Публика, недовольная неловкостью тореадора, свистала, шикала, вопила, посылала ругательства. На арену из дешевых мест летели через головы зрителей объедки яблоков.
Все это совершилось очень быстро. Дамы, видя удары, нанесенные горбатенькому тореадору, ахнули и зажмурились от испуга. Глафира Семеновна и сейчас еще сидела, закрыв лицо руками, и спрашивала:
– Убила его корова? Убила? Неужели она его убила? Ах, несчастный!
– Да нет же, нет. Она ударила его в бедро, в мягкое место, – отвечал доктор. – Разве только при своем падении он мог вывихнуть себе ногу.
– Ведь горбун… И как такому горбуну полиция позволяет в таких представлениях участвовать! Разве он может прыгать как следует при такой уродливости! – вопияла старуха Закрепина. – Из-за того, что он горбун, все это и произошло.
А тореадоры, отнесшие раненого товарища в уборную, возвращались уже снова на арену. Представление продолжалось. Спрятавшийся от разъяренной коровы за барьер экартер удлинял ей веревку, но корова не отходила от барьера и ждала, когда он сам оттуда вылезет, чтобы принять его на рога. Дабы отвлечь корову от экартера, одному из тореадоров опять пришлось дернуть ее за хвост. Она обернулась и, задрав хвост палкой, быстро побежала вокруг арены, ища противника, но тореадоры быстро попрятались один за другим за барьер. То и дело мелькали их торсы, перебрасывающиеся за спасительную перегородку.
Публике это не понравилось. Опять начались свистки, шиканье… Несколько человек завывало. Кто-то мяукал. Двое-трое кричали петухом. Слышались возгласы «трусы». На арену вылетела пустая бутылка.
Николай Иванович сидел и бормотал:
– Вот так корова! Быку нос утерла. Господа тореадоры боятся на нее и выходить. Попрятались, как тараканы в щели.
Корова, обежав два раза вокруг арены, остановилась и рыла раздвоенным копытом землю. Тореадоры начали вылезать из-за барьера и разместились по арене. К корове подбежал статный тореадор в мавританских серьгах, остановился саженях в трех от нее и, распоясав свой широкий красный пояс, стал потрясать им перед коровой. Корова стремительно бросилась на тореадора в мавританских серьгах, но он увернулся, и она пробежала мимо. К ней подскочил тореадор в зеленой куртке с позументами и стал манить ее к себе пальцами, не спуская с нее глаз. Она бросилась на него. Он перескочил ей через голову. Корова кинулась на третьего тореадора. Тот бросился ей под ноги и уронил ее. Она споткнулась об него, упала на передние колена, повалилась набок. Тореадор выскользнул из-под нее, поднялся, дал ей ногой пинка в бок и быстро отскочил в сторону.
Сейчас только негодующая публика от этих маневров пришла в неописанный восторг. Раздался гром рукоплесканий. Крики «браво» слились в какой-то рев. На сцену полетели букетики цветов. Дамы махали веерами, платками, зонтиками. Тореадоры раскланивались, прижимая руки к сердцу, посылая воздушные поцелуи. Испанка-наездница поручила гусарскому офицеру передать тореадорам свою бонбоньерку с конфектами, что тот и сделал.
Корова поднялась на ноги и смотрела на двери, ведущие в стойла. Она чувствовала себя побежденной и успокоилась. Двери в стойла отворились. Веревка, на которой была привязана корова, брошена экартером на землю, и корова помчалась в стойло. Экартер в красной куртке, переваливаясь с ноги на ногу, направился за ней.
– Но ведь, в сущности, все это очень однообразно, – говорила Глафира Семеновна. – Что выделывали с быком, то выделывали и с коровой. Неужели и при третьем быке то же самое будет? – спросила она доктора.
– Конечно, то же самое. Впрочем, здесь это любят и однообразием не стесняются, – отвечал доктор. – Теперь вот подождем быка, предназначенного для любителей из публики, – прибавил он.
Но вот показалось третье животное. Это был опять бык, но представление с ним далеко не напоминало представления с его предшественниками. Он был бледно-серой шерсти с каким-то даже розоватым оттенком. Выбежал он довольно быстро, так что экартер, державший его на веревке, еле успевал за ним. Обежав арену, бык остановился, нагнул голову и стал подбирать объедки яблоков, брошенных на арену, и есть их. Тореадоры подскочили к нему и стали его дразнить, помахивая платками и поясами, но он не обращал на них внимания и продолжал подбирать куски яблоков. В публике послышался смех и ропот. Тореадоры пустили в ход дерганье за хвост быка, но бык только обернул голову, махнув по их направлению рогами, и, в довершение всего, добродушно лег на мягкую постилку арены. Сначала публика разразилась хохотом, но потом затопала ногами, застучала палками, зашипела, засвистала и закричала:
– Вон его! Вон! Убрать быка!
Раздавались возгласы:
– Убить его! Повесить! Смерть быку!
Экартер дернул за веревку, но бык не поднимался и продолжал пережевывать жвачку своим слюнявым ртом.
– Вот так бык! Вот так представление! Он вовсе и не желает вступать в драку. Он смирнее овцы! – вскричал Николай Иванович.
– Так и надо, так и следует… Молодец бычок… С какой стати драться! – говорила старуха Закрепина. – Неправда ли, душечка? – обратилась она к Глафире Семеновне.
– По-моему, это самое лучшее представление, – отвечала та со смехом.
А публика уже ревела, требуя удаления быка. Тореадоры испробовали все средства, чтобы раздразнить его, но он хотя и поднялся, а на помахивания перед ним платками отвечал только помахиванием головой. Наконец была отворена дверь в стойло, и бык быстро скрылся с арены.
Предстояло представление с четвертым быком, предназначавшимся для игр с ним публики. Тореадор в темно-зеленой куртке с золотым шитьем поднял голову кверху и жестами стал приглашать из мест желающих принять участие в упражнениях с быком. Из верхних мест тотчас же начали спускаться на арену, перелезая через многочисленные загородки, молодые парни в пиджаках и испанских фуражках, солдаты в красных панталонах, блузники. Перелез и какой-то старик в черном сюртуке и цилиндре. Они снимали пиджаки и мундиры и складывали их у барьера. Некоторые снимали и фуражки. Старик – это был сухощавый старик без бороды и усов, тщательно выбритый, с седой щетиной на голове, – сдал свой цилиндр кому-то в ложу на хранение. Один рыжеватый парень снял с себя даже жилет и сапоги и очутился босиком. Из мест вышло человек десять. Им аплодировали. Аплодисменты увлекли рыжеватого парня. Он ловко перекувырнулся и стал ходить по арене колесом.
Но вот выбежал белый бык. Бык этот был без веревки. Рога его были в серых гуттаперчевых чехлах и были удлинены тупыми гуттаперчевыми же концами. Выбежав, бык остановился. Тореадоры отошли к барьеру и в живописных позах, сложа руки на груди, издали наблюдали за быком. Любители тотчас же окружили быка, который, пробежав несколько шагов, остановился посреди арены. Первым выступил перед быком солдат в красных панталонах, очень невзрачный, с корявым коричневым лицом. Он припрыгнул перед быком и тотчас же сделал ему нос из пальцев. Бык ринулся на солдата с опущенными рогами – солдат увернулся, и бык промчался вперед. Аплодисменты. Солдат расчувствовался и стал кланяться в места, прижимая руку к сердцу, совсем забыв следить за быком. А бык обернулся, налетел на солдата и поддал его гуттаперчевыми рогами так, что солдат рухнулся на землю, как пласт. Свистки среди публики. На выручку солдата выбежал совсем молоденький паренек с красной тряпицей в руках и стал потрясать ею. Бык отскочил от солдата, налетел на паренька с красной тряпицей, уронил его, перескочил через него и унес с собой на рогах и красную тряпицу. Тряпица мешала быку, заслоняя один глаз. Он остановился и потрясал головой, пробуя ее сбросить, но перед ним появился старик и манил его. Бык бросился на старика, но тот изумительно ловко отскочил от него. Бык, чувствуя, что не задел старика, тотчас же вернулся к нему, но старик еще с большей ловкостью отскочил от быка. Гром рукоплесканий. А бык бегал по арене и ронял любителей-тореадоров, загораживающих ему дорогу. Редко кто успевал увернуться от быка. Кроме старика, любители были не на высоте своего призвания. Публика шикала и кричала: «Довольно! Уберите быка». На арене между тем носился за быком, стараясь нагнать его и, очевидно, схватить за хвост, босой рыжеватый парень, но догнать ему быка не удавалось. Тогда он пронзительно засвистал в свисток. Бык остановился. Рыжеватый парень дернул его за хвост и в то время, как бык обернулся и был в полуобороте, перескочил через него от левого бока на правый. Бык бросился вправо, но рыжеватый парень перескочил через него налево. Это был экзерцис ловкости, который не показывали и профессиональные тореадоры. Цирк покрылся рукоплесканиями.
– Наверное, какой-нибудь акробат, – сказал про рыжеватого малого Николай Иванович.
– Еще бы… – отвечал доктор. – Он еще раньше показал, как он отлично кувыркается.
Бык заметно утомился и уже не шел на останавливающихся перед ним тореадоров-любителей, а посматривал, не отворили ли двери, ведущие в стойла. Представление кончилось. Любители шли одевать пиджаки и мундиры. Один из них изрядно хромал, другой потирал руку, ушибленную во время падения. Босой рыжеватый парень кланялся в места и благодарил за все еще продолжавшиеся аплодисменты. Перед быком распахнули двери, за которыми он и скрылся.
Гудевшая публика поднималась со скамеек.
– Все кончилось? – спросила доктора Глафира Семеновна.
– Кончилось первое отделение, но будет еще второе.
– Нет, уж довольно. Я и так еле высидела. Пойдемте вон. Надоело.
– Представьте, а местная публика это любит и готова сидеть хоть три отделения.
– Да ведь все одно и то же, словно сказка про белого бычка, – сказала старуха Закрепина.
– И все равно здесь считают это занимательным, – отвечал доктор.
– Вы нам расхваливали любителей из публики и говорили, что это забавно. Решительно ничего не было забавного, – прибавила Глафира Семеновна.
Они выходили из мест.
– Глафира Семеновна! А что, если бы я также выступил сегодня в качестве любителя? – спросил жену Николай Иванович. – Бык с резиновыми рогами не опасен.