– Триста пиастров… уч юз… – сказал Николай Иванович.
Продавец улыбнулся, покачал головой и заговорил что-то по-турецки.
– Он просит, дюша мой, подождать торговаться, пока угощение не принесут, – перевел Карапет.
– Какое угощение? – спросила Глафира Семеновна!
– Кофе принесут. Он учтивый человек и хочет показать вам учтивость, дюша мой.
И точно. Сейчас же влетел в лавку запыхавшийся мальчик с подносом, на котором стояли четыре чашки черного кофе, и поставил поднос на прилавок. Торговец стал предлагать жестами выпить кофе. Супруги благодарили и взяли по чашечке.
– Не подмешал ли чего сюда малец-то? – проговорила Глафира Семеновна.
– Ну вот еще! С какой же стати? – возразил Николай Иванович. – А только этим угощением он нас как-то обезоруживает торговаться.
Карапет, услыша эти слова, махнул рукой.
– Фуй! – сказал он. – Торгуйся, дюша мой, сколько хочешь. Турки это любят.
– Так сколько же, почтенный, последняя-то цена? – спросил Николай Иванович. – Я надавал триста пиастров.
Турок что-то ответил. Армянин перевел:
– Шестьсот его последняя цена. Он говорит, что это старинный ковер и был когда-то во дворце султана Мурада.
– Ну, триста пятьдесят. Уч юз и эхли… – сказал Николай Иванович, прихлебывая кофе.
– Много прибавляешь, много прибавляешь, дюша мой, – заметил ему Карапет. – Алтныш.
Торговец махнул рукой и прибавил:
– Беш юз.
– Беш юз – это пятьсот. На пятьсот уж спустил. Все-таки дорого. Уч юз.
– Дерт юз… Саксон.
– Четыреста восемьдесят, – перевел армянин. – Ковер хороший, очень хороший. Давай, эфендим, сразу четыреста и уходи. Он отдаст. Дерт юз… – объявил он турку, допил чашку кофе и стал вылизывать из нее языком гущу.
Супруги начали уходить из лавки, турок испугался и закричал по-турецки, что отдаст за четыреста тридцать пиастров.
– Ни копейки больше! – покачал головой Николай Иванович.
Купец выскочил из-за прилавка и стал махать руками, прося супругов остановиться. Компания остановилась. Турок довольно долго говорил по-турецки, очевидно расхваливая ковер и прося прибавки.
– Он, дюша мой, просит десять пиастра прибавки на баня, – перевел Карапет. – Дай ему еще пять пиастры.
– Бешь! – крикнул Николай Иванович и растопырил пять пальцев руки.
Турок схватил ковер, подбежал к Николаю Ивановичу и набросил ему его на плечо.
Ковер был куплен. Супруги начали расчитываться. Появились еще четыре чашки кофе. Купец стал показывать шитые шелком атласные салфетки, подушки, шитые золотом по бархату, вытащил из-под прилавка громадный азиатский кремневый пистолет.
У Глафиры Семеновны разбежались глаза на вышивки, и она присела к прилавку их рассматривать.
Наступил третий день пребывания супругов Ивановых у армянина Карапета. Николай Иванович проснулся прежде своей жены, проснулся довольно рано и с головной болью. С вечера, за ужином, он, как говорится, урезал изрядную муху с Карапетом. Карапет принес к ужину полуведерный глиняный кувшин местного белого вина, уверяя, что это такое легкое белое вино, что уподобляется русскому квасу. Супруги пригласили Карапета ужинать вместе с ними. Он был очень доволен, остался, сам приготовил какой-то особенный шашлык, и в конце концов Николай Иванович вместе с ним выпили весь кувшин вина, невзирая на все протесты Глафиры Семеновны. Белое местное вино оказалось, однако, далеко не квасом. Когда половина кувшина была выпита, Николай Иванович начал дурачиться: навил себе на голову чалму из азиатской шелковой материи, купленной на базаре в Стамбуле, надел черногорский широкий пояс, приобретенный там же, и, заткнув за пояс третью покупку – старинный пистолет со сломанным кремневым курком, закурил кальян и сел вместе с армянином на ковер, на пол, чтобы продолжать пить по-турецки. Когда же кувшин с вином они кончили, армянин стал тащить Николая Ивановича в Галату в кафешантан, где обещался ему показать каких-то черноглазых «штучек». Глафира Семеновна рассердилась, вспылила и выгнала армянина, а Николай Иванович, совсем уже пьяный, свалился на софу и уснул в чем был, то есть в чалме, в черногорском поясе и с старинным азиатским пистолетом за поясом.
Проснувшись под утро, Николай Иванович устыдился своего костюма, сбросил с себя все, разделся, лег спать, но ему уж не спалось. Голова трещала, во рту было сухо, хотелось пить, а пить было нечего. Он начал есть оставшиеся с вечера апельсины. Съел два, но убоялся расстройства желудка и остановился. Внизу, в армянской мясной лавке, уже были вставши. Слышались голоса. Можно было бы велеть поставить самовар и пить чай, но это значило бы разбудить Глафиру Семеновну, которая спала сладким утренним сном. Николай Иванович опять встал, потихоньку оделся и стал рассматривать вчерашние покупки: трубки, кальян, шитые золотом по бархату и атласу салфетки, шитый золотом сафьянный товар для туфель – и раскладывал все это на столе.
Вдруг сзади его послышались слова:
– Чего ты спозаранку-то вскочил? Или опять спозаранку нахлестаться хочешь?
Николай Иванович вздрогнул и обернулся. Глафира Семеновна смотрела на него заспанными глазами.
– Зачем же нахлестываться? Просто не заспалось, – отвечал Николай Иванович. – А вот теперь разбираюсь во вчерашних покупках. Какая прелесть этот ковер, который мы купили! А ведь он нам достался только за тридцать рублей.
– Прелесть, а сам вчера его залил вином.
– Ни боже мой! Чист он и свеж… Ни одного пятнышка. А как жаль, что мы вчера нигде не нашли готовых турецких дамских туфель без задков. Говорят, что только в Скутари на рынке можно их получить. Впрочем, ведь мы поедем в Скутари…
– Ты мне зубы-то не заговаривай! – строго крикнула Глафира Семеновна. – Я вчерашнее помню. И где, где только ты не ухитришься напиться! Приехали в Константинополь… Мусульманский город… На каждом шагу мечети… Закон запрещает туркам вино, а ты…
И полились нотации.
Глафира Семеновна одевалась и точила мужа. Николай Иванович слушал и молчал. Наконец он спросил:
– Можно велеть приготовить самовар?
– Вели. Но вот тебе мой сказ: как только ты с армяшкой еще напьешься – сейчас мы собираемся на пароход и едем в Ялту. Лучше там проживем лишнюю неделю.
– Душечка, мы еще и половины Константинополя не видали. Кроме того, надо съездить на Принцевы острова, в Скутари, на гулянье на Пресные воды.
– Черт с ним и с Константинополем!
– Но ведь ты так стремилась сюда, так хотела…
– Я думала, он трезвый город, а он пьянее Нижнего Новгорода во время ярмарки.
– Из-за одной-то выпивки да так казнить город! Ай-ай-ай!
Николай Иванович покачал головой и, выйдя на лестницу, велел встретившейся ему Тамаре подавать самовар.
Нотации продолжались, но их прервал появившийся Карапет. Он сам внес самовар, поставил его на стол, поклонился супругам и сказал Николаю Ивановичу:
– Помнишь, что вчера обещал, дюша мой, эфендим? Как родиться, дюша мой, у твоей барыни-сударыни сын – сейчас Карапет к тебе его в Петербург крестить приедет. По рукам вчера хлопнул – значит, верно, – обратился он в Глафире Семеновне.
– Подите вы! Мало ли что с пьяных глаз говорится! – отвернулась от него та.
Заварили чай. Карапет не уходил. Он свернул папироску и подсел к столу.
– Давай, мадам, барыня-сударыня, и мне чаю, – сказал он. – Голова у Карапетки болит. Но Карапетка ой-ой какой молодец! Он принес и лекарство.
Армянин полез в карман шаровар и вытащил оттуда маленькую бутылочку.
– Что это? Коньяк? Ни за что не позволю в нашей комнате пить! – воскликнула Глафира Семеновна.
Армянин выпучил глаза.
– Отчего, барыня-сударыня, ты сегодня такой петух? – спросил он.
– Оттого, что не желаю, чтобы у нас было пьянство.
– Пьянство! Фуй! Зачем такие кислые слова, дюша мой? Я хочу полечить себя и твой муж, дюша мой.
– А я не позволяю.
Армянин покачал головой и спрятал бутылку в карман.
– Ох какой строгий у тебя мадам, дюша мой, эфендим! – обратился он к Николаю Ивановичу. – Совсем такая же орел, как мой покойница-жена.
Все молча пили чай.
– Ну, через час надо в Скутари ехать, – сказал наконец Карапет.
– Я не поеду, – обрезала Глафира Семеновна, сидя надувшись.
– Как не поедешь, дюша мой, кума мой милой? Вчера обещалась ехать. А туфли покупать? А кладбище смотреть? А дервиши турецкие видеть?
– Да ведь вы опять напьетесь, потом и возись с вами. Какое мне удовольствие с пьяными ездить?
– Глаша, да где же можно напиться-то на кладбище? Ведь мы на кладбище едем, турецкое кладбище посмотреть, – начал уговаривать Глафиру Семеновну муж.
– Кто вас знает! Вы и на кладбище вино найдете!
– Ну вот… Ну полно… Да ведь там, на кладбище, мусульманский монастырь, монастырь дервишей.
– Ах, уж я теперь и в мусульманские монастыри не верю! – махнула рукой Глафира Семеновна, но все-таки сдалась. – Ну вот что… – сказала она. – Я поеду в Скутари. Но как только я увижу, что вы хоть один глоток вина сделаете – сейчас же я домой и уж завтра же вон из Константинополя!
Армянин Карапет опять в новом черном сюртуке без признаков белья, в феске и с суковатой палкой. Николай Иванович в барашковой шапке-скуфейке и в легком пальто. Глафира Семеновна нарядилась в лучшее платье и надела венскую шляпку с целой горой цветов. Они на новом мосту и направляются к пароходной пристани, чтобы ехать на азиатский берег, в местечко Скутари, расположенное против Константинополя. На пароходную пристань сходить надо с моста. Она прислонена к двум железным мостовым плашкоутам. На мосту по-прежнему теснота. По-прежнему пестрые костюмы разных азиатских народностей и турецких женщин напоминают маскарад. Балохонники собирают проездную дань с экипажей и вьючных животных, но супругов Ивановых Карапет ведет пешком, так как мост и пристань находятся от их жилища сравнительно близко.
Армянин говорит Николаю Ивановичу: