– И все равно он лежал в саквояже без употребления, – стояла на своем жена.
– Врешь, я по нем разговаривал по-турецки, сколько раз заказывал армяшке самовар ставить, и меня понимали. Нет, книжку испанских слов надо купить. По ней все-таки хоть счет-то, цифры-то будешь знать.
Наутро Николай Иванович купил в книжной лавке в улице Мазагран французско-испанский словарь и путеводитель по Испании Ашета, а в шляпном магазине испанскую фуражку без козырька, для дороги. Утром Глафира Семеновна выкупалась в море в последний раз. Она была в полосатом костюме и заинтересовала какого-то толстяка в парочке из шелковой небеленой материи. Толстяк имел красное широкое лицо с двойным подбородком и маленькими усиками. Он долго рассматривал ее в большой бинокль, что ей доставило большое удовольствие, и она проделала перед ним все свои балетные позы, ложась на руки беньера. Это ее несколько примирило с Биаррицем. Гуляя после купанья на Плаже, она спросила у Оглоткова про толстяка, кто он такой. Оглотков всех знал и отвечал:
– Румын. Румынский князь… Боярин… Бояр, как их здесь называют французы. Ужасный дурак, – прибавил он про толстяка. – Вчера весь вечер, играя в казино в лошадки, ставил все на одну и ту же лошадь и продул изрядное количество франков.
Супруги Ивановы сообщили Оглоткову, что они завтра едут в Испанию, в Мадрид.
– Одобряю. Это совсем по-аристократически, в тоне. Здесь часто так делают, – сказал Оглотков. – Насмотрятся здесь на маленький бой быков, а потом едут в Мадрид смотреть на большие бои быков.
– Поедемте с нами. Я с мужем… Вы с вашей супругой. Нам будет веселее, – пригласила его Глафира Семеновна.
– С удовольствием бы поехал, но не могу. Я был в Испании, но не был в Мадриде. Я доезжал только до Сан-Себастьяно, чтобы видеть настоящий бой быков, а это отсюда из Биаррица рукой подать. Но мы здесь в Биаррице тоже долго не останемся и переедем в Париж. Наша партия лаун-тенниса едет в Париж и проживет там недели полторы. Это тоже в тоне высшего круга. А я не могу отстать от них. У нас там, в Париже, назначено два обеда и два завтрака. На этих обедах я познакомлюсь с двумя-тремя французскими сенаторами. По всем вероятиям, Зола с нами обедать будет, потом знаменитая французская актриса… Как ее?.. Ну да все равно. Вот и этот румынский бояр, о котором вы спрашивали, будет с нами в Париже. Он хоть и дурак, но большой аристократ. Придворный румынский магнат. Вчера мы его тоже приняли в наш кружок.
– Какие деньги ходят в Испании? – спросил Николай Иванович у Оглоткова.
– Деньги? Наши русские полуимпериалы отлично ходят. Да и сторублевые бумажки, но все это надо менять на испанские кредитные билеты. Курс низкий. Там счет на пезеты. Это то же, что франк, но по курсу они ниже. Испанских пезет давали мне на сторублевую бумажку что-то триста сорок или триста сорок пять, а ведь франков французских дают только двести шестьдесят семь. В конторе Лионского кредита вам отлично разменяют. Вы здесь, в Биаррице, разменяйте, чтоб на испанской границе вам иметь при себе испанские деньги. И прямо отсюда билет до Мадрида не берите. Зачем франками платить, если они дороже пезет! Вы вот как сделайте: отсюда возьмите билет только до испанской границы, а с испанской границы до Мадрида вы уж пезетами заплатите. Мелкие деньги такие же сантимы, как и здесь, во Франции, но называются они сентиемес. Монета в пять пезет называется по-испански дуро.
– Дура? – спросил Николай Иванович. – Какое название!
– Не дура, а дуро. Ну а затем позвольте раскланяться с вами. Если больше не увидимся, то счастливого пути.
Оглотков пожал руки супругам Ивановым и удалился.
Супруги Ивановы назначили отъезд завтра утром. Поезд отходил в 10 часов. Вечером к ним пришел доктор Потрашов и его тетка старуха Закрепина. Они напились вместе чаю из самовара, который Ивановы решили взять с собой в Мадрид. Закрепина была вместе с своей собачонкой Бобкой и говорила Глафире Семеновне:
– Конечно, вам это трудно сделать, но я попросила бы вас привезти мне из Мадрида маленького испанского пуделька…
– Боже избави! – воскликнула Глафира Семеновна. – Тащиться с собакой около пяти тысяч верст!
– Да нет-нет, я это так… не подумавши, – спохватилась Закрепина. – Ведь вы живете в Петербурге, а мы в Москве. Конечно, можно и переслать, но нет, не надо.
– Добрейшая Софья Савельевна, меня муж изводит в дороге, а тут еще пуделя вези. Нет, уж извините. Если что-нибудь другое вам привезти – извольте.
– Другого ничего не надо.
– Может быть, хотите испанский кружевной шарф? Там, я думаю, они дешевы, – предложила Глафира Семеновна.
– Нет, испанского шарфа мне не надо, что мне испанский шарф! – отказалась Закрепина. – Впрочем, если найдете в Мадриде какой-нибудь оригинальный ошейничек, то привезите для Бобки. Ценой не стесняйтесь. Ошейник вы мне пришлете из Петербурга в Москву, и я тотчас же вышлю вам деньги.
Глафира Семеновна улыбнулась.
– Дались вам эти собаки! – сказала она Закрепиной.
– Душечка, живу ими. Так вот, если ошейничек…
– Хорошо, хорошо.
Напившись чаю, доктор и Закрепина ушли от Ивановых, обещаясь завтра приехать на железную дорогу проводить их в путь.
Десятый час утра. Муниципальный омнибус тащится в гору и увозит супругов Ивановых на станцию Южной железной дороги, находящейся от города верстах в четырех. Биаррицкие гостиницы не имеют своих омнибусов, и доставку приезжих со станции в гостиницу и из гостиниц на железную дорогу принял на себя город и собирает с путешественников франки. Дорога местами высечена в скалах. На скалах чахлые хвойные деревья. Кой-где попадается такой же чахлый, низенький, с кривыми стволами и с желтыми обсыпающимися листьями кустарник. Кусты цепкой розы или плюща обвивают иногда эти кривые стволы и гирляндами свешиваются вниз. Глафира Семеновна сидит в омнибусе среди коробок со шляпками, баульчиков, корзиночек с провизией и фруктами. Тут же ящик, в котором находится бюст Николая Ивановича из глины. Николай Иванович сидит рядом с женой. Против них помещается старик-англичанин в желтом клетчатом длинном пальто и в такой же клетчатой шотландской фуражке с лентами на затылке. Это один из тех англичан, которых Оглотков представлял Глафире Семеновне после ее купального дебюта в море. Англичанин этот краснолиц и с клочком седой бородки, торчащей из-под подбородка. Ни на каком языке, кроме английского, он не говорит. Глафира Семеновна считает его своим поклонником, и, когда он сел в омнибус и поклонился ей, она подала ему руку и, хотя по-английски не говорит, обменялась с ним несколькими словами.
– В Мадрид? – спросила она его.
– О, есс, мадам… – кивнул он.
– By парле эспаньоль?[245]
– О, но… мадам.
– Вот уж и знакомый спутник нам явился до Мадрида, но тоже не говорит по-испански, – сказала она мужу.
– Вот наш испанский язык, – проговорил Николай Иванович, вынул из кармана маленькую книжечку в красном переплете и хлопнул ею по коленке. – Пятнадцать слов уже знаю, а в вагоне нечего будет делать, так еще с сотню выучу. Один – уно, два – дос, три – трес, четыре – куарто, пять – синко…
– Ну довольно, довольно, – остановила его супруга.
– Знаю даже, как бутылка и рюмка по-испански. Бутылка – ботеля, рюмка – васса.
– О рюмке уж забудь в Испании.
– Это в хересовом-то государстве? Да ведь это все равно что быть в Риме и не побывать в соборе.
Но вот и миниатюрная желтенькая железнодорожная станция. Мрачный носильщик-баск в тиковой полосатой блузе и красном вязаном колпаке принял от супругов их багаж.
– Трез пьес, – сказала ему Глафира Семеновна и прибавила: – Чертова дюжина. Не будь твоего бюста, у нас было бы только двенадцать мест, – обратилась она к мужу. – И зачем тебе этот бюст понадобился!
– В воспоминание моей славы и известности.
На станции они встретили доктора Потрашова, старуху Закрепину и ее неизменного спутника Бобку.
– Вот мерочка для ошейника Бобки, – заговорила, поздоровавшись, Закрепина и подала Глафире Семеновне розовую ленточку. – Пожалуйста, купите ему. Поищите только что-нибудь пооригинальнее.
– Мы тоже снимаемся послезавтра с якоря и едем на Ривьеру, – сообщил доктор. – Мой патрон говорит, что быть на юге Франции и не побывать в Монте-Карло грешно.
Пассажиров, отправляющихся с поездом до испанской границы, было наперечет: кроме супругов Ивановых и англичанина, ехали только четыре монахини в белых пелеринах и белых шляпках с развевающимися по воздуху лопастями, откормленные, краснощекие, да крестьянская чета басков – оба пожилые: муж с тщательно выбритым подбородком и верхней губой, в синей, туго накрахмаленной блузе и жена в коротком черном коленкоровом платье, синем переднике и в повязке на голове, как повязывались когда-то наши купчихи. Крестьяне везли корзинку с квакающими утками и клетку с какой-то певчей птичкой.
Билеты супруги Ивановы купили до испанской границы, до Ируна.
– В Ируне будете с небольшим через час… – рассказывал им доктор. – Только несколько полустанок проехать. Последняя французская станция Анде… В Ируне пересадка в испанский поезд и таможня. Французские вагоны не могут войти на испанские рельсы. Испанский путь у´же французского.
– Стало быть, это совсем как у нас в России, – сказал Николай Иванович. – Наши вагоны тоже не годятся для иностранного пути.
– Да-да… В Испании вы найдете много похожего на наши русские порядки, – кивнул доктор.
– А в таможне сильно притесняют? – спрашивала Глафира Семеновна.
– Я переезжал испанскую границу почти без багажа, но, говорят, что испанская таможня самая снисходительная из всех таможен.
– Ах, дай-то Бог…
Но вот семафор дал знать, что поезд подходит. Вдали от Байонны показался дымок. Он увеличивался, и вот показался уже несущийся на всех парах локомотив. Минута, две, и поезд остановился на станции.
Монахини и чета басков с птицами полезли в третий класс, супруги Ивановы заняли места в первом классе и тотчас же открыли окно. Носильщик втащил в купе их багаж. Принимая ящичек с бюстом мужа, Глафира Семеновна опять выбранилась.