– Ничего, ничего, кабальеро Хозе. Все мы люди, и все мы человеки…
Николай Иванович хлопнул монаха по коленке.
Капитан разговаривал с монахом по-испански и наконец обратился к Глафире Семеновне:
– Ах, мадам, и я должна ехать завтра в Барцелоне.
– Так что ж, и мы поедем. Что нам здесь, в Мадриде, делать? Уж все пересмотрели. Достаточно с нас, – отвечала Глафира Семеновна. – Муж ведь обещался к вам ехать, в Барцелону, вот мы и поедем к вам. Падре… Пардон, мосье Алварец, ведь к вам в Барцелону собираемся, – обратилась она к монаху.
Тот приложил руку к сердцу и поклонился.
– Я будет очень счастлив, мадам, – сказал он.
– Николай Иваныч, так завтра… – лебезила Глафира Семеновна перед мужем. – Если завтра, то и нам пора уезжать отсюда. Вы говорите, что завтра надо ехать в десять часов утра, капитан?
– Да-да… У меня служба на… на корабль… Мой стари друг говорит: есть телеграм для меня.
– Так едем, супруг любезный?
– Хорошо, хорошо. Признаться, мне здесь поднадоело, – был ответ супруга. – Вот хоть бы и эти танцы… Ничего особенного… Все это мы видели в Петербурге, в увеселительных садах, когда к нам испанские танцорки приезжали. Но как падре Хозе здесь появился – это меня просто удивляет, – обратился Николай Иванович к старику-монаху. – Как из земли вырос.
– Тс… – прошептал опять старик, наклонясь к нему. – Падре в кафе нет. Я купец… Купец от оливкова масло.
– Купец? Понимаю, понимаю. Как вы здесь появились-то?
– Вечер дело нет. Я повел себя погулять… делал променад – и здесь… Я лублу танц… лублу музик. Смотру – ви здесь.
– Ну, ради такого случая надо выпить! Надо вкупе выпить.
Николай Иванович потребовал еще бутылку шампанского. Глафира Семеновна уже не возражала. Она была поглощена беседой с капитаном, нашептывающим ей что-то.
Из кафешантана выходили они все совсем уже пьяные. Испанцы были крепче, но Николай Иванович сильно покачивался. Он непременно хотел поменяться с капитаном шляпой и силился снять с головы его треуголку, а ему надеть свою серую шляпу. Капитан отбивался и ограничился тем, что подарил приятелю испанский складной нож, который имел в кармане. Садясь в экипаж, Николай Иванович долго обнимался с стариком-монахом и целовался с ним троекратно, по-русски.
– Николай! Да когда же это кончится? Поедешь ты или не поедешь? Пора домой. Завтра надо рано вставать и ехать на железную дорогу! – кричала супруга, давно уже сидевшая в коляске.
Капитан стоял около нее и говорил:
– Заутра в десять часи на Северний железни дорога. Ви едет к нам. Билети перви класс пер Барцелона. Сси?
– Сси, сси, кабальеро, – отвечала она, пожимая ему руку.
Капитан поцеловал ее руку.
Николай Иванович влез в коляску, и лошади помчались.
Только что пробило девять часов утра, а уж супруги Ивановы были на вокзале Северной железной дороги, той самой, по которой они приехали из Биаррица в Мадрид и имеющей от станции Вальядолид ветвь на Барцелону. Как и все русские за границей, они приехали на железную дорогу очень рано. Поезд отходил только в десять. Пассажиров совсем еще не было на станции. Билетная и багажная кассы были заперты. Глафира Семеновна, затеявшая флирт с интересным капитаном, стремилась теперь как можно скорее увидаться с ним, но ни капитана, ни старика-монаха в вокзале еще не было. Николай Иванович тоже рад был, что уезжает из Мадрида. Мадрид ему пришелся не по вкусу. Он стремился в Мадрид увидать испанцев и испанок в народных костюмах, как их выводят обыкновенно на сцену в операх и классических испанских пьесах, жаждал видеть испанок, скачущих по улицам и площадям с кастаньетами, жаждал серенад с гитарами, чаял видеть дерущихся на перекрестках на ножах испанцев, но ничего этого не встретил и разочаровался Мадридом и Испанией вообще.
– Прощай, Мадрид… И чтоб тебя уж больше никогда не видать, – сказал он, входя в вокзал железной дороги.
– За что ж такая немилость? – заступилась супруга. – Мы все-таки провели в Мадриде время приятно.
– Это полинялые-то старые картины смотревши? У нас их, матушка, и в Петербурге в Александровском рынке в жидовских лавочках непочатый край.
– Какое невежество! Понимаешь ты, ведь эти картины самых старинных художников, и им цены нет, – пожала плечами супруга.
– Это тебе капитан натолковал, а ты уж за его слова и распинаешься, – подмигнул ей Николай Иванович. – Лебезишь ты очень перед капитаном… глаза продаешь – вот что я тебе скажу.
Глафира Семеновна вспыхнула.
– Что мне такое капитан! Как ты меня смеешь попрекать капитаном! – вскрикнула она. – Капитан для меня такой же знакомый, как и тебе.
– Ну если бы был такой же, как мне, то не бредила бы им наяву и во сне.
– Я бредила им? Я? Это любопытно! Ну можно же так нагло врать!
– Бредила. Я просыпался сегодня ночью, чтоб напиться воды, так ты целую рацею какую-то разводила во сне о капитане, а сегодня поутру так уже у тебя капитан с языка не сходит. Вот пока мы ехали…
– Ах ты дрянь эдакая! Смотрите, какие слова! Да я только для тебя с капитаном и любезничаю. Пусть, думаю, муж покутит с ним немного. Он обманулся в этом Мадриде, так пусть покутит. Ты заметил, я даже не останавливала тебя, когда ты с ним винищем насвистывался, – гневно пояснила мужу супруга.
– Да… Только ты это для капитана делала.
– Ну после этого ты неблагодарный человек, и я с тобою разговаривать не хочу.
Глафира Семеновна надулась.
Они сидели и ждали приезда капитана Мантеки и монаха Хозе.
– Я даже помышляю и в Барцелону-то не ехать, а прямо во Францию, – проговорил муж.
– Ну уж это вы – ах, оставьте! Если мы даем слово нашим знакомым куда-нибудь ехать с ними, то должны исполнять.
Супруга вскочила даже со скамейки и стала в волнении ходить по зале.
– Капитан для нас потерял вчера целый день, – продолжала она. – С утра до вечера был при нас, показывал нам все замечательное…
– Целый день пил и ел на наш счет, – иронически прибавил Николай Иванович.
– Какая гнусность! Какая черная неблагодарность говорить о каких-то пустяках! И про кого? Про человека, любезность которого простиралась до невозможности!..
– Да чего ты за него распинаешься-то? Или уж втюриться успела?
– Дурак!
В это самое время показались монах и капитан. Носильщик нес за ними их багаж. Глафира Семеновна так и ринулась к капитану. Тот поцеловал ее руку. Николай Иванович почесал затылок. Он что-то соображал. Капитан и монах поздоровались с ним.
– Вообразите, муж мой не хочет ехать в Барцелону, упрямится, – жаловалась капитану Глафира Семеновна на мужа.
– Но-но-но… – сказал капитан. – Я и падре Хозе, мы должен дать вам реванш от гостеприимство. И ви должен видеть наш корабля… Мадам Иванов должен получить буке цветы от наш флаг на Барцелона.
– Видишь, значит, ты обязан ехать, – сказала Николаю Ивановичу жена. – Он, видите, разочарован Испанией, что не видит здесь испанских костюмов, серенад… Ведь вы покажете ему там в Барцелоне? – обратилась она к капитану.
– Сси, сси, мадам, – откликнулся тот.
– Ну, бери билеты до Барцелоны. Что ж стоишь! Касса уж открыта, – кивнула она мужу.
Билеты вызвался взять до Барцелоны падре Хозе.
– Багаж у нас велик… перегружаться… в Барцелоне тащиться в гостиницу, потом обратно… А не известно еще, найдем ли там что-нибудь интересное. Может быть, и Барцелона тот же Мадрид: тех же щей, да пожиже, влей… – кряхтел Николай Иванович, доставая из бумажника испанские кредитные билеты.
– Тебе сказано, что капитан нам свой корабль покажет, – утешала его супруга. – Ведь ты никогда не видал и русских-то военных кораблей.
«Уж не втюрилась ли баба-то моя в капитана, – мелькнуло в голове у Николая Ивановича. – Надо держать ухо востро. И самое лучшее не ехать в эту Барцелону. Ну ее к лешему! Что нам Барцелона? Провались она! Проводим старика падре Хозе до тех пор, покуда им сворачивать на Барцелону, – вот и все… – рассуждал он и тут же решил: – Не поедем в Барцелону! Довольно с нас и Мадрида. А то жена, пожалуй, еще больше разбалуется».
Он побежал к билетной кассе предупредить падре Хозе, чтобы тот не брал им билетов до Барцелоны, но старик отходил уж от кассы с купленными билетами.
– До Барцелоны взяли?
– Барцелона… – потряс старик-монах билетами. – Вы имеет большой багаж. Отдавайте его до Барцелона, а я хочу ходить на буфет и взять сыр, хлеб и бутеля херес.
– Э-эх! – крякнул досадливо Николай Иванович и поплелся с носильщиком сдавать багаж.
Он предчувствовал что-то недоброе и мурлыкал себе под нос:
– Разбаловалась баба, разбаловалась… Если что – надо подтянуть.
Возвращаясь с квитанцией от багажа, он увидел, что жена его сидит с капитаном рядом и тот, наклонясь к ней, что-то жарко ей рассказывает. Глафира Семеновна слушает и улыбается во всю ширину лица.
«Вон какая дружба! – подумал он. – Так друг в друга и впились глазами. Нет, тут что-то неладно».
Навстречу ему шел падре Хозе с корзинкой, из которой торчали горлышки бутылок, что-то в бумажных свертках, несколько груш и извивалась большая колбаса.
Звонок. Сторож прокричал название станций, куда отправляется поезд, и распахнул двери. Все отправились садиться в купе. Капитан подхватил коробки Глафиры Семеновны и потащил их за ней. Носильщик тащил саквояжи. Николай Иванович улыбнулся на капитана.
«Ну-ка, поработай за меня, почтеннейший. Ведь это моя участь таскать женины-то коробки», – сказал он себе мысленно.
Монах шел с ним рядом и говорил:
– В Сеговия буфет и большой заутрак, но мы должна сделать маленький заутрак. Я есмь очень голодна и хочу ясти.
Вот они и в купе вагона. Усевшись в вагон, Николай Иванович произнес:
– Слава Богу… Наконец-то мы уезжаем из этого Мадрида. Откровенно говоря, падре, ничего в нем нет хорошего. Но буенос, но буенос Мадрид.
А падре Хозе в это время вытащил из корзинки аршинную колбасу и сдирал с нее кожу.