Но вот и знаменитая площадь Puerta del Sol, центр Мадрида, где сходятся одиннадцать улиц, где находится Министерство внутренних дел и помещаются все лучшие гостиницы, в том числе «Hôtel de la Paix», куда омнибус вез супругов. О площади этой счел нужным известить путешественников даже сам проводник. Когда на нее начали въезжать, он обернулся на козлах, постучал в стекло и, когда то было спущено, торжествующе объявил Николаю Ивановичу по-французски:
– Площадь Пуэрта-дель-Соль. Одиннадцать улиц… Одиннадцать углов.
Глафира Семеновна тотчас же перевела мужу и прибавила:
– Одиннадцать углов… У нас в Петербурге есть местность Пять углов, а тут, шутка сказать, одиннадцать углов! Запомни.
– Напишу даже в письме из Мадрида Семену Иванычу об этом, – отвечал муж. – Дескать, так и так: вы там, в Петербурге, сидите у Пяти углов и думаете, что это и не ведь как много, а мы здесь живем у одиннадцати углов и то считаем за самое обыкновенное дело.
Омнибус въехал на площадь и пересек ее наискосок. Площадь Пуэрта-дель-Соль невелика, таких площадей в Петербурге десяток. Она имеет форму полукруга, и посредине ее бьет незатейливый фонтан, окруженный четырьмя газовыми канделябрами. Дома пятиэтажные и шестиэтажные, с магазинами внизу и сплошь увешанные пестрыми вывесками. Невзирая на раннее утро, площадь была оживлена: и на тротуарах, и по мостовой шнырял и толпился самый разношерстный народ: блузники, солдаты, франты в цилиндрах, кухарки в высоких гребнях, заткнутых в косы, и с плетеными сумками, из которых торчит провизия, офицеры в медных касках, дамы с пестрыми зонтиками, газетчики с ворохами газет, мальчишки, раздающие объявления и рекламы.
Омнибус остановился около подъезда гостиницы. Из подъезда выскочил швейцар с позументом на фуражке и с длинной серебряной серьгой в ухе и вместе с проводником стал высаживать из омнибуса супругов.
– Парле ву франсе? – прежде всего осведомился Николай Иванович.
– Уи, монсье… – ответил швейцар.
– Ну слава Богу, хоть с швейцаром-то не придется по-балетному разговаривать, – заметила Глафира Семеновна мужу и спросила швейцара по-французски, есть ли в гостинице свободная комната о двух кроватях.
– Сси, сеньора, – поклонился швейцар, приподняв фуражку, и повел супругов в подъезд.
В гостинице подъемная машина. Супругов посадили в шкаф и стали поднимать вверх. В третьем этаже машина остановилась и дверь шкафа распахнулась. Перед супругами предстала высочайшего роста полная брюнетка в черном платье и в усах, очень пригодных для молоденького юнкера.
– Для мадам и для монсье нужна комната с двумя кроватями? – спросила дама по-французски. – К вашим услугам. Не угодно ли будет посмотреть?
Супруги отправились за дамой по коридору, сплошь увешанному рекламами и объявлениями. Тут и вакса, тут и мука для кормления грудных детей, зубной эликсир, краска для волос, гостиницы во всех городах Европы и предложение увеселительной поездки в Алжир с массой раскрашенных иллюстраций, озаглавленное крупными киноварными буквами: «Чудеса Африки».
Вот и комната о двух кроватях. Супругов прежде всего поразили необычайной вышины постели. В Биаррице постели уже были высоки, а здесь еще выше. Обстановка была довольно опрятная. Дама в усах стояла, подбоченясь одной рукой, и торжествующе смотрела на супругов.
– Комбьян?[277] – осведомился Николай Иванович.
– На франки или на пезеты считать? – задала она вопрос в свою очередь.
Супруги не понимали.
– Золотом или испанскими билетами будете платить? – пояснила она.
– Пезета, пезета. Нарочно наменяли для этого пезет, – сказал по-русски Николай Иванович.
– Двадцать пезет с персоны.
– Коман? Вян пезет пар жур![278] – воскликнула Глафира Семеновна. – Да она с ума сошла! – обратилась она к мужу по-русски.
– За все, за все, мадам. Полный пансион, мадам. Вы получите утренний кофе, завтрак из пяти блюд и обед из шести блюд. Лед и вино за столом тоже даром. У нас табльдот. И уж тут за все, за все… по-американски. Даже за прислугу… Полный пансион.
– Дался им этот пансион! – покачал головой Николай Иванович. – В Биаррице навязали пансион, и здесь пансион. Ведь это ужасно как стесняет.
– Се шер…[279] – начала было торговаться Глафира Семеновна.
– На франки было бы дорого, мадам, а на пезеты совсем дешево, – отвечала дама в усах, ухарски махнула рукой и проговорила: – Извольте, ко всему этому я вам лампу прибавлю для освещения. Лед, свечи, лампа и горячая вода. Вы из Америки? – спросила она.
– Нет, из России.
– Русские? О, русские всегда пьют много горячей воды. Я знаю… У них чай… И всегда много, много горячей воды… Я знаю русских. К нам в Мадрид много их приезжает из Биаррица…
– И мы из Биаррица, – кивнул даме с усами Николай Иванович.
– Ну и я уверена, что будете пить свой чай по-русски, при этом много, много воды.
– Как хорошо натуру-то русскую знает! – подмигнул Глафире Семеновне муж. – Ну, мадам, только из-за кипятку, из-за горячей воды и даю вам по двадцати пезет с персоны, – сказал он даме с усами по-русски и, обратясь к жене, прибавил: – Глаша! Переведи ей по-французски.
Комната была взята. Супруга начала снимать с себя верхнее платье. Дама с усами достала из кармана записную книжку и карандаш и сказала Николаю Ивановичу по-французски:
– Ваша фамилия, монсье… Запишите мне вашу фамилию…
Николай Иванович вместо того подал ей свою карточку на французском языке.
– Nicolas Ivanoff… – прочла она и прибавила: – Deux «f». Presque toutes les familles russes ont deux f à la fin[280].
В это время гостиничная прислуга втаскивала в комнату багаж супругов Ивановых. Дама в усах, увидав большую подушку Глафиры Семеновны, воскликнула по-французски:
– Какая большая подушка! Знаете, мадам Иванов, я даже по этой подушке могла бы узнать, что вы русские. Никто, кроме русских, не ездит с такими подушками.
Уходя из комнаты, она спросила супругов:
– А теперь вам приготовить чай по-русски?
– Уй, уй… Же ву при… Ну завон самовар рюсс…[281] – сказал Николай Иванович.
– Русский самовар? – воскликнула по-французски дама с усами. – Я знаю русский самовар… Это для горячей воды. Давайте, давайте его. Мы вам приготовим чай. Я видела этот самовар в Париже на выставке и сама пила из него чай.
Николай Иванович распаковал свой плед и вынул оттуда самоварчик, купленный им в Биаррице. Дама с усами взяла его и вышла из комнаты.
– Вот приятная неожиданность! – сказал Николай Иванович. – В Мадриде, в Испании знают, что такое самовар и как пьют чай по-русски. Кто бы это мог ожидать! В Париже, где русские приезжают тысячами чуть не ежедневно, и там этого не знают.
Он снял с себя пиджак, подошел к окну и растворил его. Окно оказалось дверью, выходящей на узенький балкончик. Таких окон в комнате было три, и все они с балконами. Из окна на него пахнуло теплом, но отнюдь не благорастворением воздуха. Пахло прескверно. Окна комнаты выходили на площадь Пуэрта-дель-Соль. Тысяча разноцветных зонтиков шевелились на площади. Под зонтиками сидели на ко`злах и извозчики, ожидавшие перед гостиницами седоков и расположившиеся шеренгами. Экипажи извозчичьи состояли из колясочек с верхом, где в большинстве случаев, впрочем, лошадь заменял мул с длинными ушами.
Николай Иванович увидал маленького ослика, на котором ехал какой-то толстяк в красной испанской фуражке, и сказал жене:
– Глаша, смотри, вон Санхо Панчо на осле едет.
Глафира Семеновна в это время умывалась и отвечала:
– Когда найдешь Дон Кихота, тогда и посмотрю.
Только что супруги успели умыться, как раздался стук в дверь. Показался коридорный лакей во фраке и внес на подносе кипящий самовар и все принадлежности для чая: два стакана, сахар, булки, масло, молоко и даже лимон, для чего-то разрезанный пополам. Поставив все это на стол, он отошел к сторонке и улыбался, рассматривая самовар. Глафира Семеновна подошла к столу, осмотрела поданное и проговорила:
– Но где же чайник-то? Я не вижу чайника с чаем. Экуте… Ла кань… – обратилась она к коридорному, но тот молчал и продолжал улыбаться.
– By парле франсе? – задала она ему вопрос.
– Но, сеньора… – покачал он головой.
– Ну вот, извольте видеть: не говорит по-французски. А нам сказали, что это французский отель и с французским языком. Тэ… тэ… У е тэ?[282] – приставала Глафира Семеновна к лакею.
– А! Тэ? Сси, сеньора… – отвечал тот, догадавшись, в чем дело, и указал на самовар.
– Да, это самовар… Я понимаю… А где же чайник? Как? Нужно как.
Лакей недоумевал.
– Алле![283] Чего стоишь! Иди уж, коли ничего не понимаешь, – махнул ему рукой Николай Иванович и сказал жене: – Чем биться с ним насчет чайника, завари, душечка, нашего чаю в нашем дорожном чайничке. Ведь у нас свой есть.
– Как не быть. Но с какой же стати допускать беспорядки? Ведь гостиница обязана давать нам свой чай. Мы на всем готовом уговорились. Пансион.
Глафира Семеновна достала из саквояжа чай и маленький чайничек, подставила чайничек под кран самовара и, чтоб всполоснуть, пустила струю кипятку, но тотчас же заметила, что из крана самовара течет что-то темное.
– Боже мой! Да что такое они в самовар-то налили! – воскликнула она, тотчас же закрыла кран, понюхала из чайника и проговорила: – Да они чай-то прямо в самоваре сварили. Это чай.
– Да что ты! – удивленно проговорил супруг, налил из самовара в стакан, попробовал на вкус и прибавил: – Вот дурачье-то! Действительно, чай в самоваре скипятили. Вот тебе и чай а-ля рюсс! А еще эта усатая франтиха – кастелянша она или хозяйка – говорила нам, что она знает, как русские чай пьют. Что тут делать теперь?..