– Боже мой, как пусто! – воскликнул Николай Иванович. – А ведь сегодня воскресенье. Что бы это значило, что так пусто? Неужели так всегда? Смотри, ведь архиерейское богослужение происходит. Вон набольший-то в какой шапке служит, – указал он жене. – Орган… прекрасное пение… парадная служба – и так мало народа. Ведь испанцы славятся благочестием. Где же их хваленая набожность?
– Да уж, право, не знаю, – отвечала Глафира Семеновна и, взглянув на мужа, спросила: – Опухоль на губе у меня не особенно заметна?
– Даже вовсе не заметна. Но послушай, милый друг, значит, это все наврано про испанскую религиозность. Ты посмотри: и исповедальные будки пусты.
– Стало быть, наврано.
– Но стихи-то, стихи-то!
Под ножом вести интрижку И на исповеди плакать – Три блаженства только в жизни.
– Брось. Надоел ты мне этими стихами, – проговорила супруга.
Когда супруги входили в подъезд своей гостиницы, швейцар подал им визитную карточку и сказал по-французски:
– Молодой морской офицер вас дожидается. Он поднялся в столовую.
– На карточке стояло: «Juan Manteca».
Глафиру Семеновну передернуло.
– Боже мой! Как же я с лицом-то?.. – проговорила она. – Я не могу прямо в столовую идти; я должна подняться к себе в комнату, поправиться, подпудриться.
– А мне отправляться в столовую и знакомиться с капитаном? – спросил супруг.
– Иди… Или нет… Лучше мы с ним вместе познакомимся…
– Не принять ли нам его лучше у нас в комнате? Туда можем и завтрак спросить.
– Да пожалуй, что так будет лучше. Я опущу немножко шторы, и опухоль на губе не будет так заметна, – отвечала супруга. – Впрочем, завтракать у нас тесно, стол маленький. Сядем в подъемную машину и поднимемся к себе, а там уж решим, как нам быть.
Вагонетка асансера подняла их в третий этаж. Вот они и в своей комнате.
– Надо же случиться, что перед самым знакомством с новым человеком у меня на губе эдакая неприятность! – досадливо говорила Глафира Семеновна, снимая с себя шляпку и хватаясь за пудровку.
– Да что тебе, целоваться с ним, что ли! Стоит ли так убиваться!
Она обернулась к нему, вся вспыхнув, и произнесла:
– Как это глупо! Целоваться… Ты очень хорошо знаешь, что о людях судят по первому впечатлению, а у меня губа Бог знает на что похожа. А уж твоя физиономия… Это не лицо, а…
– С моего лица ему не воду пить.
– Глупо и глупо. По`шло. Прошу оставить эти выходки.
– Так что ж мне – идти в столовую, знакомиться с капитаном и приглашать его сюда? – спросил Николай Иванович.
Глафира Семеновна хотела что-то ответить, но раздался стук в дверь.
– Боже мой! Может быть, это он! – воскликнула она, быстро спрятала пудровку и сказала: – Антре.
Вошла усатая француженка-распорядительница и с улыбочкой проговорила по-французски:
– Молодой морской капитан желает вас видеть. Он говорит, что карточка его передана вам через швейцара.
– Просить или не просить? – спрашивал жену Николай Иванович.
– Да конечно же просить! – отвечала супруга. – Только опусти поскорей немножко шторы. Опусти наполовину. Уй, уй, ву атандон мосье ле капитен[313], – кивнула она француженке и сама бросилась помогать мужу опускать шторы.
Через две-три минуты в комнату вошел офицер в морской форме испанского флота, совершенно схожей с формой наших морских офицеров, за исключением погонов, вместо которых на плечах были маленькие кругленькие золотые бляшки величиной с серебряный рубль. Это был еще почти молодой человек, брюнет, с короткими густыми волосами, засевшими щеткой, с смуглым лицом и испанскими узенькими бакенбардами, идущими от виска к углу челюсти. Придерживая около кортика свою треуголку, он поклонился и спросил по-русски:
– Имею честь глядеть на господин и госпожа Иванов?
– Точно так-с, – ответили в один голос супруги, причем Глафира Семеновна прикрыла свою укушенную губу платком.
– Хуан Педро Франциско Себастьян де Мантека… – проговорил офицер и еще раз поклонился.
Глафира Семеновна, все еще придерживая платок около губы, протянула ему руку и, указывая на стул, сказала:
– Прошу покорно садиться.
Все сели. Капитан опять начал:
– Друг мой и учитель отец Хозе Алварец послает от он своя поклон. Мы були здесь, и он хочел сделать рекомендацион до ваш экселенц, но…
– Знаю, знаю… Мы получили карточку падре Хозе и ждали вас, – перебил его Николай Иванович.
Капитан сделал еще поклон, сидя, и продолжал:
– Я лублю русски… Я учаю русски язык от падре Хозе, но я совсем не видаль русски люди. Я очень рада, что теперь виду русски люди.
– И нам очень приятно познакомиться с испанцем, говорящим по-русски, – был ответ.
– Я тоже рада иметь практик в разговор с настоящи русски люда. Я… я очарован от мадам экселенц и ви.
При слове «экселенц» Николай Иванович важно поднял голову и поправил галстук. Затем он открыл портсигар и протянул его капитану.
– Курить не прикажете ли, капитан? Вот русские папиросы, – сказал он.
– А! Добре… Я рада… Я не курил… Я не видал русска табак… Я бул в Америке… Я бул в Япония… Я бул Китай… Бул в Англия… и не… не… не бул в Руссия… Хочит ни испаньольски сигарет? Добри сигарет.
Он взял папироску из портсигара Николая Ивановича и раскрыл свой портсигар с папиросами, но не закуривал и спросил Глафиру Семеновну:
– Станет от мадам экселенц… пермисион?
Он заглянул к себе в шляпу, на дно ее, и сейчас же перевел французское слово «пермисион» на русское, произнеся: «позволени».
– Пожалуйста, пожалуйста, курите. Я давно уже обкурена моим мужем.
Тут Николай Иванович успел заметить, что в треуголке у капитана маленький листок бумаги с написанными на нем русскими словами, куда капитан и заглядывает в трудные моменты разговора.
Капитан закурил папиросу, затянулся и сказал:
– Добр табак. Вы, экселенц, из Петерсбург?
– Из Петербурга, из Петербурга…
– О, как я хотит видеть Петерсбург! О, как я хотит видеть Москва!
Капитан торжественно поднял правую руку кверху и спросил супругов:
– Петерсбург больше добр, как Мадрид?
– У нас громадная река Нева, а здесь этот самый Манзанарес… Наконец…
Николай Иванович искал выражений, чтобы не обидеть испанское чувство, но капитан при слове «Манзанарес» махнул рукой и воскликнул:
– О, Манзанарес! Это, это… – Он сделал гримасу.
– Да и я скажу, что Манзанарес стоит в собаку кинуть. Охота вам упоминать об нем в географиях! У нас в Петербурге река Мойка лучше. А Мадрид город хороший… Только вот москиты эти самые… Вуаля… Вот… – И Николай Иванович указал пальцем на опухоль под глазами. – Это Биарриц… Электрический угорь, – дотронулся он указательным пальцем до одного глаза. – А это Мадрид… москиты.
– И меня изукрасили в губу ваши москиты, – прибавила Глафира Семеновна и отняла от губы платок.
– Москес? – воскликнул капитан, всплеснув руками, и покачал головой. – Надо масло от… от… от камфор…
– Камфарное масло? – оживленно заговорила Глафира Семеновна. – Да-да, это прекрасное средство, а мы, вообразите, по совету здесь, в гостинице, уксусом примачивали. Уксус… Винегр…[314] – прибавила она. – Послушай, Николай Иваныч, надо сейчас же послать в аптеку за камфарным маслом…
– Вуй, вуй… Господин капитан, экриве[315] для аптеки… пур фармаси… Камфарное масло. Напишите по-испански, как камфарное масло называется, а мы пошлем.
Николай Иванович протянул капитану свою записную книжку и карандаш. Тот написал.
В коридоре звонили, и мужской голос что-то кричал.
– Это к завтраку звонят, – сказала Глафира Семеновна. – Капитан… вы наш гость… Позвольте нам предложить вам позавтракать с нами.
– Дессаюно[316] – по-вашему… по-испански… – подхватил Николай Иванович.
– Сси, сси, экселенц, – улыбнулся капитан, поклонившись. – И я знай по-русска: заутракт, обиед, полдник, уж… уж… ужан… ужин. Благодару… Я голоден… Я хочу кусать.
Глафира Семеновна приглашала капитана жестом отправляться завтракать.
Он подал ей руку, и они пошли.
Завтрак прошел довольно оживленно. Николай Иванович хотел непременно угостить капитана Мантека русской водкой, но таковой в гостинице не оказалось. Ему предлагали джин, виски, но он от всего отказался и спросил бутылку самого лучшего хереса.
– Самого лучшего, капитан. Переведите им по-испански.
Капитан перевел. Официант поклонился и ринулся исполнять требуемое.
– Постойте… – удержал официанта за рукав Николай Иванович. – Как же это вы русской водки вдовы Поповой или купца Смирнова не держите! – выговаривал он официанту. – Теперь русскую водку везде за границей держат. Держите джин, виски, а русской водки нет. Россия – эдакое громадное государство, водкой славится, а вы водки не держите.
Официант стоял выпуча глаза и слушал, разумеется ничего не понимая.
– Капитан, переведите, пожалуйста, этому лакею, – закончил Николай Иванович.
Капитан, насколько мог, перевел.
За хересом беседа сделалась оживленная. Она велась на русском языке с примесью французских слов. Капитан, уже не стесняясь, вынул из кармана маленькую рукописную книжечку словаря общеупотребительных русских слов и фраз и то и дело прибегал к ней. Очевидно, желание научиться говорить по-русски было у него страстное. Он то и дело повторял:
– О! я очень рада, что имею практик говорить русски язык с хороши луди.
Говорил он по-русски все-таки лучше своего учителя падре Хозе Алвареца. Тот, как профессор всех славянских наречий, путал с русскими словами слова польские, болгарские, сербские и чешские; капитан же, изучая только русский язык, употреблял исключительно русские слова.
Как и падре Хозе Алварец, капитан, расспрашивая супругов о России, задавал вопросы: ходят ли по улицам в Петербурге белые медведи, едят ли казаки сальные свечи, мож