– Грасиас, кабальеро… Аградеско[296], сеньора.
Девочка обходила остальную публику, и в подол ей сыпались медные деньги. Подошла она и к монаху. Тот вынул из кармана два финика и подал ей вместо денег. Девочка взяла. Бакенбардист с соседнего стола подал маленький белый хлебец. Девочка сделала книксен и хлебец опустила к себе в карман. В числе зрителей был и извозчик, привезший супругов Ивановых. Он стоял со стаканом вина, но подошедшей к нему девочке ничего не дал, а только улыбнулся и хотел ущипнуть ее за щечку, но она гневно отшатнулась.
Танцы кончились, и перед супругами появился завтрак: кофе, сваренный с молоком и поданный вместо кофейника в глиняном кувшинчике, две чашки необычайной толщины, целая груда яиц, бутылка хересу, хлеб, тарелка с яблоками и виноградом и кувшин холодной воды. Все это принесли им на двух подносах лысый хозяин и служанка в красной косынке, с большим гребнем в волосах.
Так как хозяин ресторана видел в супругах исключительных гостей, то в виде исключения принес им и скатерть, которой предварительно накрыл стол. Но лучше бы он и не накрывал ею стола: скатерть была в кофейных кругах, и к ней были даже приставши кусочки чего-то съедобного с соусом.
– Видишь, и без испанского языка добились всего, что нам надо, – заметила мужу Глафира Семеновна и тут же, подозвав к себе девочку-танцорку, подала ей яблоко.
Николай Иванович сидел, уткнувшись в книжечку французско-испанского словаря.
– Нашел ведь, как яичница-то с ветчиной называется по-испански! – весело сказал он. – Тортилья де хамон – вот как.
– Ну уж теперь поздно. После ужина горчица, – отвечала супруга, принимаясь за завтрак.
Кофе оказался припахивающим чем-то посторонним – не то перцем, не то луком. Яйца оказались сваренными вкрутую. К ним хозяин гостиницы, очевидно вместо масла, подал что-то вроде жидкого сыра, похожего на сыр «бри», к которому Глафира Семеновна не прикасалась, а сделала только гримаску. И херес был преплохой. Николай Иванович налил себе полстакана, хватил залпом и поморщился, проговорив:
– Что-то не того… наш кашинский херес напоминает.
– Да ведь ты видишь, здесь все с водой его пьют, – кивнула супруга на соседний стол, где все еще сидели и пили вино с водой и молодой человек с баками колбаской, и хохотушка-дамочка в вуалетке. – Перед ними бутылка с вином и кувшин воды. На то и тебе хозяин поставил кувшин воды.
– Херес с водой не подобает. Не такое вино.
– Это у нас не подобает, а здесь пьют.
Позавтракав, они расплатились. За все взяли какие-то пустяки, так что Николай Иванович даже удивился. Он дал хозяину серебряный дуро в пять пезет, а сдачи ему еще сдали две пезеты с медными. Сунув служанке с высоким гребнем пезету на чай, он привел ее буквально в смущение. Она повертела серебряную монету в руках и не решалась ее брать.
– Бери, бери… Се пур буар…[297] – кивнул он ей и махнул рукой.
Через минуту супруги проходили через ресторан к своему экипажу. Старик-гитарист и девочка сидели в ресторане. Старик щипал струны гитары и пел. Перед ним стоял стакан вина. Девочка ела яблоко. Хозяин, стоявший за стойкой и наливавший в бутылку из бочки вино, выскочил к супругам, проводил их до экипажа и, кланяясь, стал подсаживать Глафиру Семеновну.
– Вино не па бон[298]. Херес не па бон… – сказал ему Николай Иванович. – Херес собакой пахнет… мокрой собакой.
– Говори сколько хочешь, он все равно не понимает, – заметила супруга.
– Нет, понял. Видишь, бормочет что-то и оправдывается. Да и как не понять! Вино и по-испански вино, херес и по-испански херес. А я сказал «вино не па бон» и сделал гримасу. Херес – брр… – прибавил он, обращаясь к хозяину ресторана.
Извозчик не трогал вожжами мула, сидел на ко`злах, обернувшись к седокам, говорил что-то и жестами спрашивал, куда ему ехать – направо или налево. Слышались слова: «А ля искиерда о а ля дереча»[299].
– Прадо, Прадо… – махал ему рукой Николай Иванович.
– Прадо е парк… – прибавила Глафира Семеновна.
Супруги вспомнили, что им еще в вагоне монах падре Хозе рассказывал, что для прогулок в Мадриде есть Прадо – большой бульвар и парк, куда ездят для катанья.
Извозчик щелкнул бичом между ушами мула, и мул потащил коляску по скверной булыжной мостовой. Обратно пришлось уж подниматься в гору.
Ресторан, где закусывали супруги, находился в улице Пасео-де-ляс-Акасио. От ресторана до Прадо, фешенебельной части Мадрида, состоящей из нескольких соединенных между собой бульваров, примыкающих к саду Буэн-Ретиро и Мадридскому парку, пришлось ехать добрые полчаса. На Прадо экипаж въехал со стороны улицы Атахо и поехал мимо Ботанического сада.
Открылся широкий бульвар, обстроенный домами новейшей архитектуры, хорошо выбеленными, не напоминающими своим видом казарменных построек, но тоже с балконцами у каждого окна, на перилах которых то там, то сям висели для просушки или проветривания одеяла, пальто, ковры. Прадо – это Елисейские Поля Мадрида. Как Елисейские Поля в Париже примыкают к Булонскому лесу, так и Прадо сливается с Мадридским парком. Прадо, центр которого составляет еще более уширенный бульвар, носящий название Салон-дель-Прадо, есть место прогулки состоятельной и аристократической публики Мадрида – пешком, верхом, в экипажах.
Когда въехали на бульвар, извозчик тотчас же обернулся к седокам, торжественно поднял левую руку и произнес:
– Прадо…
Был третий час в начале, и гулянье только еще начиналось, но уже гарцевали всадники статские и военные и сновали экипажи с нарядными дамами в новомодных шляпках, с раскрытыми зонтиками, с веерами, висящими на ручках зонтиков. На ко`злах экипажей состоятельных людей кучера по большей части одеты по-английски, в черных цилиндрах, синих или гороховых ливреях и высоких сапогах с желтыми отворотами, лошади – в шорах. Езда в большинстве случаев самой легкой рысцой. Экипажи то и дело сопровождаются знакомыми всадниками, гарцующими около и перебрасывающимися словами с сидящими в экипажах черноокими дамами. На скамейках между деревьями множество детей с няньками, кормилицами и гувернантками. Дети одеты в матросские и фантастические костюмы, учащиеся – в парусинные кители с форменными фуражками, но о национальных костюмах, даже и на детях, нет и помину.
Экипаж супругов ехал тихо. Мул бежал легкой трусцой. Извозчик оборачивался и рассказывал что-то, указывая на здания, но так как он говорил по-испански, то супруги почти ничего не понимали.
– На четыре километра тянется этот Прадо. Я читала в путеводителе, – сказала мужу Глафира Семеновна. – На Прадо много памятников и фонтанов.
И точно, супруги только что проехали мимо памятника Изабеллы Католической, представляющего из себя королеву верхом на коне, в короне и с крестом на длинном древке в правой руке, с двумя ее сподвижниками по обе стороны лошади. За памятником начались фонтаны (fuente), питающиеся из канала Лоцая, проведенного со снеговых гор по всему городу и дающего прекрасную питьевую воду. Первым фонтаном был фонтан Обелиско.
Около этого фонтана толпился простой народ, няньки с ребятами, и все пили воду, черпая ее жестяными кружечками из бассейна. Тут же торговка с лотком и банками продавала варенье для воды.
– Женщина в настоящем испанском костюме! Настоящая испанка! Наконец-то увидал настоящую испанку! Смотри! – воскликнул Николай Иванович, дернув за руку супругу.
И в самом деле, перед ними вырисовалась красивая черноокая молодая женщина в кружевном уборе, окружающем высокую гребенку с бусами и блестками, на голове, в черной юбке на подъеме, в красных чулках с белыми стрелками у щиколок и в башмаках. Она была в белом переднике, и плечи ее были покрыты полосатым черно-желтым шарфом.
– Да это кормилица, – отвечала Глафира Семеновна. – Видишь, она около колясочки с грудным ребенком. Кормилиц-то и во Франции одевают в национальные костюмы.
Действительно, женщина в национальном костюме взялась сзади за ручки детской колясочки и стала пихать ее вперед.
– Кормилица и то… – разочарованным голосом пробормотал супруг. – Ну, Испания! Значит, национальные-то испанские костюмы можно видеть только на мамках да на актерах в театрах.
– Да ведь и у нас в Петербурге то же самое. Да и не в одном Петербурге. Даже в деревнях.
– Однако про испанские костюмы везде пишут в стихах и в прозе. Поэты, как за язык повешенные, славят эти костюмы. Ведь для этого мы сюда, в Испанию, и поехали.
– Надо куда-нибудь в глушь ехать. Может быть, там и настоящие испанские костюмы найдутся. Да и на что тебе? Видел сейчас испанский костюм, и довольно. Видел давеча девочку-танцорку.
– Мамка и танцорка в расчет не входят.
Подъехали к маленькому скверу, разбитому посреди бульвара, украшенному роскошным цветником. Из сквера возвышалась колонна с статуей Христофора Колумба. На нее тотчас же обратил внимание супругов извозчик.
– Христофор Колумб… Это ведь тот, который открыл Америку, – сказал Николай Иванович, услыхав имя Колумба.
– Да-да… Он самый… Знаменитый мореплаватель, – откликнулась супруга. – Ты помнишь, ведь даже пьеса была «Христофор Колумб»? Мы смотрели ее в Петербурге. Надо выйти из экипажа. Кочеро! Арете! – крикнула она извозчику.
Супруги вышли из экипажа, вошли в сквер, переполненный няньками, ребятишками всех возрастов и неизбежным солдатом, заигрывающим с няньками, и обошли кругом памятник знаменитому человеку.
– Но откуда такое количество ребят! – удивлялась Глафира Семеновна. – В путеводителе я прочла, что в Мадриде всего только 245 000 жителей. Стало быть, в пять раз меньше, чем в Петербурге.
Поехали дальше. Опять фонтан.
– Фуэнте Кастелляно… – сказал извозчик.
Но вот около улицы Сан-Геронимо, идущей от площади Пуэрта-дель-Соль, началось уширение бульвара Прадо, называемое Каррара или Салон-дель-Прадо. Это площадка удлиненной формы, уставленная по сторонам зелеными скамейками и железными стульями, занятыми мужской и женской нарядной публикой. То там, то сям стоят экипажи с сидящими в них расфранченными дамами и мужчинами, точь-в-точь как у нас в Петербурге, на Елагинской стрелке. К экипажам подошли гуляющие пешеходы и разговар