Внезапно дворянин резко осадил коня и поднял руку, останавливая сторожу. Тимоха тоже натянул повод и почти сразу услыхал, как где-то там, впереди, ещё довольно далеко, слышна приглушённая расстоянием пальба огненного боя. Пока казак соображал, что это, Чикин выкрикнул:
– Татарва у острога! – и, нахлёстывая коня, поскакал по тропе.
Сторожа понеслась следам, но конь Тимохи чего-то заартачился, и, пока он справлялся с ним, всадники умчались, оставив казака одного. Кляня всё на свете, Тимоха бросился вдогон, но увидал товарищей, лишь когда они на полном скаку один за другим уже сворачивали с тропы. Подскакав ближе, казак понял, что здесь есть другая дорога, а когда и сам выскочил на неё, разглядел, что она ведёт к бревенчатой башне с заплотом. Ясно, это и был тот самый острог, на который напали татары. Тимоха поскакал по дороге, но, только проскочив через мост, ведущий к башне, сумел толком разглядеть укрепление.
Сзади, в ограде острожного двора, имелись лишь крепкие ворота, но зато на боевой линии высилась повалуша, к которой с двух сторон примыкал мощный заплот, закрывавший разрыв в засеке. У бойниц заплота стояли стрельцы с пищалями, но пальба, как уяснил Тимоха, шла не оттуда, а с верхнего яруса оборонной башни. Спешившись вместе со всеми, казак вслед за Чикиным по приставной лестнице влез сначала на верхний ярус, в стрельницы которого выглядывали три затынные пищали, а потом добрался и к смотровой площадке, откуда было прекрасно видно заречье, где крутилась легкоконная татарва.
Обосновавшийся в смотровой башенке стрелецкий сотник пояснил:
– Дразнятся, басурмане. То к самому берегу подлетят, то назад в степь ускочат.
– С чего бы так? – спросил Чикин, внимательно вглядываясь в противоположный берег.
– Да вроде как подходы к засечной черте раз за разом ищут, – ответил сотник, и, словно услыхав его слова, вившиеся в отдалении татары, вдруг сбившись вместе, снова устремились к реке.
Казалось, ордынцы без задержки готовы броситься в воду, однако, едва они вынеслись на берег, враз ударили все три имевшиеся в башне затынные пищали, а стоявшие у заплота стрельцы начали дружную пальбу. Над острогом поплыл пороховой дым, и сквозь него Тимоха увидал, как татарва с ходу принялась осаживать коней, спешно поворачивая обратно. Зацепили ли кого-то из всадников пищальные пули, было неясно, да и не один татарский конь тоже не упал.
– Вот оно, кажинный раз так, – начал было обстоятельно пояснять сотник, и вдруг насторожился: – Чевой-то там такое?..
Он показал рукой немного в сторону, и Чикин с Чуевым увидели, как, обходя татар вкруговую, к реке несётся какой-то всадник. Заметившие его татары поскакали наперехват, но тот, раньше их достигнув берега, немедля загнал коня в воду, а потом ухватился за гриву и, сносимый течением, наискось поплыл к острогу. Сотник, согнувшись от напряжения, какое-то время вглядывался в пловца, который плотно прижимался к конской шее, отчего рассмотреть лицо было трудно, а потом воскликнул:
– Да то наш с поля вертается!
– Что, из дальней сторожи? – быстро спросил Чикин.
– Ну да, – ответил сотник и прямо с площадки крикнул стрельцам: – Пали по татарам!
Скорей всего, стрельцы уже разобрались, кто к ним плывёт, и их огонь был точен. Первого же татарина, выскочившего к самой воде, пулей сшибли с коня, а другие, поняв, что беглеца не достать, порскнули в разные стороны. Вслед им громыхнули затынные пищали, и спасшийся от погони удачливый сторожец, спокойно приплыв к берегу, выбрался из воды. Увидев, что преследовавших его татар стрельцы отогнали от реки, он вскочил на лошадь и, подскакав к заплоту, крикнул:
– Верёвку кидайте!
– А коня ты что, бросить решил? – прокричал ему в ответ сотник.
Беглец закрутился на месте, видимо, только теперь сообразив, что лошадь через заплот не перетащить, и тогда сотник, придя ему на помощь, дал совет:
– Скачи к татарскому лазу!
Всадник тут же обрадованно гикнул и, низко пригибаясь к конской шее из опасения, что татарва, опять выскочив на берег, достанет его из-за реки стрелой, помчался вдоль уреза. Проводив беглеца взглядом, Тимоха спросил у Чикина:
– Татарский лаз – это где?
– Ты что, забыл? – повернулся к казаку дворянин. – То та твоя дыра в засеке.
– А-а-а… – протянул Тимоха, вспоминая свои злоключения того лета, и хотел ещё что-то спросить, но дворянин его уже не слушал, а, коротко бросив казаку: «Давай за мной», – стал спускаться по лестнице.
Однако позже, когда Тимоха вместе с Чикиным и его сторожей уже рысили по дозорной тропе, казак всё-таки задал свой вопрос дворянину:
– Ты что, дыру заделать не наказал?
– А на кой ляд? – недоумённо покосился на ехавшего рядом с ним казака Чикин. – Мы ж там теперь постоянный дозор держим.
Тимоха понял, что у лаза стерегут татарских подсылов, и ни о чём больше спрашивать не стал. К тому же догадка Чуева сразу же подтвердилась. Прискакав вместе с Чикиным к проходу в засеке, Тимоха на этот раз уже совершенно точно узнал место, и казаку даже показалось, что тут вовсе ничего не переменилось. Густые заросли скрывали лаз, рядом толпилась взбудораженная сторожа, и какой-то связанный, избитый в кровь человек сидел на земле, бессильно привалившись спиной к стволу дерева.
Едва спешившись, Чикин бросился к связанному и, вглядываясь в его лицо, спросил старшего дозора:
– Кто это?
– Подсы-ыл та-та-рский, – растягивая слова, с нескрываемой злобой ответил старший дозорец и, сплюнув, добавил: – Долго молчал, собака…
– А-а-а, так это вот кто… – с явным облегчением отозвался Чикин, и Тимоха догадался, что дворянин боялся, не тот ли это всадник, которого они послали к лазу от острога.
Чикин же, ещё раз внимательно оглядев лазутчика, коротко бросил:
– Что он сказал?
Старший дозорец для начала всё так же зло пнул татарина и только затем сообщил:
– Говорит, Девлет-хан тюфенги[87] свои у реки ставить хочет.
Чикин наклонился к пленнику, собираясь у него ещё что-то выспросить, но старший дозорец неожиданно тронул его за плечо:
– Погодь, ещё один лезет…
И точно сквозь заросли было хорошо слышно, как по настилу лаза стучат лошадиные копыта. Бывшие кругом дозорцы враз затаились, напряжённо ожидая того, кто на этот раз пробирается через засеку. Ожидание не затянулось. Сначала стук конских копыт прервался, значит лошадь уже провели через лаз, а затем послышалось шуршание веток, и из зарослей показался мокрый с головы до ног человек, в котором Тимоха безошибочно признал казака.
Не давая появившемуся возможности вывести лошадь на открытое место, дозорцы вцепились в него, а тот, вместо того чтоб сопротивляться, только закрутил головой:
– Вы чего это?.. Чего?..
– Отпустить!.. Кому говорю! – сердито прикрикнул на дозорцев Чикин, поняв, что перед ним именно тот, кого они ждут.
Не сразу сообразив, что к чему, дозорцы отпустили казака, и Чикин первым делом спросил:
– Что там?..
Казак сначала расправил малость помятые плечи, оглядел всех и наконец ответив: «Девлет-хан снялся и всю татарву ведёт к Оке», – натянул повод, вывел свою лошадь из зарослей и деловито принялся ладить седловку…
Глава 3
Чтобы преодолеть засечную черту, турецко-татарское войско, поставив обманный отряд на Оке против Серпухова с задачей отвлекать урусов, разделилось. Одну часть Девлет-Гирей сам повёл на Сенькин брод, а другая часть в составе татар и акынджи[88], которых возглавил Дивей-мурза, пошла к броду, что был у деревеньки Дракино. Сейчас Девлет-Гирей, за которым приближённый татарин вёз ханский бунчук с заметным издалека золотым яблоком навершия, в сопровождении трёх десятков всадников не спеша ехал, обгоняя идущих густыми рядами янычар. Крупный иноходец, любимый конь Девлет-Гирея, шёл плавной рысью, которая успокаивала хана и не мешала ему думать.
Глядя на белые шлыки янычарских шапок, Девлет-Гирей представлял себе, что будет после того, как он, в чём хан даже не сомневался, захватит Москву и станет полновластным хозяином нового улуса. Тогда он с Астраханским и Казанским ханствами будет говорить совсем по-другому, а что касается обеих ногайских орд или черкесов, то про них и речи не может быть. Конечно, пока он ещё не владетель всего Крыма и вассал султана турецкого, но потом всё будет иначе. Может быть, он даже перенесёт свою столицу из Бахчисарая в Кафу и превратит её в новый Стамбул…
«А эти пусть себе ждут московских вилайетов», – про себя подумал об остававшихся на берегу Оки турецких беях Девлет-хан и хищно улыбнулся.
Сладостные мечты Девлет-Гирея прервал подъехавший к хану Теребердей-мурза. Пустив своего коня вровень с ханским иноходцем, он сообщил:
– Лазутчики вернулись. Большой полк московитов к броду не подошёл. Там всё та же застава у рогаток, на которую нападал Темир-мурза.
– Конечно, – хмыкнул Девлет-Гирей. – Воевода урусов полагает, что коль мы палим из тюфенгов через реку у Серпухова, то и переходить там будем.
– Вероятней всего, – согласился с ханом Теребердей-мурза и, вытирая со лба пот, непринуждённо заметил: – Однако жарко…
– Так нам оно на руку, – Девлет-Гирей хищно сощурил глаза и снова усмехнулся: – В летний зной дома урусов горят хорошо…
Теребердей-мурза промолчал. Он понял, что хан собирается действовать так же, как и прошлым летом. Однако, как там будет всё дальше, можно было только гадать, а сейчас татарского военачальника беспокоило то, что надо сначала преодолеть Сенькин брод, и он деловито спросил:
– Как будем перестраивать войско?
Вопрос было удивил Девлет-хана, но затем он понял, что Теребердей-мурза так напоминает ему про первую неудачную попытку, и задумался. В его распоряжении были лёгкая конница ногаев, больше годная для набегов, пешие ополченцы азапы и главная ударная сила, которую следовало приберечь на будущее, – янычары. Основа успеха конной атаки – стремительность, а через брод вскачь не пойдёшь, да и пеший воин, находясь по пояс в воде, бежать не может. Видимо, именно это, говоря об ином построении, имел в виду Теребердей-мурза, так как впереди ханского войска, прощупывая местность, шли конные отряды татар.