В это время отворилась дверь купе и на пороге остановился молодой человек в коричневом пиджаке с позументом на воротнике, с карандашом за ухом и в фуражке с надписью по-французски: «Ресторан». Он говорил что-то по-французски. Из речи его супруги поняли только два слова: дежене и дине[173].
– Как?! С нами едет ресторан! – воскликнул Николай Иванович, оживившись. – Глаша! Ресторан! Вот это сюрприз.
– Я говорила тебе, что есть ресторан, – кивнула ему супруга.
– Me коман донк ресторан?[174] – обратился было к гарсону по-французски Николай Иванович, но тут же сбился, не находя французских слов для дальнейшей речи. – Глаша, спроси у него, – коман донк ресторан в поезде, если поезд без гармонии? Как же в вагон-ресторан-то попасть из нашего вагона, если прохода нет?
Начала спрашивать ресторанного гарсона Глафира Семеновна по-французски и тоже сбилась. Гарсон между тем совал билеты на завтрак и разъяснял по-французски, на каких станциях и в какие часы супруги могут выйти из своего вагона во время остановки поезда и пересесть в вагон-ресторан. Билеты были красного цвета и голубые, так как всех желающих завтракать ресторан мог накормить не сразу, а в две смены.
– Дежене? – спросила гарсона Глафира Семеновна и сказала мужу: – Что ж, возьмем два билета на завтрак. Ведь уж если он предлагает билеты, то как-нибудь перетащит нас из нашего вагона в вагон-ресторан.
– Непременно возьмем. Нельзя же не пивши, не евши целые сутки в поезде мчаться. Погибнешь… – радостно отвечал супруг. – Но какие же билеты взять: красные или голубые?
– Да уж бери какие дороже, чтобы кошатиной не накормили. Кель при?[175] – задала гарсону вопрос Глафира Семеновна, указывая на голубой билет.
– Quatre francs, madame… – отвечал тот. – Mais vous payez après.
– Четыре франка за голубой билет, – пояснила она мужу. – А платить потом.
– А красный билет почем? Гуж, биле руж комбьян? – спросил Николай Иванович гарсона, тыкая в красный билет.
– La même prix, monsieur, – и гарсон опять заговорил что-то по-французски.
– И красные, и голубые билеты одной цены, – перевела мужу Глафира Семеновна.
Значение разного цвета билетов супруги не поняли.
– Странно… Зачем же тогда делать разного цвета билеты, если они одной цены?.. – произнес Николай Иванович и спросил жену: – Так какого же цвета брать билеты? По красному или по голубому будем завтракать?
– Да уж бери красные на счастье, – был ответ со стороны супруги.
Николай Иванович взял два красные билета. Гарсон поклонился и исчез, захлопнув дверь купе.
В полдень на какой-то станции, не доезжая до Орлеана, была остановка. Кондукторы прокричали, что поезд стоит столько-то минут. По коридору вагона шли пассажиры, направляясь к выходу. Из слова «déjeuner», несколько раз произнесенного в их французской речи, супруги Ивановы поняли, что пассажиры направляются в вагон-ресторан завтракать. Всполошились и они. Глафира Семеновна захватила свой сак, в котором у нее находились туалетные принадлежности и бриллианты, и тоже начала выходить из вагона. Супруг ее следовал за ней.
– Скорей, скорей, – торопила она его. – Иначе поезд тронется и мы не успеем в вагон-ресторан войти. Да брось ты закуривать папироску-то! Ведь за едой не будешь курить.
Выскочив на платформу, они побежали в вагон-ресторан, находившийся во главе поезда, и лишь только вскочили на тормаз вагона-ресторана, как кондукторы начали уже захлопывать купе – и поезд тронулся.
Супруги испуганно переглянулись.
– Что это? Боже мой… Поезд-то уж поехал. Глаша, как же мы потом попадем к себе в купе? – испуганно спросил жену Николай Иванович.
– А уж это придется сделать при следующей остановке, – пояснил русский, стоящий впереди их пожилой коренастый мужчина в дорожной легкой шапочке.
– Ах, вы русский? – улыбнулся Николай Иванович. – Очень приятно встретиться на чужбине с своим соотечественником. Иванов из Петербурга. А вот жена моя Глафира Семеновна.
– Полковник… из Петербурга, – пробормотал свою фамилию пожилой и коренастый мужчина, которую, однако, Николай Иванович не успел расслышать, поклонился Глафире Семеновне и продолжал: – В этом поезде много русских едет.
– Да, мы слышали в Париже на станции, как разговаривали по-русски.
– Позвольте, полковник, – начала Глафира Семеновна. – Вот мы теперь в ресторане… Но как же наш багаж-то ручной в купе? Никто его не тронет?
– Кто же может тронуть, сударыня, если теперь поезд в ходу? А при следующей остановке вы уж сядете в ваше купе.
– Да-да, Глаша… Об этом беспокоиться нечего. Да и что же у нас там осталось? Подушки да пледы, – сказал Глафире Семеновне муж.
– А шляпки мои ты ни во что не считаешь? У меня там четыре шляпки. Неприятно будет, если даже их начнут только вынимать и рассматривать.
– Кто же будет их рассматривать? Никто не решится. У тебя везде на коробках написана по-русски твоя фамилия. А здесь, во Франции, ты сама знаешь, «вив ля Рюсси»…[176] К русским все с большим уважением. Вы в Биарриц изволите ехать, полковник? – спросил Николай Иванович пожилого господина.
– Да ведь туда теперь направлено русское паломничество. Ну и мы за другими потянулись. Там теперь русский сезон.
– И мы в Биарриц. Жене нужно полечиться морскими купаньями.
Разговор этот происходил на тормазе вагона, так как публика, скопившаяся в вагоне-ресторане, еще не уселась за столики и войти туда было пока невозможно.
У входа в ресторан метрдотель, с галуном на воротнике жакета и с карандашом за ухом, спрашивал билеты на завтрак.
Полковник в круглой дорожной шапочке дал билет метрдотелю и проскользнул в ресторан, но когда супруги Ивановы подали свои билеты метрдотелю, тот не принял билеты и супругов Ивановых в ресторан не впускал, заговорив что-то по-французски.
– Me коман донк?.. Дежене… Ну вулон дежене… Вуаля биле…[177] – возмутился Николай Иванович. – Глаша! Что же это такое!? Навязали билеты и потом с ними не впускают!
– Почем же я-то знаю? Требуй, чтобы впустили, – отвечала Глафира Семеновна. – Экуте… Пуркуа ву не лесе на? Вуаля ле билье[178], – обратилась она к метрдотелю.
Опять объяснение на французском языке, почему супругов не пускают в ресторан, но из этого объяснения они опять ничего не поняли и только видели, что их в ресторан не впускают.
– Билеты на завтрак были двух сортов и, очевидно, двух цен, – сказала Глафира Семеновна мужу. – Ты по своему сквалыжничеству взял те, которые подешевле, а теперь дежене за дорогую плату, и вот нас не впускают.
– Да нет же, душечка… Ведь мы об этом спрашивали.
– Однако видишь же, что нас не впускают. Должно быть, гарсон, который приходил к нам в купе, наврал нам. Ах, и вечно ты все перепутаешь! Вот разиня-то! Ничего тебе нельзя поручить! Ну, что мы теперь делать будем? Ведь это скандал! Ну, куда мы теперь? – набросилась Глафира Семеновна на мужа. – Не стоять же нам здесь, на тормазе… А в купе к себе попасть нельзя. Ведь это ужас что такое! Да что же ты стоишь, глаза-то выпучив?! Ведь ты муж, ты должен заступиться за жену! Требуй, чтобы нас впустили в ресторан! Ну, приплати ему к нашему красному билету… Скажи ему, что мы вдвое заплатим. Но нельзя же нам здесь стоять!
Николай Иванович растерялся.
– Ах, душечка… Если бы я мог все это сказать по-французски… Но ведь ты сама знаешь, что я плохо… – пробормотал он. – Все, что я могу, – это дать ему в ухо.
– Дурак! В ухо… Но ведь потом сам сядешь за ухо-то в тюрьму! – воскликнула она и сама с пеной у рта набросилась на метрдотеля: – By деве лесе…[179] Не имеете права не впускать! Се билде руж, доне муа билле бле… Прене анкор и доне…[180] Мы вдвое заплатим. Ну сом рюсс…[181] Прене дубль… Николай Иваныч, дай ему золотой… Покажи ему золотой…
Рассвирепел и Николай Иванович.
– Да что с ним разговаривать! Входи в ресторан, да и делу конец! – закричал он и сильным движением отпихнул метрдотеля, протискал в ресторан Глафиру Семеновну, ворвался сам и продолжал вопить: – Протокол! Сию минуту протокол! Где жандарм? У жандарм? Он, наверное, заступится за нас. Мы русские… Дружественная держава… Нельзя так оскорблять дружественную нацию, чтоб заставлять ее стоять на тормазе, не впускать в ресторан! Папье и плюм!..[182] Протокол. Давай перо и бумагу!..
Он искал стола, где бы присесть для составления протокола, но все столы были заняты. За ними сидели начавшие уже завтракать пассажиры и в недоумении смотрели на кричавшего и размахивающего руками Николая Ивановича.
К Николаю Ивановичу подскочил полковник в дорожной шапочке, тоже уж было усевшийся за столик для завтрака.
– Милейший соотечественник! Что такое случилось? Что произошло? – спрашивал он.
– Ах, отлично, что вы здесь. Будьте свидетелем. Я хочу составить протокол, – отвечал Николай Иванович. – Папье, плюм и анкр…[183] Гарсон, плюм!
– Да что случилось-то?
– Вообразите, мы взяли билеты на завтрак, вышли из своего купе, и вот эта гладкобритая морда с карандашом за ухом не впускает нас в ресторан. Я ему показываю билеты при входе, а он не впускает. Вас впустил, а меня не впускает и бормочет какую-то ерунду, которую я не понимаю. Жена ему говорит, что мы вдвойне заплатим, если наши билеты дешевле… дубль… а он, мерзавец, загораживает нам дорогу. Видит, что я с дамой, и не уважает даже даму… Не уважает, что мы русские… И вот я хочу составить протокол, чтобы передать его на следующей станции начальнику станции. Ведь это черт знает что такое! – развел Николай Иванович руками и хлопнул себя по бедрам.