– Долго копается. Ведь это прямо из кокетства.
Сзади Ивановых мужчины и дамы спорили об ней, ведя разговор по-французски.
– Не испанка она, а итальянка. Итальянка из окрестностей Неаполя, – говорила какая-то дама.
– Испанка, мадам… Вы ошибаетесь. Мой приятель нотариус видел ее еще нынешней весной в цирке в Сан-Себастьяно. А только она не наездница, а эквилибристка, жонглерка, – доказывал красивый черноусый мужчина.
– Вот оттого-то ее и считают за испанку, что она была в Сан-Себастьяно, а она итальянка. Она и в Байонне в цирке была, но из этого не следует, чтоб ее считать француженкой, – стояла на своем дама.
В это время показался доктор Потрашов. Он был в чечунчовой парочке. Николай Иванович при виде его даже сорвался с места и бросился к нему.
– Доктор, доктор! Здравствуйте, доктор! – закричал он, хватая его за руку. – Где это вы пропадаете? Я давно вас ищу.
– Да вот с теткой запутался. Тетка сегодня утром приехала. Устроил ее в гостинице, – отвечал доктор, здороваясь, и поспешно спросил: – Кажется, я еще не опоздал. Не купалась еще эта итальянка?
– Нет-нет, не купалась еще, – проговорила Глафира Семеновна и также задала вопрос: – Ваша тетка приехала?
– Моя, моя… Очень рад, что не пропустил эту даму. Говорят, замечательно сложена!
– Тогда познакомьте меня с вашей теткой. Знаете, здесь так приятно иметь русских знакомых. Муж у меня совсем разваливается. Очевидно, ему будет не до гулянья. Так вот хоть с вашей тетей иногда по Плажу пройтиться.
– Хорошо, хорошо. Тетка через полчаса придет сюда на Плаж. А что у вас с Николаем Иванычем?
Николай Иванович махнул рукой.
– И сам не знаю, что со мной, доктор, – сказал он. – Дернула вас нелегкая сказать мне, что здесь при горячих ваннах есть медицинская консультация!
– Ну-ну? А что ж такое?
– Да вот и вздумал я сегодня поконсультироваться.
– На кой шут? Зачем? Ведь вы здоровы.
– Да так уж… И сам не знаю зачем.
Николай Иванович развел руками и рассказал, в чем дело.
– А вот теперь колет. И в сердце колет, и в легкие колет, и в печень, и в селезенку, – прибавил он.
– Пустяки. Это от мнительности.
– Нет, в селезенку-то стало очень покалывать.
– Вздор! Да и знаете ли вы, где находится селезенка?
– Вот, – тронул себя ладонью за тело Николай Иванович.
– Даже и не с этой стороны. Бросьте, это от мнительности. Не следовало даже ему, дураку, и показываться. Он ничего не понимает. Он даже не доктор, а просто массажист для массажа и гимнастики. Фельдшер при ваннах.
– Все-таки я просил бы вас, доктор, меня осмотреть и освидетельствовать, – поклонился Николай Иванович доктору.
– Хорошо-хорошо. Но ведь не сейчас же?
– Ах, доктор! Я попросил бы вас сейчас, потому уж мне невтерпеж. Можно взять кабинет в раздевальнях и там…
– Погодите, дайте мне на итальянку-то посмотреть. Я из-за нее тетку бросил и бежал сюда, выставя язык, – проговорил доктор и продолжал: – Кто говорит, что испанка, кто говорит, что итальянка, а вот, помяните мое слово, окажется жидовка.
– La voilà![214] – послышался возглас, и в толпе раздалось произнесенное несколькими голосами протяжное: а-а-а-а.
Все взоры устремились к выходу из коридора кабинетов, и перед всеми предстала красивая наездница. Она была без плаща, в светло-голубом трико, по которому были нашиты маленькие золотые звезды из глазета. Полгруди, руки до плеч и ноги до половины бедра были голые. Талья была обрамлена широким черным глянцевым поясом из кожи. Раздались сдержанные рукоплескания. Красавица шла перед расступившейся перед ней толпой и улыбалась, кивая направо и налево. Она направлялась к морским волнам. Толпа сомкнулась и стеной следовала за ней. Протискиваясь, бежали к морю фотографы-любители с моментальными фотографическими аппаратами, чтобы снять с красивой испанки фотографический снимок.
– Ничего особенного! Решительно ничего особенного в этой бабе! – проговорила Глафира Семеновна и стала искать глазами доктора, но доктор уже скрылся вместе с толпой. – Ушел уж доктор-то? Ах, какой! Признаюсь, я его считала много солиднее. Решительно ничего особенного в этой испанке или итальянке, – повторила она еще раз. – Впрочем, я женщина… А ты мужчина, – обратилась она к мужу. – Что ты скажешь, Николай Иваныч?
Тот кисло взглянул на нее и отвечал:
– У меня, душенька, в печенку колет. Я почти и не видал эту испанку.
– Ну врешь. Положительно врешь. Я сама видела, как ты в нее глазенапы запускал.
– Не запускал. Уверяю тебя, не запускал. Я все время про того поганого старикашку с козлиной бородкой думал, который меня давеча ощупывал. Хоть он и массажист только, как говорит доктор, но все-таки он у меня что-нибудь заметил опасное, коли два раза покачал головой и два раза погрозил пальцем, потому колет, что ты там хочешь, а мне колет.
И Николай Иванович схватился за бок.
– Вот далась дураку писаная торба, – проговорила супруга и отвернулась от мужа.
А красивая испанка или итальянка шла уже обратно одеваться, преследуемая толпой, пожиравшей ее глазами. Некоторые фотографы-любители забегали со своими аппаратами вперед, останавливались, щелкали шалнерами и снимали фотографии. Красивая женщина эта возвращалась уже теперь из моря с распущенными волосами, густыми и длинными, черными прядями ложившимися на спину, на грудь и на плечи.
– Решительно ничего особенного, – еще раз сказала Глафира Семеновна про женщину. – И доктор правду говорит, что она жидовка. Жидовка без подмеса.
В толпе возвращался и доктор Потрашов.
– Доктор, можно теперь рассчитывать на вашу любезность, что вы меня осмотрите? – кисло обратился к нему Николай Иванович.
– Можно. Пойдемте. Но я уверен, что у вас ничего нет, кроме мнительности. Вы здоровяк, такой здоровяк, что таких здесь, в Биаррице, и десятка не найдешь.
– Я, доктор, вас поблагодарю за труд, очень и очень поблагодарю.
Доктор и Николай Иванович оставили Глафиру Семеновну сидеть на галерее, а сами отправились в раздевальный кабинет при мужских купальнях. Через четверть часа они вернулись. Николай Иванович сиял. У него появился даже румянец на щеках и играли глаза.
– Решительно ничего не нашел у вашего мужа, – сообщил Глафире Семеновне доктор. – Это какой-то колосс по здоровью. Здоровье его феноменальное.
– Ну что, теперь не колет? – спросила Глафира Семеновна мужа.
– Не колет, положительно не колет, – радостно отвечал Николай Иванович. – А ведь давеча как кололо!
– Была мнительность, и ничего больше. Вы трус, – сказал доктор и, обратясь к Глафире Семеновне, прибавил: – Тетка моя здесь. Она сидит вон там, на галерее. Когда мы проходили из кабинета, то я ее видел. Если вы желаете, чтоб я вас с ней познакомил, то это можно сейчас сделать.
– Ах, пожалуйста! Сделайте одолжение! Я уверена, что мы с ней сойдемся и будем дружны! – воскликнула Глафира Семеновна и вскочила с места.
Они отправились. Нужно было перейти с галереи женских купален к галерее мужских купален. Доктор взял мадам Иванову под руку, а Николай Иванович шел сзади. Он все еще слегка дотрагивался рукой до сердца и как бы проверял себя – колет у него где-нибудь или не колет.
Доктор говорил Глафире Семеновне:
– Сойтиться, впрочем, вам с моей теткой совсем на дружескую ногу будет трудно. Она стара, немножко брюзга, иногда сварлива, собачница. Очень любит собак и одну из них привезла даже с собой в Биарриц. Кроме того, вы петербургская, а она москвичка.
– Ничего, ничего. Я люблю пожилых женщин. С ними я чувствую себя лучше, – был ответ.
– Так вот, позвольте вас познакомить… Моя тетя Софья Савельевна Закрепина.
Глафира Семеновна остолбенела. Перед ней сидела та самая усатая старуха, которая ехала с ними в одном и том же купе в Биарриц, та самая, которую супруги приняли за француженку, а Глафира Семеновна обозвала «старой усатой ведьмой», думая, что старуха не понимает по-русски.
– Мадам Иванова и супруг ее Николай Иваныч – мои добрые знакомые, – продолжал рекомендацию доктор Потрашов.
В это время из-под накидки тетки Потрашова, старухи Закрепиной, выглянула косматая морда собачонки и заворчала.
Старуха тоже узнала Ивановых, но нисколько не смутилась. Она ласково ударила собачонку по морде и произнесла:
– Ну чего? Ну чего ты, глупый? Молчи. Через тебя уж и так ссора вышла.
Затем она протянула руку супругам Ивановым и сказала доктору:
– Представь, Миша, мы уж немного знакомы. Мы ехали сюда в одном поезде и даже в одном купе, но у нас вышла маленькая ссора из-за моей собачонки. Пренесноснейший характер у моего пса.
– Да что вы! – воскликнул доктор. – Супруги Ивановы и вы, тетя, кажется, такие покладистые…
Глафире Семеновне в это самое время пришла мысль свернуть все на собаку.
– Поссорились, поссорились, это верно, – отвечала она. – Но тут было просто недоразумение. Ваша тетя вздумала применить к себе слова, которые я сказала про собачку, которая лежала на ее коленях и ворчала.
– Нет-нет, эти слова относились ко мне, ну да уж что тут, если вы хорошие знакомые Миши! Будем знакомы, – проговорила старуха. – Конечно же, вы были раздражены моей собачонкой, иначе бы не сказали этих слов. Рассердились на песика, и вот мадам Иванова воскликнула про меня: «Да уйдет ли наконец эта усатая ведьма!» или что-то вроде этого, – пояснила старуха племяннику.
Глафира Семеновна покраснела и не знала, куда деть глаза.
– Уверяю вас, что эти слова относились к вашей собачке, – сказала она.
– Ну да уж что тут!.. – добродушно махнула рукой старуха. – Садитесь и давайте разговаривать. Вы сюда надолго?
– Да пока поживется, – отвечала Глафира Семеновна, ободряясь при ласковом взгляде усатой старухи, и присела.
– Вот и я так же. Буду жить скромно. Я фанфаронить не люблю. Вы тогда прямо в Биарриц проехали? – спросила она супругов.