– Это ты, может быть, про турецкого человека говоришь? Так. А русский выдержит. Уж у нас по четвергам татары в бане как парятся! Так насдают на каменку, что волос крутится, а для меня это первое удовольствие. Веди.
Карапет перевел банщикам по-турецки. Те улыбнулись, пожали плечами, повели Николая Ивановича к двери в противоположной стене и впихнули его за эту дверь тем же порядком, как и раньше.
– Эфендим! Дюша мой! Неужели тебе не жарко без сапоги? – кричал ему через минуту Карапет, подойдя к окошечку второй кельи.
– Иок! – раздавалось изнутри, но очевидно, что Николая Ивановича на самом деле сильно припекало, потому что он сейчас же стал стучаться, прося, чтобы его выпустили.
Ему отворили, и он вышел. Армянин всплескивал руками и говорил:
– Покажи, дюша мой, шкура твоя, покажи. Красная шкура, но ничего… – покачал он головой, осматривая со всех сторон тело Николая Ивановича, и воскликнул: – Удивительно, что у тебя за шкура, дюша мой, эфендим!
– Русская шкура… самая лучшая! Русская шкура что угодно выдержит! – бравурно отвечал Николай Иванович, тяжело дыша и обливаясь потом.
Банщики подскочили к нему с сухими мохнатыми полотенцами и начали отирать его.
– Окатиться бы теперь холодненькой водицей, Карапеша, – бормотал он.
– Ну, здесь этого, дюша мой, нет. А ты иди, дюша мой, в ту комнату и ляг там в холодненьком месте, пока я греться буду.
По приказанию Карапета банщики окутали Николая Ивановича в мохнатые полотенца и стали укладывать на мраморный полок в передбаннике, но там он лежать не захотел, а проследовал в раздевальную, где и улегся на мягком диване.
Банщики стояли над ним и улыбались, скаля зубы и бормоча что-то по-турецки.
– Чего смотрите, черти! Дико вам, что русский человек большой жар выдерживает? – говорил он им. – Это оттого, что русская шкура выделана хорошо и самая выносливая в мире. У вас вот только жар один, а мы в придачу-то в жару еще вениками хлещемся. Да…
Разумеется, банщики слушали и ничего не понимали.
– Не понимаете, черти? Ну да и не надо, – продолжал Николай Иванович, нежась на диване. – А вот покурить надо! Трубку! Чибук… Люле…[155] Тютюн[156] покурить… Табак… Наргиле… – отдал он приказ банщикам, мешая турецкие и русские слова и кстати показал жестом, приложив палец ко рту.
Банщики поняли. Со всех ног бросились в буфетной стойке и вернулись оттуда с кальяном и бокалом лимонаду.
В это время вернулся из бани Карапет. Он был совсем малиновый и, кряхтя и охая, в изнеможении повалился на диван.
– А я совсем в турецкого пашу преобразился, Карапет Аветыч, – сказал ему Николай Иванович. – Видишь, в чалме и с кальяном. Вот Глафира Семеновна посмотрела бы на меня теперь! То-то бы с дива далась! Похож я теперь на пашу, Карапет? – спросил он, потягивая в себя дым кальяна.
– Совсем султан! Совсем падишах! Не хватает тебе только два жена, – откликнулся армянин и спросил: – Угощаешь ты меня, дюша мой, этой баней?
– Сделай, брат, одолжение… Пожалуйста.
– Тогда вели подать кофе, лимонад и шербет…
– Пожалуйста, заказывай.
– Можно и мастики?
– Да разве здесь подают вино?
– Что хочешь подают. Спроси отца с матерью, и то подадут, дюша мой.
– Закажи уж и мне рюмку мастики. И я с тобой этой мастики выпью.
– Мы с тобой даже коньяк выпьем.
– Да будто здесь есть такая роскошь!
– Еще больше есть. Всякая штука есть, – подмигнул Карапет и стал приказывать банщикам подать угощение.
Через пять минут на столике около дивана Карапета появился целый поднос с напитками, а к мастике подана была и закуска в виде маринованной моркови.
Карапет предложил выпить мастики, и они выпили.
– Какая прекрасная вещь! – проговорил Николай Иванович, смакуя мастику. – Вот за буфет хвалю турецкую баню. Похвально это, что здесь можно и вымыться, и выпить, и закусить. А у нас в Питере сколько ни заводили при банях буфеты – ни один не выжил.
За мастикой был выпит коньяк, и Карапет и Николай Иванович принялись одеваться при помощи банщиков. Последние оказались в этом деле истинными мастерами. При их помощи ноги во мгновение ока влезали в носки, руки сами продевались в рукава рубахи, сапоги, как по щучьему веленью, оказались на ногах. Не прошло и минуты, как одеванье уж кончилось, и банщики кланялись и просили бакшиш.
– Сейчас, сейчас… – кивнул им Николай Иванович. – Вот этот черномазый дяденька даст вам, – указал он на армянина и спросил его: – Сколько за все про все следует?
– Давай серебряный меджидие, эфендим. С него тебе еще сдачи будет, – отвечал Карапет и, приняв деньги, принялся рассчитываться.
– Как здесь все дешево! – дивился Николай Иванович. – Ведь серебряный меджидие стоит двадцать пиастров, а двадцать пиастров – полтора рубля.
– Вот тебе еще полтора пиастра сдачи, – протянул ему Карапет.
Но Николай Иванович сунул сдачу в руки банщикам и вместе с Карапетом направился к выходу. Банщики, кланяясь и ударяя себя ладонью по лбу в знак почтения, проводили их до двери, напутствуя благими пожеланиями.
– Какой милый народ эти турки! – проговорил Николай Иванович.
Дома Николая Ивановича ждал самовар, взятый у турка-кабакджи и уже кипевший на столе. Грязный, нечищенный, он все-таки доставил ему неисчислимое удовольствие. Входя в комнату, он воскликнул:
– Браво, браво! Наконец-то мы по-человечески чаю напьемся!
Глафира Семеновна сидела уже около самовара и пила чай.
– Знаешь что? – встретила она мужа, улыбаясь. – Вся здешняя обстановка и этот самовар напоминают мне ту комнату на постоялом дворе, в которой мы ночевали, когда ездили из Петербурга на богомолье в Тихвин.
– Смахивает, смахивает, – согласился Николай Иванович. – Только там ковров не было, а были простые холщовые половики. Стены тоже похожи. Там литографированный портрет митрополита висел, а здесь армянского патриарха – и также засижен мухами. Вот и часы на стене с мешком песку вместо гири. Там тоже были такие часы. Но все-таки эта обстановка мне лучше нравится, чем комната в английской гостинице с верзилами-лакеями, разыгрывающими из себя каких-то губернаторов. Ну наливай, наливай скорей чайку стакашек! – воскликнул он, отирая свое красное потное лицо полотенцем и, перекинув его через шею, подсел к столу.
– Ну как баня? – спросила Глафира Семеновна.
– Наша лучше. У нас пар, а здесь жар. Да и жара-то настоящего нет.
И Николай Иванович начал рассказывать жене о бане, как он лежал на софе в турецкой чалме на голове и курил кальян и т. п. Но когда дело дошло до ресторана в бане, она воскликнула:
– Вот уж никогда не воображала, что в мусульманской земле даже в бане коньяку можно выпить! Просто невероятно!
Пришел хозяин-армянин, красный как вареный рак, без сюртука и без жилета.
– Давай, барыня-сударыня, и мине чаю, – сказал он, садясь.
В дверях стоял турок-кабакджи, уступивший самовар. Он улыбался, кивал на самовар, бормотал что-то по-турецки и произносил слово: «Бакшиш».
– Сосед-кабакджи за бакшиш пришел. Давай, эфендим, ему бакшиш за самовар, – сказал Николаю Ивановичу Карапет.
– Да ведь мы тебе за него заплатим.
– Все равно ему нужно, душа мой, дать бакшиш.
– Однако, бакшиш-то тут у вас на каждом шагу, – покачал головой Николай Иванович, давая два пиастра.
– Турецкий царство любит бакшиш, – согласился Карапет.
Разговор зашел о том, что завтра смотреть в Константинополе, и Карапет, осведомившись о том, что супруги уже видели, решил, что надо осмотреть турецкий базар, а затем проехаться на пароходе взад и вперед по Босфору, заехать в Скутари и побывать на тамошнем кладбище.
Армянин-хозяин и Николай Иванович пили по шестому стакану чаю и готовы были выпить и еще, но Глафира Семеновна начала зевать. Армянин это заметил и сказал:
– Ну, теперь будем давать для мадам спокой. Мадам спать хочет.
Он встал, взял с собой самовар и откланялся.
Глафира Семеновна стала ложиться спать, а Николай Иванович продолжал еще пить чай, допивая оставшееся в чайнике. Через четверть часа он достал из чемодана бювар и дорожную чернильницу, вынул из бювара листок почтовой бумаги и принялся писать письмо в Петербург.
Вот что писал он:
«Любезный друг и приятель Василий Кузьмич.
Подаю тебе о нас весточку из турецкого далека. Я и жена в Константинополе. Узнав, что мы русские, приняли нас здесь великолепно, и в первый же день мы удостоились приглашения к султану во дворец, где пользовались султанским угощением и смотрели из окон на церемонию „селамлик“, то есть приезд султана в придворную мечеть. От султана к нам приставлен переводчик в красной феске, который ездит с нами всюду на козлах по городу, и мы осматриваем мечети, а турецкие городовые отдают нам честь. Вчера осмотрели знаменитую турецкую мечеть Айя-София, переделанную из православного храма, и видели на стенах замазанные лики угодников, а затем спускались в подземное озеро. Лежит оно под землей на глубине нескольких десятков сажень, и нам пришлось спускаться более трехсот ступеней. Страх и трепет обуял нас. Спускались мы с факелами. Со всех сторон налетали на нас громадные летучие мыши и вампиры и кровожадно скалили на нас зубы, но мы отбивались от них факелами, хотя один вампир и успел укусить мне ухо. Глафира Семеновна два раза падала в обморок, и ее приводили в чувство, но мы все-таки преодолели все преграды и спустились к озеру. Озеро простирается на несколько верст и находится под сводами, поддерживаемыми несколькими колоннами. Но здесь опять ужас. Смертные скелеты султанских жен древней эпохи, казненных за измену. В древности это было такое место, куда сажали из гаремов турецких женщин, пойманных в неверности пашам или оказывающих им сопротивление при желании выйти замуж по любви. Страшное впечатление! Глафира Семеновна опять упала в обморок. Я зажмурил глаза от страха, схватил ее на руки, и вместе с проводником мы вынесли ее на воздух.