– И турки им позволяют просить милостыню на своих папертях?
– О, турки все позволяют! Турки давно уже чувствуют, что они теперь в Константинополе не свои.
– То есть как это?
– Каждого час ждут, что их Константинополь кто-нибудь возьмет.
– Ну?! Кто же его может взять без войны?
Нюренберг обернулся, улыбнулся и проговорил:
– Да ведь он уж и сейчас взят Европой. Нашего падишах сидит здесь только для виду и никакого своего воля не имеет, а что русского, английского и австрийского посланники скажут – тому и быть. И турки этого очень хорошо понимают. Ну вот… Посмотрите еще раз на Айя-Софию снаружи, – сказал он, когда коляска выехала на площадь.
Глафира Семеновна вынула бинокль и стала смотреть на мечеть.
– Нет, некрасивая она снаружи. Глыба, каменная глыба, и ничего больше. И как невзрачна она снаружи, так великолепна внутри!
– Да уж внутренность ее век не забудешь, – поддакнул Николай Иванович. – А снаружи именно каменная глыба, грязная, облупившаяся. Но скажите, пожалуйста, отчего ее турки не отремонтируют? – задал он вопрос Нюренбергу.
– Пхе… Отчего! Оттого и не ремонтируют, что они теперь не свои. Денег мало, деньги нужно на Долмабахче, на Ильдиз-киоск, так зачем их тратить на Айя-София! Кто Константинополь возьмет – тот и отремонтирует.
– А что это такое Долмабахче? – спросила Глафира Семеновна.
– Султанского дворец. На дворцы нужно деньги, на придворных, на войско. И на этого-то предмет не хватает, так какого тут Айя-София!
– О, Нюренберг, да вы либеральничаете! – поддакнул ему Николай Иванович.
– Здесь всякого человек так либеральничает, потому всякого человек знает. Об этого в газетах только не печатают, а по кофейного домам все разговаривают. И нашего султан знает, что он не свой, так зачем на Айя-София тратиться? – рассуждал Нюренберг.
– Ну-ну… Кажется, у вас очень уж мрачные мысли о Константинополе, – заметил ему Николай Иванович и спросил: – А куда мы теперь едем?
– Сейчас я вам покажу старого константинопольского водопровод. Еребатан-серай он называется, по-русски – Подземного за`мок. Мы спустимся с факелом под землю…
– Нет-нет! Под землю я уж ни за что спускаться не буду, – перебила Глафира Семеновна Нюренберга.
– Но ведь это, мадам, знаменитого сооружение. Это большущего пространство… Все это под сводами… Своды эти самого имеют триста колонн, и посредине громадного озеро, и все это под землей.
– Не пойдем, не пойдем мы под землю. Что нам водопровод! мы не водопроводчики!
– Все знаменитого путешественники смотрят.
– Ну и мы будем считать, что осмотрели.
– Однако, душечка, если это действительно замечательное и интересное, то отчего же не осмотреть? – возразил Николай Иванович. – А вдруг кто в Петербурге спросит: «Были вы в Подземном замке, где водопроводное озеро?»
– А ты и говори, что были. Ведь нам Афанасий Иванович рассказал, что там есть триста колонн, поддерживающих своды, что туда спускаются с факелом. Это можешь и ты рассказывать в Петербурге. Не водите, Афанасий Иванович, туда. Я ни за что не спущусь в ваше подземелье, – обратилась Глафира Семеновна к Нюренбергу.
– Мы только мимо входа пройдем, а потом я вас провезу на Атмейдан.
– А что это за Атмейдан такой?
– Конного площадь… Древнего ипподром… Византийского цирк…
– Ну, это пожалуй…
Минут через пять экипаж остановился перед маленьким облупившимся одноэтажным каменным зданием с несколькими несимметрично расположенными окнами и зиявшею пастью входа в подземелье.
– Вот вход в Еребатан-серай, к подземного озеру… – указал Нюренберг.
Завидя остановившуюся коляску, к ней подскочил старик-сторож в синей куртке и феске и хотел помочь выйти супругам, но Глафира Семеновна замахала руками.
– Нет-нет, не пойдем… Мерси… Мы так только… Снаружи посмотрим… – сказала она.
Но Николаю Ивановичу очень хотелось войти в подземелье, и он бормотал:
– В Риме в катакомбы спускались же…
– То в Риме, и, наконец, там нет никакого подземного озера, – ответила жена.
– А что такое озеро? Везувий-то опаснее, однако же на него в Неаполе мы взбирались и у самого кратера были. И в Голубом гроте были на Капри… Такое же подземное озеро.
– В Голубом гроте так же светло, как днем. Ведь тебе что надо? Тебе надо Василию Семеновичу в письме похвастать, что ты был на подземном озере, – ну и напиши ему. Никто проверять не будет. Велите ехать дальше, Афанасий Иванович, – сказала Глафира Семеновна проводнику.
Лошади тронулись. За коляской побежал сторож и кричал: «Бакшиш». Николай Иванович обернулся к нему и показал кулак.
– Даже и из экипажа не вышли, а он – бакшиш. Ну народ в здешнем месте! – проговорил он.
Экипаж выехал на площадь Атмейдан.
– Ипподром… Вот тут был древнего византийского цирк, – рассказывал Нюренберг. – А вон знаменитого мечеть Ахмедие… Сейчас мы к ней подъедем.
– Ах, нет-нет! Довольно мечетей! Надоело, – сказала Глафира Семеновна.
– Но это, мадам, знаменитого и самого красивого мечеть. Здесь прежде хранилось зеленого знамя пророка… Все стены из порцелян.
– Бог с ней… Из порцелана мы уже видели в одной мечети стены.
– А тогда осмотрим ее только снаружи. Нам надо к ней подъехать. Около нее находится древнейшего в мире египетского обелиск. Вон он стоит, – указывал Нюренберг.
В конце площади высилась, действительно, изящная, красивая мечеть, несколько напоминающая Айя-Софию, но не испорченная постройками. Ее окружали шесть минаретов. Нюренберг рассказывал:
– Шесть минаретов. Единственного мечеть с шесть минаретов. Ее перехвастала только одна Кааба в Мекке, мечеть Кааба, где есть семь минаретов. Вы зайдите хоть на двор ее! Двор Ахмедие – прекрасного караван-сарай, где в старинного годы собирались мусульманы, которого едут в Мекку на поклонение гробу пророка.
– Ну, на двор можно заглянуть, – согласилась Глафира Семеновна и стала выходить из коляски, остановившейся около ограды мечети.
Не прошло и пяти минут, как уж супруги выходили со двора мечети Ахмедие.
– Ничего особенного… – говорил проводнику Николай Иванович. – А что до караван-сарая, то я себе иначе его воображал.
– А сколько колонн-то! И заметили вы, какого особенного колонны! – расхваливал Нюренберг. – Колонны, фонтаны для омовения мусульманского паломников.
– Что нам колонны-то считать! Мы не англичане. Вы, почтеннейший, теперь если хотите нам что-нибудь показать, то покажите что-нибудь особенное.
– Что же такого особенного могу я вам показать?
Нюренберг недоумевал и развел руками.
– Покажите турецкий гарем, и мы будем вам очень благодарны, – сказал Николай Иванович и покосился на жену, ожидая, что она скажет.
– Николай! Да ты никак с ума сошел! – воскликнула супруга.
– А что такое? Почему? Ревнуешь к женщинам, что ли? Так ведь мы этих женщин-то будем с тобой вместе смотреть.
– Турецкого гарем? Нет, этого невозможно, – отвечал Нюренберг.
– Отчего? Вы нас хоть к какому-нибудь плохенькому паше в гарем сводите. Все-таки мы будем видеть, как турецкие женщины живут. За мечеть по серебряному меджидие платят, чтобы ее смотреть, ну а за гарем я заплачу пять меджидие.
– Нет-нет, Афанасий Иваныч, не слушайте вы его! – проговорила Глафира Семеновна. – Не пущу я его в гарем.
– Да я, мадам, и за сто меджидие не могу свести в гарем вашего супруга.
Николай Иванович фамильярно похлопал Нюренберга по плечу и украдкой от жены сказал:
– А ты все-таки, почтенный, насчет гарема-то подумай. За ценой я не постою.
Они шли пешком, шли мимо садовой решетки, за которой росли высокие кипарисы. Коляска шагом ехала сзади.
– Куда мы идем? – спросила Глафира Семеновна.
– А вот посмотреть этого обелиск, – указал Нюренберг на четырехугольную колонну, обнесенную решеткой. – Когда-то этого площадь имела много редкого памятники, но разного землетрясения, разного войны все уничтожили. Да и не любят турки старинного памятники. Теперь только три древности остались. Вот этого обелиск, змеиного колонна и колонна Константина Порфирогенетос.
– Ну, уж к змеиной колонне вы меня не ведите, – брезгливо сказала Глафира Семеновна, – потому змей я ужасти как боюсь.
– Позвольте, мадам… Да ведь там нет живых змей. Этого колонна из бронзовых змей, свившихся вместе, и они даже без голов.
– Нет, уж я прошу вас даже и не говорить об них, потому что мне это противно.
– Странно, как может быть противно бронзового змеи! Да вот они… Вот обелиск, а вон змеиная колонна.
– Нет-нет-нет! Я даже и смотреть не стану.
И Глафира Семеновна обернулась спиной к остаткам змеиной колонны, обнесенной также решеткой, и принялась рассматривать египетский обелиск, высеченный из одного куска гранита.
– Тридцать метров вышины, – повествовал Нюренберг. – Вот и гиероглифы на нем, а гиероглифы эти говорят, что сделан он еще за 1600 лет до Рождества Христова в Гелиополис и привезен сюда через Рим.
Николай Иванович зевнул и сказал:
– Нас, брат, этим обелиском не удивишь. У нас в Петербурге свой такой есть: на Васильевском острове, на Румянцевской площади, стоит. Ну, что есть еще интересного? – спросил он Нюренберга.
– Колонна Константина Порфирогенетос.
– По нашему говорится: Порфирородного… Где она?
– А вот чуточку подальше, за змеиную колонну пройти. Пойдемте…
– Нет-нет. Мимо змеиной колонны я не пойду ни за что на свете! – заявила Глафира Семеновна и издала звук «бррр»…
Подозвали коляску и поехали в ней. Когда проезжали мимо змеиной колонны, Глафира Семеновна сидела, отвернувшись. Подъехали к ободранной колоне, покоящейся на кирпичном пьедестале.
– Это-то колонна Константина? Ну есть что смотреть! – иронически воскликнул Николай Иванович.
– Древность… Глубокого древность тут ценится, – сказал Нюренберг и начал сообщать: – Двадцать пять метров высоты. Когда-то пьедестал этого колонна был обложен в позолоченного бронза, но рыцари-крестоносцы, когда взяли Константинополь, думали, что это настоящего золота, ободрали и увезли с собой.