Они тотчас же отправились в кафешантан. Кафешантан был где-то далеко. Они долго ехали по темным улицам Мадрида. Было воскресенье, магазины в домах стояли запертыми, окна их не блестели газом и электричеством, и город освещался только своими муниципальными средствами. В экипаже капитан по-прежнему сидел против Глафиры Семеновны, и так как колени его приходились как раз против колен Глафиры Семеновны, то он уж пожимал ее ножки не только носками своих сапог, но и коленями.
Глафира Семеновна млела.
Но вот показалось несколько красных и зеленых фонарей. Экипаж подъехал к слабо освещенному кафе с распахнутым широким входом, около которого за маленькими столиками, выставленными на тротуаре, сидела публика и пила вино, лимонад или кофе. Замечательно, что на каждом столике, что бы за ним ни пили, стоял графин воды без пробки. Столики с публикой виднелись и в открытые двери кафе. Повсюду раздавался громкий говор. Публика была далеко не из числа аристократической. Из-под широких полей сомбреро у мужчин выглядывали давно небритые подбородки. Цилиндров было совсем не видать. Испанские мягкие фуражки почти у всех съехали на затылок. Виднелись и офицерские головные уборы. Два офицера играли в шахматы. На двух-трех столиках шла игра в карты. Все дымили папиросами и сигарами. Женщин совсем было мало. За одним из столиков сидел весь клетчатый англичанин с длинными рыжими бакенбардами и вся клетчатая англичанка с лошадиным лицом и длинными зубами и пили херес со льдом, посасывая его из бокалов через соломинки. Но и у них на столике стоял графин с водой. Англичанин и англичанка были одеты в костюмы из одной и той же серой клетчатой материи и имели сумки и бинокли через плечи. Кафе, как и все в Мадриде, освещен был слабо. Между столиками шныряли гарсоны, одетые на парижский манер в черные куртки и белые длинные передники, из-под которых виднелись ступни ног в башмаках. Зало кафе было очень большое, с колоннами, с зеркалами в стенах, а в глубине его виднелась эстрада, несколько ярче освещенная, и на ней, на стульях, также около столиков, сидели, как оказалось впоследствии, исполнительницы и исполнители увеселительной программы. Они тоже что-то пили и ели, и перед ними также стояли графины с водой. Они были в костюмах. Три из женщин и двое мужчин были в испанских национальных костюмах, две женщины были в фантастических опереточных костюмах с короткими юбками и сильно декольтированные.
Капитан протискался с супругами Ивановыми очень близко к эстраде, где какой-то молодой человек, поздоровавшись с капитаном за руку, уступил им свой столик, пересев с своим стаканом и графином за столик к какому-то старику в соломенной шляпе и с седой бородой.
Поместившись за столиком, Николай Иванович тотчас же скомандовал, чтобы была подана бутылка шампанского. Им подали шампанское и графин воды.
– Иван Мартыныч, нельзя ли к шампанскому-то хоть какой-нибудь сладкой закусочки испанской потребовать? – сказал он капитану. – Мы слышали, что господа испанцы охотники до сладости, а ничего еще не испробовали. Что-нибудь на манер конфект, пряников или пастилы. У меня дама сладкое любит.
– Пожалуйста, заботьтесь о себе, а не обо мне, – почему-то огрызнулась на супруга Глафира Семеновна, не сводившая глаз с капитана.
– Да я и о себе. Надо же чего-нибудь испанистого по части сладости отведать.
– Сси, сси… – подхватил капитан. – Я вам дам сладки вещь.
Он ударил раза три в ладоши и приказал явившемуся гарсону чего-то подать.
Явились пряники из размолотых орехов с сахаром, тоненькие, четырехугольные, явились такие же пряники из прессованных засахаренных ягод. Первые напоминали вкусом известный марципан, вторые – наше сухое ягодное киевское варенье. Капитан отломил кусочек, отправил его к себе в рот и, указывая на пряники, сказал:
– Испаньольски кусанье… Испаньольски вещь… Наши дам лубят эта еда.
– Как называется? – спросила Глафира Семеновна.
Он назвал сласти по-испански. Она повторила название, но тут же и забыла. Подражая капитану, который заедал пряниками шампанское, она принялась их усердно кушать.
Представление на эстраде все еще не начиналось, хотя у артисток за столиками изредка звякал тамбурин, раздавались два-три удара кастаньет. Дамы доедали груши, запивая их водой. Мужчинам гарсон подал вторую бутылку вина, и один из них, в белых чулках, в длинных серьгах и повязанный красным платком, быстро начал разливать вино по стаканам, плеснув и одной даме вина в протянутый ею стакан с водой.
– Что ж представление-то не начинается? – спросил Николай Иванович, кивнув на эстраду.
– Антракт, – отвечал капитан, прожевывая пряник, и, видя, что все внимание Николая Ивановича было устремлено на женщин, находящихся на эстраде, обнял слегка Глафиру Семеновну за талию.
Она вспыхнула, но не от гнева, а от удовольствия, и тихонько отвела его руку.
На эстраде один из мужчин настраивал гитару. Официанты убрали два маленьких стола и поставили только один большой. Одна из дам в желтом коротком платье напяливала на руки черные перчатки до локтей.
Раздались звуки пианино. На эстраде встрепенулась, оправляя на себе коротенькую голубую юбку, полная женщина средних лет, с необычайно развитыми икрами и в белокуром парике. Довольно грузно подошла она к краю эстрады, поклонилась, ухарски подбоченилась и изрядно сиповатым голосом запела французские куплеты.
– Француженка? – воскликнул Николай Иванович. – Ну, этого добра-то мы и у нас в Петербурге каждый день в десяти местах видеть можем. Мы поехали и думали, что будут испанские танцы.
– Сси, сси… – подхватил капитан. – Танц будет. В этом кафе перви дамы от танц.
Голубая француженка пела самые заурядные куплеты, жестикулируя и руками, и ногами, посылая направо и налево летучие поцелуи публике. Полнота ее, очевидно, нисколько ей не мешала: она подпрыгивала и исправно поднимала ноги почти под прямым углом. Когда она кончила петь, публика проводила ее сдержанными аплодисментами.
На смену голубой француженке выступила тоже француженка, брюнетка в желтой юбке с черными кружевами. Эта была помоложе. Опять подобные же французские куплеты, причем вместо припева желтая француженка трубила на губах и маршировала по-военному. Куплеты ее больше понравились, чем первой француженки. Когда она трубила на губах, то публика ей подтрубливала, но по окончании проводила и ее очень сдержанными хлопками.
– Патриотизм… Мы не лубим французи… – заметил капитан.
– Видели уж мы этот ваш патриотизм в магазинах, – отвечал Николай Иванович. – От нас отворачивались, когда мы только спрашивали испанских приказчиков «парле ву франсе».
– И никто не хотит учить французска язык.
– Как вы-то, Иван Мартыныч, выучились по-русски? Почему вам захотелось учиться нашему языку? – спросила Глафира Семеновна.
– О, я, как офисье от моря, получил за это капитан.
Капитан ткнул себя пальцем в грудь и показал на свои мишурные бляшки на плечах.
На эстраде между тем испанские танцоры приготовлялись к танцам. Один из них перебирал струны гитары, другой позвякивал кастаньетами. Позвякивала тамбурином и одна из танцовщиц. Все три танцовщицы были также немолодые женщины, очень тощие, с длинными лицами, но не набеленные и не нарумяненные, и своею природной смуглостью резко отделялись от раскрашенных француженок.
– Почти уж старушки божии, – заметил капитану Николай Иванович.
– Хороши, добри танцовка не может бить молода женщин, – отвечал тот.
– Отчего?
– Практик надо иметь, большой практик.
Но вот зазвучала гитара. Игралась старинная качуча. Одна из танцорок, полузакутанная в черный кружевной шарф, выступила вперед и стала в такт звякать кастаньетами. Немного погодя, не оставляя кастаньет, она начала раскачиваться, затем, выделывая па, прошлась по эстраде и стала подпрыгивать и бросаться то в одну сторону, то в другую. К ней пристала другая танцовщица и, наконец, танцор. Одна танцовщица оставалась в запасе и даже села на стул в глубине эстрады, где сидели также и француженки-куплетистки.
У танцующих между тем танец делался все бешенее и бешенее. Дамы то вытягивались во весь рост, поднимая кверху длинные, работающие кастаньетами руки, то почти совсем пригибались к полу. Мужчина-танцор между ними только делал позы и бил в тамбурин. Кастаньетам и тамбурину начала помогать публика, ударяя в ладоши, и уж совсем заглушила гитару.
Танец трио наконец кончился. Гром рукоплесканий. Капитан, тоже аплодировавший, торжественно взглянул на супругов, как бы спрашивая их: «Каково?» – и при этом прибавил:
– Перви национальни танцовки!
Николай Иванович был разочарован и сказал жене:
– Я думал, не ведь что будет. А такие-то испанские танцы мы и в Петербурге по «Аркадиям» видели.
– На тебя не угодишь… – огрызнулась супруга.
Но вот поднялась со стула третья танцовщица и выдвинулась на край эстрады перед публикой. Постукивая под такт гитары кастаньетами и сделав несколько поз, она заметалась в бешеном вихре и, сделав круга три по эстраде, быстро вскочила на большой стол и уже продолжала танцевать на нем. Позы ее действительно были полны пластики. Трудно было оторвать взор от этой грациозной женщины. Вдруг Николай Иванович воскликнул:
– Падре Хозе! Какими это судьбами?
Капитан и Глафира Семеновна обернулись и действительно увидели добродушное лицо старика-монаха. Он был, однако, не в монашеском платье, а в черном сюртуке и в шляпе сомбреро с большими полями.
На восклицание Николая Ивановича старик-монах таинственно погрозил ему и прошептал:
– Тс, сеньор Иванов. На эти места я не падре, а Алварец – и все… Ни-ни – падре…
– Понимаю, понимаю. Вы здесь переодевшись. Так, так… Ну, будем вас за светского считать, – сказал Николай Иванович. – Садитесь, пожалуйста… Винца?
– А нам сказали, что вы уж сегодня уехали в Барцелону, – проговорила Глафира Семеновна. – Нам капитан сказал.
– Я есмь едит у Барцелона заутра десять часи. Но я хотел ехать сегодня, – отвечал монах. – Но вечер я хотел сделать мине маленько удовольстви – и вот… – Старик был как будто сконфужен за свое появление.