– И не перекрыло вовсе! – Сумароков шагнул вперёд. – Путь на Москву чист, оттого, что царево войско в немцы ушло, а в городах воевод и застав нет.
– Это что, путь на Москву свободен? – вмешался Дивей-мурза.
– Свободен, совсем свободен, – принялся уверять Сумароков.
– Врёшь небось, московит… – с сомнением покачал головой хан и посмотрел на Тишенкова. – Ну а ты что мне сказать можешь?
– Великий хан, есть путь на Москву, есть, – отчего-то покосившись на Сумарокова, с жаром принялся уверять Девлет-Гирея Кудеяр. – Только вкруговую идти надо. Я знаю, где на реке Жиздре перелаз имеется, и опять же, коли надо, провести могу…
И тут вдруг Сумароков, до этого вроде бы стоявший спокойно, перебил Тишенкова и, схватив ханского коня под уздцы, не сказал, а выкрикнул:
– Я тоже правду говорю! Мне лучше ведомо! Ежели прямиком на Москву пойдёшь, против тебя стоять некому, а меня хоть на кол сажай, коль не веришь!
Услыхав столь горячие уверения, хан сделал знак, чтоб московитов увели, и задумался. Потом, глянув на Дивея-мурзу, негромко, как самому себе, сказал:
– Козельские места подождут малость, а на Москву мы таки вкруговую пойдём, – и, собираясь отъехать в сторону, тронул повод…
Глава 5
Зело прихворнув, серпуховской дворянин Михайла сын Сеньков отпросился на целый месяц в свою деревеньку Сеньково. Конечно, это была немалая вольность, но по первости на окском порубежье было тихо, да и вдобавок сам воевода Большого полка князь Иван Бельский хорошо знал Михайлу. К тому же на последнем смотру Михайла с не особо больших доходов выставил конно и оружно сразу шестерых даточных людей[26], а поскольку сам тоже был дворянин исправный, Разрядный приказ определил ему за такое рвение целых двадцать рублёв наградных.
На столь большие деньги Михайла никак не рассчитывал и, вернувшись в поместье, размахнулся всласть. Выстроил дом о двух связях с повалушей[27], поставил усадебный двор со всеми службами и сейчас, поскольку хворь таки отступила, сидел в тенёчке, поглядывая то на конюшню, то на птичник. Дворянин предвкушал, как по зимнему времени, когда службы нет, он будет нежиться на печи и через день выезжать по пороше в поле травить зайцев или устраивать гон.
Из этой мечтательности дворянина вывел долетевший от ограды заполошный крик:
– Беда, барин, беда!..
Дворянин лениво повернулся, глянул на влетевшего в раскрытые ворота дворового мужика Ивашку Носа и сердито прикрикнул:
– Чего репетуешь?.. Аль пожар где?
– Какой там пожар!.. И не пожар вовсе!.. – мужик подскочил и почти в лицо Михайле жарко выдохнул: – Татарва объявилась, барин!..
– Какая ещё татарва? – опешил помещик. – Говори толком!
– Из Гнилушек, барин, малец прибёг. Бают, татарва объявилась! – И наконец-то переведя дух, мужик выжидающе посмотрел на Михайлу.
Гнилушки, деревенька в четырёх верстах от Сенькова, стояла под самым лесом, и откуда там татары, Михайла не мог взять в толк. Но весь вид перепуганного дворового ясно показывал, что такой слух есть, и дворянин, поднявшись сам, пошёл к воротам, чтобы поглядеть на деревенскую улицу. А там и точно царила суматоха. Мужики с бабами суетились возле своих изб, кое-кто уже гнал к роще скотину, и всё увиденное заставило Михайлу посерьёзнеть. В то, что татары вдруг появятся под Сеньковом, он не верил, но хорошо понимал: раз такое дело, ему надо тотчас вернуться в полк. Однако червячок опасливого сомнения уже шевельнулся, и, прежде чем пройти в дом, Михайло, внимательно оглядев усадьбу, всё же наказал Ивашке:
– Скажи, чтоб попрятали всё. И коней седлай…
Ивашка тотчас убежал, а Михайла поднялся на крыльцо и, войдя в горницу, приостановился. Сделать тут всё так, как в тереме, он ещё не успел, но в углу уже красовалась муравленная печь[28], на чисто выскобленном столе был не просто светец, а бронзовый, немецкой работы подсвечник, да и придвинутую к стене широкую лавку покрывала большая медвежья шкура. Полюбовавшись, Михайла вздохнул и прошёл в боковой чулан, укрытый за лестницей на повалушу, где он отдельно от всего прочего хранил свой доспех. Пока отложив в сторону тегиляй, он первым делом обул лёгкие козловые сапоги и, подпоясавшись кушаком, принялся натягивать тетиву на боевой лук.
Справившись, дворянин снял висевшие на деревянных колках саблю, колчан, а когда начал проверять содержимое походной сумы, услыхал, как в горницу забежал Ивашка сказать, что лошади готовы. Поглядев на расторопного дворового, Михайла подумал, что одному ему ехать невместно. Ивашка Нос не был боевым холопом, но ежели татары и впрямь шастают где-то поблизости, думать-гадать не приходилось. Решив, как быть, Михайла снял со стены висевший тут же в чулане куяк[29] и отдал его Ивашке.
– Надевай, со мной поедешь…
– Так, барин, я ж, это, саблей не могу… – растерялся дворовый.
– На что тебе сабля? – оборвал его Михайла. – Топор возьмёшь, только не колун бери, а сучкоруб. Он полегче будет, и топорище у него поухватистей.
– Ага, ага… – закивал головой Ивашка и стал неумело натягивать защитный куяк.
На крыльцо Михайла вышел при оружии, увидел уже стоявших у ступенек двух лошадей и, заметив, что перемётные сумы есть только на одной, кивнул шедшему за ним по пятам Ивашке.
– Забыл, что со мной едешь? Живо собрался. И топор не забудь! – крикнул вслед тотчас помчавшемуся к службам Ивашке Михайла и спустился вниз.
Проверив, ладно ли затянута подпруга, Михайла достал из перемётной сумы кусок хлеба, посыпал его солью и угостил ответившего ему благодарным ржаньем коня. Дождавшись, когда державший в одной руке топор, а в другой сумы Ивашка вернулся, Михайла сел в седло, а затем, покосившись на метавшихся возле дома дворовых и своего нового боевого холопа, выехал за ворота.
Начинавшаяся от самой усадьбы малонакатанная дорога вела прямиком через крестьянские поля, потом мимо рощи, а затем, обогнув широкой дугой заливной луг, выводила на битый шлях, протянувшийся между Москвой и Серпуховом. Одолев этот кусок пути и добравшись к выезду, Михайла придержал коня, не зная, в какую сторону ехать, но после короткого раздумья свернул на Серпухов, решив, что татарву наверняка остановили возле брода.
Вообще-то Михайла надеялся, что сможет расспросить какого-нибудь встречного, но, как назло, нигде никого не было видно, и это всё больше настораживало. Конь Михайлы, до этого шедший скорой рысью, помалу сам сбился на шаг, а неотступно ехавший рядом холоп Ивашка, навострив уши, вдруг заволновался и неуверенно сказал:
– Кажись, кто-то едет…
Михайле и самому показалось, что он тоже вроде бы слышит отдалённый конский топот, и на всякий случай, ежели это впрямь татары, дворянин огляделся. Совсем рядом в одном месте почти к самому шляху подступал густо разросшийся кустарник, и, недолго думая, Михайла вместе с Ивашкой заехали туда, постаравшись укрыться как можно лучше.
Холоп не ошибся. Конский топот доносился всё явственнее, и, вслушиваясь, Михайло понял, что по шляху едет не один, а сразу несколько человек. Отогнув мешавшую смотреть ветку, он глянул на шлях и увидел, как из-за поворота один за другим вылетело пятеро всадников. С первого взгляда Михайла понял, что это татары и они не иначе как передовой дозор. Было ясно: скорее всего, они заметят не его, так Ивашку, и чтоб хоть малость уравнять силы, дворянин потянул со спины боевой лук.
Наложив стрелу, Михайла выждал, пока рысивший впереди дозора татарин приблизится, и отпустил тетиву. Вжикнув по листве кустарника, стрела вонзилась в горло татарину, и тот, схватившись обеими руками за шею, свалился с лошади. Немедля Михайла пустил вторую стрелу, и другой татарин вцепился было за конскую гриву, но, не удержавшись, медленно сполз на землю. И вот тут случилось то, чего дворянин никак не ждал. Его боевой холоп Ивашка вдруг что-то заорал и, размахивая топором, рванулся вперёд.
Михайле не оставалось ничего другого, как, выхватив саблю, понестись следом. Увидев рвущихся из кустов всадников, оставшиеся татары, видимо, решили, что попали в засаду, и стали круто разворачивать лошадей. Однако ускакать успели не все. Конь рванувшегося первым Ивашки налетел на замешкавшегося татарина и сшиб его наземь. Вскочив на ноги, татарин замахнулся на Ивашку саблей, но подоспевший Михайла рубанул его первым. Выронив саблю, татарин попытался зажать ладонью рассечённое плечо и, дико сверкая глазами, видимо, из последних сил стал выкрикивать:
– Урус сабак!.. Всех кончать будим!.. Девлет-хан Орда ведёт!.. – но потом задёргался, смолк и, сделав неверный шаг, свалился набок.
Увидев, что Ивашка остолбенело уставился на побитых татар, Михайла крикнул ему:
– Бежим!.. – и, нахлёстывая коня, поскакал уже в сторону Москвы.
После стычки Михайла со своим холопом гнали вёрст двадцать вовсе пустым шляхом. Видать, слух про татар дошёл и сюда, однако, когда до Москвы оставалось всего ничего, Михайла увидел впереди сбившихся в кучу людишек. Как оказалось, запряжённый четвернёй боярский возок попал в канаву, одно колесо соскочило, и теперь челядь торопливо прилаживала чеку на место. Михайла хотел проехать мимо, но ему заступили дорогу, и один из челядинцев сказал:
– Погодь, тебя боярин кличет.
Не слезая с коня, Михайла подъехал к возку и увидел сидевшего там старика, который с испуганным видом спросил:
– Татарва далеко?
– Близко, – ответил Михайла и добавил: – Вся Орда идёт, и хан там ихний…
– Врёшь… – не поверил боярин.
– Чего мне врать? – пожал плечами Михайла. – Как раз перед полуднем я сам из татарина душу вытряхивал. Он и сказал.
Боярин вскинулся, заорал на челядь, но чеку уже вставили, и возок со скрипом выехал из канавы, а Михайла, не дожидаясь объявившегося попутчика, обогнал четверик, пустив скорой рысью малость передохнувшего коня.