– Ты пойдешь в казино или не пойдешь?! – возвысила голос супруга.
– Иду, иду… Эх, не дашь уж и на звезды посмотреть! – проговорил Николай Иванович и направился за женой.
– На звезды смотрят ученые люди, астрономы на обсерватории, а зачем тебе звезды? – был ответ.
Вот и подъезд казино. Около него стоял один-единственный экипаж, и кучер на ко`злах курил трубку. Ливрейный швейцар распахнул перед супругами дверь, и открылся великолепный вестибюль. Шла мраморная лестница вверх, застланная ковром. Стены были расписаны живописью. Стояли статуи. Налево помещался прилавок кассы, и за ним кассирша, затянутая в рюмочку и с живыми цветами в волосах.
– Де билье… – обратилась к ней Глафира Семеновна.
– Прикажете вам два абонемента на месяц? – спросила кассирша.
– Нон, нон. Де билье пур ожурдюи[212].
– Тогда возьмите абонемент на неделю.
– Нон, мерси. Пур ожурдюи… – стояла на своем Глафира Семеновна. – Зачем нам абонемент? С какой стати? Может быть, еще и не понравится, – сказала она мужу.
– Абонемент, мадам, обойдется вам вдвое дешевле, – поясняла кассирша и оторвала два билета, взяв за них по три франка.
– Как навязывает-то! Должно быть, делишки здесь не особенно важны, – заметил Николай Иванович.
Супруги поднялись по лестнице и очутились в длинной галерее с диванами по стенам. Галерея была совершенно пуста. Они прошли ее и очутились в буфетной комнате. Стояли маленькие столики. В глубине помещалась буфетная стойка с фруктами в вазах и целая батарея бутылок, из-за которой торчала голова буфетчика. Буфетная была также пуста. В ней уныло бродил лакей во фраке и за одним из столиков перед самой маленькой рюмкой коньяка сидел громадного роста мужчина с большим животом и, откинувшись на спинку стула, пыхтел и отдувался.
– Однако публики-то не завалило! – заметил жене Николай Иванович.
– По всем вероятиям, на музыке. Ведь музыка играет, – отвечала жена.
Они прошли в зал. Зал также был пуст. Двое дверей из зала вели на балкон, и там слышалась музыка. Супруги вышли на балкон, висящий над морем. Балкон громадный, во весь этаж, весь уставленный мраморными столиками, но за ними опять-таки сидело не более пяти человек. В выстроенном на балконе стеклянном киоске играл небольшой струнный оркестр. Дирижер во фраке и белом галстуке так и надсажался, махая смычком.
– Где же публика? – дивилась Глафира Семеновна. – И Оглотковых нет, и доктора нет, а ведь как просили нас прийти сюда!
Они прошли вдоль всего балкона и смотрели в лица немногочисленных слушателей музыки. Одиноко за одним из столиков, перед остывшей чашкой кофе, спал рыжий бакенбардист в смокинге, прислонясь головой в серой шляпе к стене и опустя вниз руку, в которой была сжата газета. Далее сидела пожилая дама, сильно закутанная в перовые боа и смотревшая на освещенное лунным светом море. Она облокотилась на столик и тоже дремала. Еще подальше – дама с мужчиной во фраке. Дама сидела перед чашкой с шоколадом или кофе, была нарядно одета в шелковое платье и в малиновое сорти-де-баль, опушенное перьями белых марабу, а мужчина клевал носом, вздрагивая черным цилиндром.
– Что это, сонное царство, что ли? – продолжала недоумевать Глафира Семеновна. – Как хорошо слушают музыку! Вот меломаны-то!
– Да ведь после обеда, так уж какая тут музыка! Наелись вплотную, ну, винца хлобыстнули малость, а теперь вот здесь, в холодке, и сморило их, – отвечал супруг. – Музыка после обеда – беда, сейчас в сон ударит. Я по себе знаю.
Они шли дальше, и вдруг показалась стеклянная дверь, выходящая на балкон. В стекла этой двери виднелась целая толпа публики, окружавшей большой стол.
– Вот, вот где все собрались! – воскликнула Глафира Семеновна. – А мы-то ищем на балконе над морем! Кому теперь охота на сырости!.. Входи скорей. Надо посмотреть, что тут делают.
Николай Иванович отворил дверь, и они вошли в комнату с позолотой на потолке и на стенах и стали смотреть, чем были заняты мужчины и дамы. Оказалось, что тут была игра «в лошадки», нечто вроде рулетки. На разлинованное зеленое сукно стола с нумерами игроки бросали франковики и двухфранковики, усатые крупье нажимали шалнер, по столу двигались цинковые раскрашенные лошадки с красными, белыми, желтыми и зелеными жокеями, и когда останавливались, раздавался возглас нумера, который выиграл.
– Как в Ницце, совсем как в Ницце, – сказала Глафира Семеновна. – Помнишь, мы играли в Ницце? Надо и здесь поставить.
– Погоди, матушка. Дай осмотреться-то порядком, – отвечал супруг.
Далее был стол с шаром, пускаемым с желоба на зеленое сукно с лунками, – тоже игра. И около этого стола стояло человек пятнадцать нарядных мужчин и дам, бросающих на жертву игорному откупщику серебряные франки.
Около этого стола Глафира Семеновна увидала и мадам Оглоткову, в шляпке, в гранатового цвета шелковом платье и белом сорти-де-баль. Она тронула Оглоткову за плечо и сказала: «Здравствуйте». Та обернулась и произнесла:
– Ах, это вы, мадам Иванова? Не хотите ли пополам? Одной мне ужасно не везет. Я уж два золотых проиграла.
– Да, пожалуй…
Мадам Оглоткова чуть не вырвала у мадам Ивановой деньги и бросила их на стол.
Не прошло и получаса, как у Глафиры Семеновны не хватило уже золотого, а мадам Оглоткова приглашала ее продолжать игру.
– Нет ли у тебя золотого? – обратилась Глафира Семеновна к мужу.
– Прокатала уж, матушка, свои-то? – спросил тот.
– Давай, давай… Не задерживай! Я уж теперь сама по себе играю и хочу на лошадки перейти, к другому столу. Здесь с шаром что-то такое сомнительное. Никто не выигрывает.
– Да иначе и быть не должно. А то из-за чего же держать стол и таких усатых молодцов при нем?
– В столе с лошадками все-таки игра правильнее. Давай сюда золотой-то.
Николай Иванович дал две пятифранковые монеты.
– Ладно. Для первого раза достаточно и тридцать франков проиграть.
Еще через четверть часа Глафира Семеновна отошла от второго стола.
– Ну что? – спросил муж.
– Хуже еще, чем в столе с шаром. Там я все-таки хоть что-нибудь брала, а здесь подряд ничего. А главное, мне мешала вот эта крашеная в фальшивых бриллиантовых серьгах.
– Тс… Остерегись. А то может выйти история вроде усатой ведьмы. Помнишь, в вагоне-то? Здесь русских гибель, – предостерег супругу Николай Иванович.
– На какой бы номер я ни поставила, сейчас и она лезет с своим франком, – понизила голос жена.
Подошел доктор Потрашов.
– Играете? – спросил он супругов.
– Да вот жена просадила тридцать франков.
– Во что играли?
– Сейчас в лошадки, а давече в шар. Я не знаю, как эта игра называется.
– По-русски называется она – дураков ищут.
– Как это глупо! – покачала головой Глафира Семеновна. – Стало быть, я дура и все играющие в шар дуры и дураки? Послушайте, доктор, разве вот эта накрашенная дама с подведенными глазами и в парике русская? – обратилась она к Потрашову.
– Никогда не бывала. Это кокотка из Парижа.
– Как же она сюда попала? Ведь здесь только высшее общество Биаррица собирается.
– Вздор. Кто угодно. Всем двери открыты. А для этих дам-то так здесь даже биржа. Теперь еще немного рано, а посмотрите, часа через полтора сколько их здесь соберется!
– А Оглотковы нам рассказывали, что здесь в казино только высшее общество собирается!
– У них все высшее общество… Они вон одесского жида-комиссионера за турка из Египта принимают. Впрочем, что ж, чем бы кто ни тешился. По вечерам сюда собираются все-таки, кто хочет кровь поволновать игрой. Тут, кроме этих рулеток, большая игра в баккара… Мой патрон уже засел и обложил себя стопками русских полуимпериалов.
Где-то в отдаленности раздался ритурнель кадрили.
– А вот и танцевальный вечер начинается, – встрепенулась Глафира Семеновна.
– Танцевальный он только по названию, – отвечал доктор.
– То есть как это?
– Очень просто. На здешних вечерах никто не танцует. Да вот пойдем и посмотрим.
Из игорной комнаты они вышли в галерею и проследовали через буфетную комнату в зал.
В зале сидели несколько дам в шляпках, разместясь по стульям и мягким скамейкам, стоявшим по стене. В дверях столпилось человек восемь мужчин, но никто не становился в пары, никто не приглашал дам, хотя повестка на кадриль была уже подана музыкантами. Ритурнель повторили. Прошло минут пять. Опять никто не группировался для кадрили.
– Видите, – сказал супругам доктор. – Сюда приходят только смотреть, как танцуют, и никто не желает танцевать. И так всегда.
Оркестр заиграл вальс. Распорядитель танцев во фраке со значком завертелся по зале с какой-то девушкой в белом платье, почти подростком, выскочил из буфетной комнаты француз, гусарский офицер в красных штанах, ведя под руку даму в сером платье. Дама положила ему руку на плечо, и они тоже сделали два тура по залу. Затем танцующих уж вовсе не появлялось. Гусарский офицер увел свою даму в буфет. Распорядитель танцев подошел к двум-трем дамам и очень низко перед ними кланялся по всем правилам танцевального искусства, приглашая их на вальс, но дамы благодарили его кивками и танцевать не шли. Музыканты продолжали еще играть и наконец смолкли. Зала начала пустеть. Показались зевающие. Пришел Оглотков, в смокинге, в белом галстуке, с красной гвоздикой в петлице, и стал звать домой жену, которая сидела вместе с супругами Ивановыми.
– Завтра надо рано вставать. Лаун-теннис этот самый лорды назначают ужасно рано: в десять часов утра, – говорил он. – А мне еще нужно перед этим выполнить сеанс массажа и пассивной гимнастики.
– От чего вы лечитесь? Вы такой здоровяк, – спросил доктор.
– Печень у меня, что ли… Я не знаю, право… Почка тоже не на месте… Говорят, что надо… Мне голландский посланник посоветовал.
– Какой голландский посланник? Разве здесь есть такой? – задал вопрос доктор.
– Я не знаю, право, голландский он или шведский, а только он посланник – амбассадер… Такой с длинной седой бородой и бритой верхней губой. Фамилия ужасно трудная. Он тоже лечится массажем и пассивной гимнастикой.