, через главные ворота вышел из крепости и, миновав пригород Хаки с его лавками, направился в сторону припортового торга. Здесь морские волны, размеренно накатываясь на пологий пляж, шуршали мелкой галькой, чуть дальше в море стояли на якорях ожидавшие разгрузки суда, а выше, совсем близко к воде, раскинулся обширный торг. Тут имелся товар на любой вкус и можно было купить что угодно, но главным, конечно же, являлся ясырь.
Именно сюда одна за другой прибывали партии невольников, захваченных татарами при удачных набегах, и уже из Кафы их увозили по всем уголкам Средиземноморья. Дальше каждого из этих пленников ждала своя судьба, но спрос был на всех. Молодые и крепкие мужчины могли угодить на турецкие галеры-каторги, совсем маленькие мальчики часто попадали в янычары, а пожилых брали или как слуг, или вообще кем придётся. Что же касалось молодых женщин… Тут случалось, что порой исключительно красивых покупали на вес, щедро уравновешивая безмен золотыми монетами.
Как сразу заметил Эмин-паша, именно сегодня торг был особенно бурный. Не иначе днями пригнали новых пленников, и хозяева партий, вокруг которых так и вились купцы-перекупщики, времени даром не теряли. Однако и сами покупатели, во множестве прибывшие на судах, не желали платить лишку и, сбыв поскорее доставленный товар, тут же начинали договариваться с татарскими мурзами. Оказавшись во всей этой сутолоке, Эмин-паша, присматривался ко всему, зная, что именно здесь можно точнее всего оценить результат похода. Впрочем, торг в одном месте привлёк внимание Эмина-паши.
Стремясь показать товар лицом, купец донага раздел пленниц, и теперь молоденькие девушки стыдливо жались друг к другу, причём одни старались хоть как-то прикрыться, а другие просто стояли, низко-низко опустив головы. Мимо такого заманчивого зрелища мало кто мог пройти равнодушно. Старики и безусые юнцы всё время крутились рядом, а какой-то генуэзский капитан, видимо, уже сделав выбор, громко торговался с владельцем живого товара. Эмин-паша тоже на какое-то время задержался, но, лишь восхищённо цокнув языком, медленно пошёл дальше.
В других местах тоже шла оживлённая торговля. Тут целыми тюками сбывался товар, привезённый на кораблях, чтобы вскорости этот груз, оказавшись навьюченным на верблюдов, отправился по караванным путям в Ногайские степи, а может, и дальше за Танаис[49] или даже Итиль[50]. Правда, Эмина-пашу больше интересовало не то, будет ли удачным дальнейший торг и с чем возвратятся караваны, а то, что смогут сообщить побывавшие в дальних краях купцы. Походив так ещё довольно долго, присматривавшийся к торговцам Эмин-паша вернулся к себе и, вызвав доверенного слугу, спросил:
– Что слышно в Бируне?[51]
– Эфенди[52], – сообразительный слуга почтительно склонил голову и понимающе перешёл на шёпот: – Девлет-хан в Кафе.
– Вот как, – обрадовался Эмин-паша и пошутил: – Что-то я не видел его походного шатра.
То, что Девлет-Гирей сам приехал сюда, было очень даже на руку султанскому посланцу. Вот только раньше следовало кое-что выяснить, и Эмин-паша вопросительно посмотрел на слугу. Тот сразу понял, чего от него хотят, и тут же сообщил:
– Хан не ставил шатра. Он сейчас отдыхает в доме у Мехмета-оглу.
– Это верно? – насторожился Эмин-паша.
– Так, эфенди, – заверил слуга.
Крепость и пашалык находились под властью турок, и то, что Девлет-хан был здесь, могло означать что угодно. Эмин-паша довольно долго молчал, а затем поинтересовался:
– И кто же он этот Мехмет-оглу?
– О-о-о… – Слуга поцокал языком и закатил глаза: – Мехмет-оглу большой человек… Богатый человек… Он, как и эфенди, живёт во Внешней крепости, только в квартале Акташ. У него большой богатый дом, а его караваны с товаром идут далеко-далеко…
– А кто сейчас к нему в дом ходит? – сделав безразличный вид, спросил Эмин-паша.
Однако его слуга был тёртый калач и сразу сообщил главное:
– Ногайские беи недавно были, эфенди…
Услышав об этом, Эмин-паша задумался. Визит ногаев мог означать только одно: Девлет-хан хочет о чём-то с ними договориться, и это следовало узнать, а потому посланник султана приказал слуге:
– Скажи, чтоб принесли другую одежду. – Эмин-паша взглянул на полу своего невзрачного халата и закончил: – Отведёшь меня к этому Мехмету-оглу.
– Слушаю, эфенди, – и слуга, поняв, что это главное, согнулся в поклоне.
В квартал Акташ Эмин-паша отправился, сопровождаемый слугами, и встречные, завидев столь важного турка, безропотно уступали ему дорогу. Путь к жилищу Мехмета-оглу оказался недолгим, но прежде чем войти, Эмин-паша задержался, изучая строение. Выходило, что купец и впрямь был богат. Над стеной возвышались кроны деревьев, частично скрывавшие открытую галерею, с которой наверняка было видно море. Это как-то напомнило Эмину-паше Стамбул, и он без колебаний прошёл через врезанный в ограду арочный вход. Алмазное перо, сверкавшее на снежно-белом тюрбане Эмина-паши, завораживающе подействовало на людей Мехмета-оглу, и они беспрепятственно пропустили почтенного гостя в дом.
Там его встретил не кто иной, как киларджи-баши[53], и, догадавшись, зачем здесь хорошо известный ему Эмин-паша, вежливо предупредил:
– Хан Девлет-Гирей занят…
– Веди, – коротко бросил Эмин-паша, сразу показывая, кто есть кто.
Не осмелившись возражать, Киларджи-баши провёл Эмин-пашу во внутренние покои, где по обыкновению возлежавший на подушках Девлет-хан курил кальян и полуприкрыв глаза, слушал, что говорит ему стоявший посередине комнаты богато разодетый купец. Конечно, это был сам Мехмет-оглу, которого Девлет-хан, едва завидев турка, тут же отослал прочь. Проводив взглядом пятившегося с поклонами к двери хозяина, Эмин-паша приложил ладонь к груди и сказал:
– Я приветствую того, кто разбил московитов и сжёг стольный град царя Ивана.
– Да, Аллах даровал нам победу, – с неприкрытой гордостью ответил Девлет-хан и в знак приветствия слегка наклонил голову.
Давая понять, что Кафа турецкая крепость, Эмин-паша без приглашения уселся на ковёр и, подоткнув подушки, как равный обратился к хану:
– Мне кажется, дым московских пожаров доносится и сюда, – он показал на лёгкие оконные занавески, чуть шевелившиеся от дувшего с моря ветерка, и продолжил: – Я полагаю, скоро в Бахчисарае будет тесно от желающих засвидетельствовать своё почтение славному хану Девлет-Гирею, взявшему трон.
Услышав это, нахмурившийся было из-за своеволия турка Девлет-хан заметно подобрел и, прекрасно уяснив, на что намекает Эмин-паша, сказал:
– Здесь я знаю, сколько ясыря ежедневно пригоняют и продают…
Эмин-паша тут же сопоставил слова хана с появлением ногайцев, да и богатый Мехмет-оглу вряд ли говорил только о барышах, и сделал безошибочный вывод: крымский хан снова что-то замышляет. Проверяя самого себя, Эмин-паша намеренно подыграл Девлет-Гирею:
– Наверное, об этом обязательно надо написать царю Ивану, а то теперь он, пожалуй, и не знает, сколько народа у него осталось.
Подсказка явно пришлась по душе Девлет-хану, и он согласно кивнул.
– Да, я напишу, – а затем, хищно сверкнув глазами, добавил: – Я даже могу сделать ему подарок…
Будучи осведомлён о сокровенных чаяниях султана, Эмин-паша хорошо знал, что ему надо делать и что говорить. Сейчас главным было выяснить намерения хана, и турок сказал:
– Полагаю, слух о разгроме уже дошёл до земель, на которые зарятся московиты…
Нарочито не спеша с ответом, хан какое-то время курил, глядя на булькающий кальян, но потом самодовольно откинулся на подушки:
– Здешние купцы уже сейчас просят у меня ярлыки, чтоб свободно торговать там…
Эмин-паша воспринял слова Девлет-Гирея как пустую отговорку. Туркам было хорошо известно, на чём зиждется богатство Кафы. Ясырь, ясырь и ещё раз ясырь… Теперь Эмину-паше стало понятно, зачем Девлет-Гирей приехал сюда, почему остановился в купеческом доме и о чём толковал с хозяином. Не иначе, речь шла о подготовке нового набега на Москву, к которому хан, похоже, собирается привлечь обе ногайские орды. Как раз это больше всего устраивало турка…
Глава 2
Во время татарского набега Кремль уцелел. Высокие каменные стены уберегли его от пожара, но бушевавший рядом огненный вихрь заносил верхом горящие головёшки, и Окольничий двор выгорел дотла. Правда, другие строения удалось отстоять от огня: помогли загодя поставленные возле каждого угла большие бочки с водой. Стоя возле окна, за мелким свинцовым переплётом и мутноватыми стёклами которого можно было рассмотреть золочёные купола главного Кремлёвского собора, царь Московии Иван Васильевич Грозный напряжённо думал. Совсем недавно он, дознавшись про набег, мчался в тесном возке по разбитым войной дорогам, чтобы своими глазами увидеть, что же татары натворили в Москве.
Картина, открывшаяся с Кремлёвского холма, поразила царя. Город, к виду которого он привык, исчез. Вместо шатровых крыш теремов и островерхих кровель построек, теснившихся вдоль кривоватых улочек, везде торчали обгоревшие балки, а чудом устоявшие обугленные остатки срубов, казалось, вот-вот готовы рухнуть. Правда, каменные стены Китай-города и Кремля, покрывшись копотью, не поддались огню. Однако бесновавшееся здесь пламя усыпало всё вокруг густым слоем пепла вперемешку с угольем, превратив московские улицы в одно серо-чёрное пожарище.
Дверь царских покоев раскрылась, и возникший на пороге дворовый воевода сообщил:
– Государь, боярин Одоевский здесь…
Князь Никита Одоевский был членом Ближней думы царя, и его визит пришёлся кстати.
– Зови, – царь Иван Грозный кивнул.
Видимо, боярин ждал прямо за дверью, потому что он вошёл почти сразу и, поклонившись, вздохнул: