– За коляска и за проезд по мосту у тебя, дюше мой, двенадцать пиастры в кармане остались, а на эти деньги мы можем на пароходе у кабакжи выпить и голова своя поправить.
– Тс… – подмигивает ему Николай Иванович, чтобы тот молчал, и кивает на жену.
И вот они на старом грязном турецком пароходе, перевозящем публику из Константинополя в Скутари и делающем рейсы по Босфору вплоть до входа в Черное море и обратно. Публики много. Во втором классе, через который пришлось проходить, сидят прямо по полу, поджав под себя ноги, закутанные турецкие женщины из простонародья, некоторые с ребятишками. Ребятишки пищат, ревут, запихивают себе в рот куски белого хлеба или винные ягоды. Некоторые турки из палубных пассажиров улеглись на полу на брюхо и, как сфинксы, лежат на локтях, подняв голову. Шныряют с замазанными сажей лицами кочегары и матросы в фесках. Пароход шипит машиной, стоит турецкий и греческий говор.
Билеты взяты первого класса, и супруги в сопровождении Карапета проходят в первый класс.
Каюта первого класса помещается в рубке и делится на две части – общую и дамскую. Над входом в дамскую каюту под турецкой надписью французская надпись: «Harem».
– Глаша! Смотри… Гарем… – указал Николай Иванович жене на надпись, как-то особенно осклабился и спросил Карапета: – Что же это за гарем?
– Гарем – значит дамски каюта, эфендим. Если мадам, барыня-сударыня, хочет спать в дамски каюта – она может.
– А мы?
– Ой, нет! Турки за это побьют, – отвечал Карапет.
В общей каюте первого класса, состоящей из просторной комнаты с диванами по стене и столами перед ними, сидели фески в усах и бородах, толстые и сухопарые, курили, читали газеты и пили кофе из маленьких чашечек, которые разносил слуга в феске, без пиджака и жилета и в пестром полосатом шерстяном переднике. Были здесь и закутанные турецкие дамы с закрытыми черными и белыми вуалями лицами, очевидно предпочитающие сидеть с мужчинами, чем в отдельной дамской каюте. Тут же в каюте турок в чалме продавал ковры. Он держал один из них на плече и кричал по-турецки и по-французски стоимость ковра.
– Вот, дюша мой, купец с ковры пришел дураков искать, – указал армянин супругам.
– Отчего же дураков? – спросила Глафира Семеновна.
– На базар в Стамбуле ковер стоит триста пиастры, а здесь он его приезжему человек из Европы за пятьсот продаст.
Пароход тронулся. Николай Иванович сказал:
– Чего ж мы здесь сидим-то? Надо идти на палубу виды смотреть.
Армянин встрепенулся.
– Идем, идем, эфендим. Здесь, дюша мой, на берег картины первый сорт, – проговорил он и повел супругов на верхнюю палубу, находившуюся над рубкой каюты.
Плыли по Золотому Рогу. Налево и направо, на Стамбул и на Перу и Галату открывались великолепные виды. Причудливые постройки всех архитектур стояли террасами по берегам и пестрели то там, то сям темною зеленью кипарисов. Сады в Константинополе, хоть и маленькие, ничтожные, чередуются с постройками. Пароход шел близ стамбульского берега. Видно было, что цвел миндаль розовым цветом, облепились, как ватой, своим обильным цветом вишневые деревья. На горе красовалась Айя-София среди своих минаретов. Погода стояла прелестная. Светило яркое вешнее солнце. Продувал легкий ветерок.
– Глубоко здесь? – спросил Николай Иванович Карапета.
– Дна не достать. Тысяча фут, дюша мой. Пароход пойдет ко дну – прощай, не достать. Провалился тут раз чрез мост паша один с каретой. Ехал домой ночью с хорошенькая француженка. А мост был разведен. Паша был пьян, кучер был пьян, французская дама была пьяная. Им кричат «стой», а паша не слушает, кричит «пошел». И провалились в воду. Три недели англичане искали – ни паша, ни карета, ни французская дама, ни кучер, ни лошади – ничего, дюша мой, не нашли.
Глафира Семеновна слушала и пожимала плечами.
– Да это совсем пьяный город! – сказала она. – Ну мусульмане! Стало быть, здесь и свинину продавать позволяют, если насчет вина такая распущенность?
– Самый лучший, самый первый свинья есть, – отвечал Карапет. – Хочешь, дюша мой, мадам, сегодня тебе к обед Карапет самый лучший котлеты от свиньи подаст?
Пароход вышел из Золотого Рога, вошел в Босфор и стал перерезать его по направлению к берегу Малой Азии. Показалась знаменитая средневековая башня Леандра, стоящая посреди пролива на скале.
– Это что за штука из моря вырастает? – задал вопрос Николай Иванович, указывая на башню.
– А это, дюша мой, Кис-Кулеси, – отвечал Карапет.
– Это что же обозначает?
– Такого турецкого название. Кис-Кулеси – это Девочкова башня. Тут девочка одна жила, а потом выросла и большая девиц стала. О, это целый история! Слушай, дюша мой, слушай, мадам, барыня-сударыня. Жила одна девочка от султан… Нет… Жил султан, и у него была дочь, девочка, которую султан так любил, так любил – ну как своя сердце любил. И прочитали по звездам ученые люди, мадам, что эту девочку укусит змея и она помрет. Султан испугался и перестал и пить, и есть, и спать. Стал он думать, как ему своя девочка от змея спрятать, – и выдумал он, дюша мой, эфендим, построить вот на этого скала вот эта башня Кис-Кулеси.
– Однако, Карапет Аветыч, ты хороший сказочник, – заметил Николай Иванович. – Не правда ли, Глаша?
– Слушай, слушай, дюша мой… Зачем ты мине мешаешь? – тронул его за руку Карапет и продолжал: – Выстроил султан этого башню, посадил туда девочку и сказал: «Ну, уж теперь никакой змея ее не укусит». Год один живет девочка в башня, еще год живет в башня, третья год живет в башня – и стала она уж не девочка, а самая лучшая, самая красивая девиц вот с такие большие глазы. Живет. Выходит на балкон башни и гуляет. А тут по Босфор ехал на своем корабля персидский принц, увидал эту девушку и влюбился, дюша мой, влюбился самым страшным манером с своего сердца. Хочет говорить с девушка сладкие, миндальные слова, а к девушка его не пускают. И стал он говорить с ней через цветы. Знаешь, дюша мой, мадам, что значит разговор через цветы? – спросил Карапет Глафиру Семеновну.
– Нет, не знаю. А что? – спросила та, заинтересовавшись рассказом и перестав дуться на Карапета.
– Один цветок значит одно слово, другой цветок другое слово… – пояснил Карапет. – И послал он корзинку цветов ей, дюша мой, мадам, а в корзинке такие цветы, которые значут такие слова: «Девушка мой милый, я тебя люблю, мое сердце…»
– Ах, теперь я понимаю! Это язык цветов! – воскликнула Глафира Семеновна…
– Вот-вот, дюша мой. Язык цветов… Стала девушка, султанского дочь, читать по этим цветам – и вдруг, дюша мой, из корзинки выскочила змея и укусила девушку за щека.
– Боже мой! Откуда же змея взялась? – быстро спросила Глафира Семеновна.
– Судьба, мадам, барыня-сударыня, судьба. На небе было написано, что змея укусит, – змея и укусила. Судьба. – Карапет указал пальцем на небо.
– Ну и что же девушка? Умерла? – задал вопрос Николай Иванович.
– Как змея укусила, так сейчас девушка умерла.
– А принц?
– Узнал принц персидский, что девушка умерла, взял ятаган и хотел убить себя, дюша мой. Взял ятаган и думает: «Попрошу я у султана, чтоб мне с его девушка проститься». Подал прошение, и султан позволил ему с девушка проститься. Сейчас принц подъехал в своего корабль к башне, вошел в комната и видит, что лежит на постели девушка, а сама как живой лежит и только на щека маленький пятнышко от змея. Принц подошел, хотел поцеловать девушка и думает: «Возьму я этот яд от змея из щека девушка себе в рот и тоже умру от змея». Поцеловал девушка в щека, в самого пятнышко, и стал сосать со щека яд от змеи. Яд пососал и вдруг видит, что девушка жива. Встает эта девушка и говорит ему: «Спасибо, дюша мой, спасибо тебе, принц, сердце мое, ты спас меня от смерть. Ах, где мой папенька-султан? Пусть он придет и скажет ему сам от своего души спасибо».
– Ну и кончилось все свадьбой? – перебила Карапета Глафира Семеновна.
– Да, свадьбой. А ты почем знаешь, мадам, дюша мой? – удивился Карапет.
– Так всегда сказки кончаются.
– Верно, свадьбой. Ну, султан отдал своя девочка замуж за принц персидский, а башня так и осталась называться «Девочкова башня». Вот и все. Теперь в ней морской заптий живут и чиновники от турецки таможня.
Пароход миновал Кис-Кулеси, или Леандрову башню, и приближался к малоазиатскому берегу. Дома Скутари, расположенные по нагорью, очень ясно уже вырисовывались среди зелени кипарисов. Николаю Ивановичу сильно хотелось юркнуть с Карапетом в буфет и выпить коньяку, чтобы поправить больную голову, но он не мог этого сделать при жене, так как она его не отпустила бы, поэтому он прибегнул к хитрости, чтобы удалить ее, и сказал:
– А любопытно бы знать, как здесь на турецких пароходах дамские каюты выглядят и как ведут себя там турчанки.
– Выдумай еще что-нибудь! – огрызнулась на него жена. – Вот человек-то! Только о женщинах и мечтает. И не стыдится при жене говорить!
– Душечка, да я не про себя. Туда ведь мужчин не пускают. Ты мне договорить не дала. Я про тебя… Тебе туда, как женщине, вход не воспрещен, так вот ты сходила бы туда, посмотрела, а потом и рассказала бы мне, как и что… Это очень любопытно иметь понятие о быте этих несчастных затворниц. Наверное они там, в каюте, без вуалей и сидят не стесняясь. Тебе и самой должно быть это интересно. Сходи-ка, милая.
– Пожалуй… – отвечала Глафира Семеновна. – Только отчего тебя так женщины интересуют?
– Да ведь быт. Как же иначе их быт узнаешь? А ведь мы ездим повсюду как туристы.
– Ну хорошо.
Глафира Семеновна стала сходить с верхней палубы. Николай Иванович торжествовал в душе; и только что жена скрылась, сейчас же он ткнул в бок Карапета и сказал ему:
– Пойдем скорей в буфет! Хватим скорей по коньячку. Голова ужас как трещит после вчерашнего! Где здесь буфет? Веди скорей.
Армянин схватился за бока и разразился хохотом.
– Ловко, дюша мой! О, какой ты хитрый человек, эфендим! – восклицал он. – Совсем хитрый! Как хорошо ты послал своя жена от нас в дамский каюта!