Батька с матерью пропил! Махамет! — проговорил он громко и презрительно.
— А ты беспалый чёрт! — ответил Ефим. — Свиньи пальцы отъели, так и не слышал.
Макар сердито плюнул, ударил по лошади, и скоро мы оказались снова в степи. Ехали молча. Солнце уже давно перешло за полдень, и нам очень хотелось есть. У Антоши от голода даже ввалились щёки.
— Скоро мы до Княжой доедем? — спросил я Макара.
— Когда приедем, тогда и дома будем, — ответил он угрюмо.
— А много ещё вёрст осталось? — спросил Антоша.
— Сколько осталось, столько и есть, — последовал угрюмый ответ.
На половине дороги Макар, однако же, вдруг круто повернулся к нам вполуоборот и спросил:
— А вы кто же такие будете?
— Мы — внуки Егора Михайловича, — ответил Антоша, — и едем к дедушке и к бабушке в гости.
— Ага, к аспиду аспидята едут, — проворчал Макар по-хохлацки себе под нос. — Значит, аспидово племя.
Он сердито повернулся к нам спиною и до самой Княжой не проронил ни одного слова.
У графини была дочь, вышедшая замуж за князя, фамилию которого я не помню. За молодой графиней в приданое дана была слобода, которую поэтому и назвали Княжой. Лежит она в десяти верстах от Крепкой, и церкви в ней нет. Слобода маленькая, невзрачная. Ценны в ней только необозримые поля. Тем не менее и здесь построен барский дом городского типа в шесть или семь комнат. Построен он был для новобрачных княгини и князя, но они предпочли жить в Крепкой, у графини, и барский дом пустовал и всегда был на запоре. Окружал его небольшой, тенистый и сравнительно ещё молодой садик, спускавшийся к речке.
Когда дедушку из Крепкой перевели в Княжую, то ему и бабушке пришлось поселиться в пустом барском доме. Но их обоих угнетал простор больших комнат, и приличная, мягкая заграничная мебель пришлась им не по вкусу.
— А ну их к бесу! — говаривал дедушка, глядя на венское кресло-качалку. — Стул не стул, санки не санки, а так, чёрт знает что.