— Жаль, что кино не воспользовалось вашими вокальными данными…
— Спеть-то я могу и сейчас, только, боюсь, это уже не доставит удовольствия ни вам, ни мне. К сожалению, петь мне не пришлось ни в кино, ни в театре. Тогда было немодно, чтобы драматические актеры пели. У нас ведь одному Бернесу это дозволялось. Хотя в капустниках Театра киноактера у меня был замечательный номер: мы с Юрой Чекулаевым исполняли опереточные куплеты на злобу дня, о том, как актеров кино в кино не снимают.
Но голос свой я все равно профукала, так как совершенно не берегла горло: постоянно пела в госпиталях, на встречах с солдатами, концертах. И когда я собиралась поступать в консерваторию, уже тогда мне было сказано: «Хороший у вас голос, но чувствуется его усталость».
— Зоя Николаевна, а как вы попали в Москву, во ВГИК?
— В Москву по службе перевели моего отца, и я была вынуждена переехать из Киева со всей семьёй. К тому времени я отучилась уже год в театральном институте, и стала искать, где бы мне продолжить учебу в Москве. Пришла в Вахтанговское училище, но там мне предложили зачисляться вновь на первый курс. Я расстроилась. И тут какой-то молодой человек посоветовал: «Поступай во ВГИК! К Ванину Василию Васильевичу. Там таких девчонок, как ты, нет!» И я набралась нахальства, позвонила Ванину. Он долго со мной беседовал по телефону, потом предложил приехать.
Принимал меня весь курс, шестнадцать гавриков: Лева Фричинский, Валя Ушакова, Юра Чекулаев, Тамара Мирошниченко, Зоя Исаева… Я читала стихи, прозу. Потом меня попросили на минуту выйти в коридор — им надо было посовещаться — а вернувшись в аудиторию, я узнала, что меня берут. Таким образом я попала в ауру кинематографа.
Я мечтала о хороших ролях, но, к сожалению, когда я в 49-м закончила институт, кинематограф был в страшном застое. И чтобы не потерять квалификацию, просидев почти год без работы в Театре-студии Киноактера, я подписала контракт и уехала в Китай. Там существовал мини-театр от Министерства путей сообщения. Мы делали небольшие спектакли, разъезжали с концертными бригадами — обслуживали наших соотечественников.
Через два года я вернулась. Поснималась на Киевской студии, сыграла у Рошаля в «Сестрах» Елизавету Киевну. А в общем работы было мало, и я опять уехала. На этот раз в Польшу, в северную группу войск. Наш театр обслуживал военный контингент. Через два года отправилась в Германию в Западную группу войск…
— Да вы полмира повидали! Не каждый мог себе такое позволить в те годы.
— Но должна сказать, что приходилось нам очень тяжело, потому что каждый день играли спектакли. Мы жили в Потсдаме, а объездили всю Германию. Каждый день одно и то же: поездки за 200 км, а после спектакля — те же 200 км обратно в автобусе. Спать хочется, сил никаких. Но нас очень хорошо принимали, потому что для людей, которые жили в течение двух-четырех лет за рубежом, услышать русское слово, увидеть русский театр, хорошие спектакли, концерты — очень приятно и важно. Это была практика, которая нужна для актера. Нельзя было сидеть в простое.
— Учась в школе, вы не думали о театре, о кино?
— Нет, не думала. Я мечтала, что буду штурманом дальнего плавания. Но я всегда участвовала в самодеятельности. Даже будучи в армии, в какие-то промежутки между боями и пела, и танцевала. У нас даже проводился смотр художественной самодеятельности фронтов! Это было где-то в 1943 году, нас отправили в Москву, где мы заняли первое место. Поделили его с ансамблем Московского округа.
— Зоя Николаевна, а где вы служили?
— В июне 1943 года я приехала под Воронеж. Попала в метеорологическую службу, в зенитные войска. Ну что я умела после десятого класса? Ничего. Поэтому меня очень быстро обучили делу: нужно было давать сводку погоды, баллистический ветер на разных высотах. Это было важно для самолетов, для зенитных орудий, чтобы снаряды попадали точнее в цель. Ведь ветер их отклонял на высоте 5–6 тысяч метров. А благодаря нам, это все учитывалось, и тем самым мы помогали армии.
— Как родители отнеслись к вашему желанию в семнадцать лет уйти на фронт?
— Отец у меня был на фронте. А что могла со мной сделать мама? Я была босячка такая, непослушная. Я считала, что уже стала взрослой и должна идти защищать родину.
— То есть, вы ничего не боялись, ни в чем не сомневались?..
— В общем, наверное, по глупости. Страха-то не было. И я была ранена в первый же месяц. При бомбежке. Наша машина попала в воронку, и у меня было осколочное ранение лица. Но ничего, поправилась. Прослужила полтора года, с июня 43-го. Мы прошли Воронеж, Курск, Нежин и Киев. И в конце 44-го года, в октябре, я была демобилизована. Нас, девчонок, стали отправлять домой.
— Если приглядеться, шрам на лице у вас заметен до сих пор.
— Лицо у меня было испорчено страшно! Все зашито-перешито, лицо распухло… Я очень переживала, не смотрела на себя в зеркало. Была симпатичная девочка, а стала таким уродом! Но мне сделали операцию в Москве. Врач буквально лепил новые лица раненым — отрезал маленькие кусочки кожи с рук, ног, и пришивал туда, где не было губ или носа. На это было страшно смотреть, но потом, когда все прирастало, и он срезал лишнее, получалось даже красиво. Хотя поначалу я в обмороки падала.
— Быт женщины на фронте что из себя представлял?
— Обыкновенный. У нас был очень хороший коллектив и замечательный начальник метеослужбы майор Мучник Вольф Моисеевич, кандидат физико-математических наук. Мы работали сутками, каждые три часа нужно было делать замеры, заряжать газогенератор, чтобы получить водород для наполнения шаров-пилотов. И наблюдать за их движением на разных высотах. Спать хотелось безумно. На стульчике где-нибудь прикорнешь, а старшина Назаров будит-будит, не добудится — пойдет, сам сделает. К нам хорошо относились, жалели.
Но я попала в более благоприятное время, когда наши войска уже наступали. До этого было страшно: нищета, голод. Мы шли в первом эшелоне, от Воронежа и до Киева. В Курск я въехала на первой машине, когда город только освободили. Вот там было страшно. Меня определили под самую крышу в семиэтажный, чудом сохранившийся дом, совершенно пустой. В комнате был только огромный канцелярский шкаф, его опрокинули и придвинули к подоконнику, на который поставили полевой телефон. Мне передавали по нему данные, а я должна была их записывать, зашифровывать и передавать дальше в войска. Курск еще бомбили, по тысяче самолетов в ночь летали над городом. И самое ужасное, что очень много было предателей. Я своими глазами видела: то там сигнальная ракета летит, то там — вокруг наших воинских частей, около штаба. Я звонила, вызывала патрули, ловили их.
Но самое страшное было на второй день моего пребывания в этом доме, когда я узнала, что там при немцах было гестапо. И на чердаке, под которым я сидела, расстреливали партизан. Я, конечно, не мистик, но это было жутко.
— В кино вам не приходилось обращаться к военной тематике?
— Приходилось. Я снималась в картине «Товарищ генерал», где играла обыкновенную крестьянку. В ее хате остановился этот самый генерал, которого играл Игорь Ледогоров. Так вот по сюжету я на летней кухне что-то готовила, он умывался и садился кушать. Но тут начинался обстрел, я шла в дом, тут же взрывалась моя хата, и я падала — погибала. Вот такой эпизод.
Хата, конечно, была выстроена из пенопласта, обложена кирпичиками, сверху — соломенная крыша, будка с собакой стояла рядом. Пригнали две пожарные машины, которые должны были быстренько затушить дом, чтобы снять второй кадр. За заборчиком сели пиротехники. Режиссер мне кричит: «Зоя, подходи ближе к хате, подходи ближе!» А пиротехник шепчет: «Зоя Николаевна, к хате не подходите. А будете падать — накрывайтесь подносом, потому что я не знаю, куда эти кирпичи полетят». Началась съемка. Закричали: «Мотор!» И тут же около меня пошла пулеметная очередь, я направилась к дому, дом взрывается, я падаю, накрываюсь подносом. Собака с жутким воем вылетела из кадра, утащив за собой будку. Пожарные настолько засмотрелись на происходящее, что забыли тушить этот дом. Он вспыхнул и в момент сгорел. Я лежу, не шевелюсь. Режиссер подбежал: «Зоя, ты жива? Ты жива?!»
Снять второй кадр, конечно, не удалось — от хаты ничего не осталось. Пришлось еще раз приезжать куда-то под Ростов, пока построили новую декорацию.
— А какой жанр вам ближе, интереснее?
— Мне всю жизнь доставались комедийные эпизоды, а хотелось бы сыграть трагедию. Всегда так у актеров. Часто мне предлагали совсем крохотные эпизоды, где даже ничего не было написано. Но так как работы было мало, я ни от чего не отказывалась. И, в общем, получались довольно приличные, запоминающиеся сценки.
— Как в «Джентльменах удачи», например? Эпизод с дворничихой незабываем.
— Да, там мы поработали весело. Я даже предложила режиссеру: «Давайте продолжим сцену, чтобы дворничиха добегала до горки и скатывалась за Леоновым вслед. Мне кажется, закончить так было бы интереснее». Но он отказался.
— Вы часто додумываете за авторов, доводите свой эпизод до логического завершения?
— Почти всегда. У Алова и Наумова в «Скверном анекдоте» я сама себе придумала грим. Обезобразила себя до неузнаваемости: ноздри набила тампонами, уши оттопырила, волосы собрала. В итоге сама осталась очень довольна. Я никогда не старалась выглядеть красоткой. Куда интереснее отойти от своей фигуры, своего лица, чтобы создать неожиданный образ.
«Крыса на подносе» посетительница выставки
«Вечера на хуторе близ Диканьки» Екатерина II
С Юрием Чекулаевым
«Дядюшкин сон» дама с собачкой
«Скверный анекдот» Палашка
Кадр из фильма «Скворец и Лира»
«Огонь, вода и… медные трубы» Водяной — Павел Павленко, советница — Зоя Василькова, Вася — Алексей Катышев
Фотопроба
«Безумный день инженера Баркасова» Сосед — Георгий Милляр, Соседка — Зоя Василькова
«Путешествие в русский язык» Анатолий Соловьев, Зоя Василькова, Александр Белявский