– А про самовары ничего не сказано?
– Есть, есть. Сказано. Напечатано, что вы высказывали удивление, отчего в болгарских гостиницах не распространен самовар.
– Ловко! Вот это хорошо, что сказано. Одобряю… В самом деле, какое же это славянское единство, если без русского самовара! Глаша! Слышишь? Вот как о нас! Знай наших! Об нас даже в газетах напечатано! – обратился Николай Иванович к жене и хлопнул ее ладонью по плечу.
Глафира Семеновна сидела надувшись и чуть не плакала.
– Оставь, пожалуйста! Что за мужицкое обращение! Хоть господина-то прокурора постыдился бы, – проговорила она, отвернулась и стала смотреть в окно.
– О-го-го! Нервы? Ну, так и будем знать. Вот, господин прокурор, и хороша она у меня бабенка, покладистая для путешествия, а уж как нервы эти самые начнутся – только черту ее и подарить, да и то незнакомому, чтоб назад не принес.
– Дурак! Пьяный дурак! – послышалось у супруги.
– Изволите слышать, какие комплименты мужу!.. А все от нервов, – кивнул Николай Иванович на жену и сказал прокурору: – А ну-ка, что в другой-то газете?.. Ведь меня расспрашивали два репортера.
Прокурор стал пробегать еще газету, ничего в ней не нашел и развернул третью.
– Здесь есть. Здесь вы названы петербургским сановником. Сказано, что приехали вместе с супругой Глафирой Семеновной, хвалите дешевизну жизни в Софии, удивляетесь ее незастроенным улицам… – рассказывал прокурор.
– Откуда он узнал, как жену-то мою зовут! – дивился Николай Иванович. – Ах да… Ведь я при нем ее называл по имени и отчеству – вот он и записал. Вот и ты, Глаша, в болгарскую газету попала! Неужто не рада? – спрашивал он жену. – Теперь вся Болгария будет знать, что у петербургского купца Николая Ивановича Иванова есть супруга Глафира Семеновна! Знай наших! Живио!
– Что ты кричишь-то! Ведь мы в вагоне… Рядом с нами в другом купе пассажиры. Бесстыдник! Скандалист! – заметила ему Глафира Семеновна, не глядя на него.
– Нервы у бабы… Ничего не поделаешь, – оправдывал Николай Иванович перед прокурором свою супругу и сказал: – А по сему случаю нужно выпить за болгарскую прессу. Мы еще не пили за прессу.
И он, вынув из корзинки бутылку вина, принялся ее откупоривать.
– За процветание болгарской прессы! – произнес он, откупорив бутылку, налил из нее стакан и поднес ее прокурору.
– Мадам Иванова, позволите выпить? Вы все сердитесь… – обратился прокурор к Глафире Семеновне.
– Пейте. Бог с вами. Я не на вас злюсь. Вы хоть и пьете, но прилично себя держите, а на мужа… – был с ее стороны ответ.
– Милая, да что ж я-то такое делаю? – воскликнул Николай Иванович. – Я только славянский вопль в себе чувствую. Вопль – и больше ничего. Дай ручку…
– Прочь! Оставь меня в покое!
Николай Иванович покрутил головой, смотря на расходившуюся супругу, и стал наливать вином стакан для себя. Прокурор с ним чокнулся, и они выпили.
Через четверть часа бутылка была выпита и лежала пустая на диване. Николай Иванович и прокурор, прижавшись каждый в угол купе, спали и храпели самым отчаянным образом.
Глафира Семеновна чистила себе апельсин и, дав волю слезам, плакала, смотря на своих спавших пьяных спутников.
Стучит, гремит, вздрагивает поезд, направляясь к Константинополю. Мирным сном спят, залихватски похрапывая, Николай Иванович и прокурор, а Глафира Семеновна, приблизившись к стеклу окна, с красными от слез глазами, смотрит на расстилающиеся перед ней по пути виды. Погода прекрасная, солнечная, ясная и дает возможность далеко видеть вдаль. Начиная от софийской станции поезд с полчаса мчался по горной равнине, миновал маленькие станции Казичаны и Новосельцо, пересек Искер, с особенным треском пронесясь по железному мосту, и въехал в горное ущелье. Начались величественные дикие виды на покрытый снегом хребет Витош. Поезд убавил ход и стал взбираться на крутую возвышенность. Снегу попадалось все больше и больше, поезд шел все тише и тише и вот совсем уже тихо стал подходить по железному мосту через пропасть близь станции Вакарель. Ехавшие в вагоне вышли из своих купе в коридор и, стоя у окон, смотрели на величественное зрелище, а Николай Иванович и прокурор все еще спали сном праведника.
Глафира Семеновна тоже смотрела в пропасть.
«Храни Бог! Если поезд с этого моста свалится – тут и костей не соберешь!» – подумала она.
Ей сделалось жутко, и она принялась будить мужа, но тот не просыпался.
Вот и станция Вакарель – высшая точка железнодорожного пути. На станции надпись, что путь находится на 825 метров над уровнем моря. Началось усиленное постукивание молотками по колесам вагонов. Железнодорожная прислуга суетилась, кричала. Кричали черномазые мальчики и девочки, предлагающие ключевую воду в кувшинах. Баба в опанках продавала какие-то пшеничные лепешки. Прокурор проснулся, протер глаза, взглянул на Глафиру Семеновну и сказал:
– Пардон… Как я заспался! А супруг ваш еще спит?
– Как видите, – отвечала Глафира Семеновна, радуясь, что есть с кем-нибудь хоть слово перемолвить. – А какое вы величественное зрелище проспали, когда мы сюда подъезжали! Какая пропасть! Мне даже страшно сделалось.
– О, я эту дорогу знаю отлично. Мне часто приходится ездить от Пловдива в Софию и обратно, но вот ваш муж…
– Мужа я расталкивала, но он и голоса мне не подал.
Прокурор потянулся, зевнул, покосился на пустую бутылку, лежавшую около него на диване, и спросил:
– Мы это на какой станции?
– На станции Вакарель, – отвечала Глафира Семеновна.
– Боже мой! Стало быть, мы больше часа спали. До сих пор мы все поднимались на высоту, а сейчас от этой станции будем спускаться. Здесь водораздел. До сих пор все реки текли в Черное море, а за этой станцией уж потекут в Эгейское море. Фу, как пить хочется! Жар… Это от вина. Я вообще мало пью, но при таком приятном знакомстве… с вашим мужем – ошибся, переложил лишнее.
Прокурор спустил стекло у окна, подозвал к себе девочку и жадно напился воды из кружки, опустив туда для девочки монетку в пять стотинок.
– Вы знаете, кем вся эта местность вокруг Вакареля заселена? – спросил он Глафиру Семеновну. – Здесь живет не болгарское племя, нет. Во время владычества турок тут были поселены пленные венгры, и вот обитатели здешние – их потомки.
– Да они на цыган и похожи по своему черномазию, – отвечала та, смотря на кудрявого мальчика с сизо-черными волосами, поднимающего к ее окну кувшин с водой.
Звонок. Поезд стал тихо отходить от станции и не прибавлял ходу.
– Спускаемся в водораздел Эгейского моря, – сообщил своей спутнице прокурор. – Скоро пересечем границу Восточной Румелии и спустимся в долину Ихтимана. Может быть, неприятно вам, что я рассказываю? – спросил он, видя, что Глафира Семеновна хмурится. – Может быть, вы хотите покоя… чтобы никто с вами не разговаривал?
– Ах, сделайте одолжение! Говорите. Даже очень приятно. Я люблю разговаривать. Я не люблю только, когда люди много пьют.
– Усердно прошу прощения. Это была ошибка. Но ведь ваш муж своим радушием может даже мертвого заставить лишнее выпить. Итак, буду вашим чичероне и стану вам рассказывать, что знаю. У Вакареля окончился железнодорожный путь, построенный на болгарские средства, и уж теперь мы едем по турецкой дороге.
– Как? Мы уж в Турции? – воскликнула Глафира Семеновна.
– Нет, но едем-то мы по железнице, построенной на турецкий счет. Турция еще после Пловдива, после Филипополя будет. Филипополь – по-болгарски Пловдив, и мы его так и зовем. Послушайте, мадам Иванова, заедемте к нам в Пловдив на сутки. Право, у нас есть не меньше, что посмотреть, чем в Софии.
– Ах, нет-нет. И, Бога ради, не говорите об этом мужу! – воскликнула испуганно Глафира Семеновна. – Мы теперь едем прямо в Константинополь.
– Отчего вы так против нашего Пловдива? Мне хотелось бы в Пловдиве отблагодарить вас и вашего супруга за то радушие и гостеприимство, которое вы мне оказали в Софии, – упрашивал прокурор.
– А вот этого-то гостеприимства я и боюсь, – подхватила Глафира Семеновна. – Нет, уж вы, пожалуйста, не просите и, главное, мужу ни слова… Кроме того, ему вредно пить. У него ожирение сердца.
– О, Боже мой! Да зачем же много пить? А Пловдив все же стоит посмотреть. Это главный город Восточной Румелии. В нем много достопримечательностей. Он древний город, основан еще Филиппом Вторым, отцом Александра Великого.
– Хоть бы Филипом Десятым, так и то я не желаю заезжать.
– А какие в нем древности есть! Древний турецкий каравансерай с свинцовыми куполами, древняя мечеть Джумая Джамизи…
– Нет-нет, не просите!
Разговаривая таким манером, они миновали станцию Ихтиман. Начались отвесные гранитные скалы. Ехали как бы в стенах.
– Любуйтесь, мадам Иванова, и запомните. Эти скалы называются Траяновы ворота. Мы едем по ущелью. Через это ущелье прошел император Траян во время его войны с Дакией, – рассказывал прокурор, но Глафира Семеновна очень равнодушно взглянула на величественные скалистые Траяновы ворота. Она боялась, что прокурор сманит ее мужа в Пловдив, а там опять начнется бражничанье.
Спустились в долину Марицы. Виднелись вдали угрюмые Родопские горы. Попадались дубовые леса. Вот и станция Костенец. Помчались дальше.
– Местность, по которой мы теперь проезжаем, должен вам сказать, мадам, хорошей славой не пользуется. Вон там, в Родопских горах, да и здесь, в долине, проживают помаки, болгары-магометане, и они могут быть вполне причислены к полудиким. Занятие их – разбои. Покойный Стамбулов рассеял много их банд, но и посейчас еще в горах есть их шайки. Прежде здесь, по горам, без конвоя нельзя было проехать. Грабежи были страшные… Да и посейчас… Были даже случаи нападения на поезда…
– Да что вы! – испуганно проговорила Глафира Семеновна и побледнела. – О, Господи! А муж спит, как свинья. Что же это такое! Надо его разбудить. Николай! Николай Иваныч! Проснись! Послушай, что рассказывают!
И она в страхе принялас